Во избежание сумятицы, которая бывает обычно в последние дни перед открытием мероприятия такого масштаба, власти настоятельно призвали будущих участников доставлять экспонаты заблаговременно. Несколько помещений приспособили под склады для временного хранения образцов, пока не будут отстроены соответствующие павильоны. Однако все оказалось гораздо сложнее, чем представлялось на первый взгляд. Надо было не только укрыть экспонаты от непогоды, сырости (иногда приходилось иметь дело с точными приборами, произведениями искусства или предметами, выполненными из хрупкого материала), уберечь от крыс, тараканов, термитов и других вредителей, но еще и расположить в определенном порядке, чтобы в нужный момент быстро их найти. Власти предусмотрели все эти трудности и заранее опубликовали исчерпывающую информацию обо всех существовавших на тот момент изделиях и их разновидностях. Каждому образцу был присвоен номер, буква или комбинация обоих символов. Таким образом удалось избежать путаницы. Онофре не упустил случая раздобыть один из этих перечней и внимательно изучил его. "Вот уж никогда бы не подумал, что в мире существует столько всякой всячины, которую можно продать и купить", – удивлялся он. Открытие поразило его настолько, что он несколько дней провел в сильном волнении. Наконец, обойдя несусветное количество препон и опасностей, он прихватил с собой светильник и в компании верного Эфрена Кастелса проник в один из складов. Помещение от пола до потолка сплошь было заставлено коробками и упаковками всех размеров и форм, начиная с огромных, куда без труда вошел бы целый экипаж вместе с лошадьми, и кончая маленькими, которые легко умещались в кармане. Эфрен Кастелс поднял светильник над головой, и при его дрожащем свете Онофре сверился со списком. В одном разделе он прочитал: Механические аппараты, употребляемые в медицине, хирургии и ортопедии; коляски, койки и т. д.; бандажи и накладные повязки для страдающих от грыжи, расширения вен и т. д.; аппараты вспомогательного типа: костыли, ортопедическая обувь, очки, защитные и обычные, слуховые трубки, деревянные искусственные ноги и т. д.; механические и пластические протезы: зубы, глаза, носы и т. д.; искусственные суставы и другие механические аппараты ортопедического назначения, к которым впервые в мире прилагались спецификации; различные аппараты для искусственного принудительного питания; смирительные рубашки – чего там только не было.
– Вот твари, выдумают тоже! – восхищенно прорычал Эфрен Кастелс.
По настоянию Онофре великан из Калельи благодаря своей огромной силе вскрыл самую большую упаковку. Внутри оказался обычный пресс для бумаги.
Великан слыл за добряка, поэтому ему не стоило труда расположить к себе маленьких плутишек, промышлявших на пляже; в основном это были дети совращенных им женщин. Поначалу он использовал их для своих амурных дел: обмен посланиями, назначение любовных свиданий. Теперь Онофре и Эфрен хорошенько их натаскали и организовали в банду. По ночам воришки проникали в складские помещения, ловко вскрывали упаковки, вытаскивали из них изделия и приносили украденное Онофре и Эфрену. Те в зависимости от назначения предмета либо продавали его, либо устраивали что-то вроде лотереи. Воришки тоже получали свою долю, но только после того, как доставляли товар. У Эфрена Кастелса деньги долго не задерживались, Онофре же, не тратя ни сентимо, накопил под матрасом мосена Бисансио скромный капитал.
– Не могу взять в толк, зачем тебе столько денег, – удивлялся своему партнеру великан. – Для меня деньги – это единственный шанс пробиться в жизни, поскольку я глуп как пень, а на кой ляд копишь ты, при твоих-то возможностях, – ума не приложу.
По правде говоря, Онофре представления не имел, как распорядиться своими деньгами. У него не было близкого человека, который мог бы помочь ему советом, но самое главное – у него отсутствовал стимул.
После многодневной слежки Онофре выяснил, что Дельфина покидает дом только по утрам и лишь на один час, когда отправляется за покупками. Поскольку, по его разумению, это было самое подходящее время, чтобы застигнуть ее врасплох, однажды утром он отложил все дела и пошел вслед за девушкой на рынок. Дельфина несла две огромные плетеные корзины, а вслед за ней шествовал кот. Она шла твердым решительным шагом, но при этом выглядела задумчивой, будто грезила наяву, шлепая босыми ногами по грязным лужам и наваленным где попало кучам мусора. Ребятишки, резвившиеся в узких лабиринтах улиц, оставляли игры и настороженно следили за ней взглядом. С каким удовольствием они затеяли бы с ней потасовку, запустили бы в нее из-за угла какой-нибудь гадостью из мусорного бака или осыпали градом камней, если бы не кот, которого они смертельно боялись. Торговцы на рынке тоже сильно недолюбливали Дельфину. Она никогда с ними не сплетничала, не допускала никакого панибратства, пристально следила за весом и качеством продуктов. Кроме того, она торговалась до последнего сентимо. Выбирала подпорченные продукты и требовала скидку. Когда какая-нибудь торговка, расхваливая свой товар, говорила, что капуста еще свежа и крепка, Дельфина называла это враньем. По ее словам, от изъеденного гусеницами кочана за версту несет гнилью, и она не собирается переплачивать за порченый товар. Если торговка не хотела уступать и разговор переходил на повышенные тона, Дельфина подхватывала кота под брюхо и сажала его на прилавок. Кот выгибал спину, поднимал дыбом шерсть и выпускал свои страшные когти. Тактический маневр неизменно приносил плоды: едва дышавшая от страха торговка уступала.
– Берите, берите, – говорила она, протягивая кочан, – платите сколько хотите, только не появляйтесь в другой раз около моего лотка. Я не буду вам больше продавать, слышали? Ничего!
Дельфина пожимала плечами и возвращалась на следующий день, чтобы начать все сызнова. Торговки при виде нее бледнели от бешенства и даже обратились к колдунье, которая промышляла тут же на рынке, с просьбой напустить на Дельфину, а особенно на кота порчу. Обо всем этом без труда разузнал Онофре, потому что, когда поблизости не было Дельфины с ее злокозненным котом, у торговок немедленно развязывался язык.
По дороге с рынка Онофре догнал Дельфину.
– Я тут прогуливался неподалеку, – сказал он девушке, – и случайно увидел тебя. Давай помогу.
– Без сопливых обойдемся, – ответила она и ускорила шаги, давая тем самым понять, что ее совсем не обременяют нагруженные доверху корзины.
– Я совсем не это имел в виду. Просто хотел быть вежливым, – попытался исправить положение Онофре.
– Это еще зачем? – спросила Дельфина.
– Так, – промямлил Онофре. – Просто так, без причины. Если есть причина, то это уже не любезность, а интерес.
– Довольно болтовни, – отрезала девушка. – Убирайся, или я напущу на тебя кота.
Надо было во что бы то ни стало избавиться от Вельзевула, то есть, попросту говоря, его убить. Те способы, которые перебирал в уме Онофре, были по-своему хороши, но их осуществление представлялось неимоверно трудным. Наконец ему пришел в голову подходящий вариант, казавшийся выполнимым. Он состоял в том, чтобы облить черепицу крыши растительным маслом. "Когда Вельзевул заберется туда для своих ночных похождений, как это делают все коты, он не удержится на скате и упадет. А упасть с четвертого этажа значит разбиться так, что костей не соберешь", – рассуждал Онофре и оказался прав – он сам чуть не упал с крыши при осуществлении своего плана. Тем не менее ему каким-то чудом удалось вымазать маслом все до одной черепицы, все щелочки и углубления, после чего он со спокойной душой отправился к себе в комнату и бухнулся на кровать. Этой ночью ничего не произошло. На следующую, когда он, устав от ожидания, забылся тяжелым сном (часы на церкви Святого Иезекииля как раз пробили два раза), его вдруг разбудил какой-то шум. С балкона доносились проклятья и жалобные стоны. Он испугался, что Вельзевул мог свалиться на голову какому-нибудь ночному бродяге. "Это было бы слишком большим невезением", – подумал он. Приоткрыв дверь, Онофре высунулся на балкон и чуть не умер от страха: в мертвенном свете луны он увидел какого-то субъекта, который, вцепившись в перила, молил о помощи и скреб ногами по стене в безуспешных поисках выступа или расщелины.
– Ради бога, – взмолился он, увидев Онофре, – подайте мне руку, иначе я разобьюсь.
Онофре ухватил его за запястья, рывком поднял и перекинул через перила на балкон. Оказавшись на твердой почве, субъект поскользнулся и плюхнулся на пол.
– Я расшиб себе всю задницу, – захныкал он. Онофре сделал предупредительный знак, призывая
к тишине, и зажег свечу на шандале.
– А теперь давай рассказывай, почему ты висел у меня на балконе, – начал он допрос с пристрастием.
– Я не виноват, – занудил парень. – Какой-то сукин сын обмазал то ли жиром, то ли какой-то другой пакостью всю крышу. Счастье еще, что я смог уцепиться за перила, а то бы я тут с тобой не разговаривал.
– Что ты делал на крыше в такой час? – продолжал допрашивать Онофре.
– А тебе что за дело? – был ответ.
– Мне-то до тебя нет никакого дела, зато хозяин пансиона и полиция наверняка тобой заинтересуются.
– Эй, ты, полегче, – ответил парень, – я не вор и не делал ничего плохого. Меня зовут Сисиньо. Я друг девушки, которая здесь живет.
– Дельфины?!
– Верно, ее зовут Дельфина, – продолжал Сисиньо. – У нее очень строгие родители, они не позволяют ей встречаться с мужчинами, поэтому мы видимся ночью на крыше.
– Чудеса! – удивился Онофре. – А как ты взбираешься на крышу?
– По лестнице. Я приставляю ее к задней стене, там, где земля поднимается и стена ниже. Я маляр, мне не привыкать.
Сисиньо на вид было лет тридцать, максимум – тридцать пять. У него была узкая, впалая грудь, жиденькие волосы, глаза навыкате и безвольный подбородок. Во рту красовалась дыра от нехватки двух передних зубов, и говорил он пришепетывая. "Так вот он какой, мой соперник!" – с облегчением вздохнул Онофре.
– А чем вы занимаетесь на крыше? – спросил Онофре.
– Много будешь знать – скоро состаришься.
– Не бойся, я на вашей стороне. Мое имя Гастон, может, слышал? Пабло, должно быть, тебе про меня рассказывал.
– Да, конечно, – ответил Сисиньо, улыбнувшись в первый раз за все это время, и пояснил, что, откровенно говоря, на крыше они ничего такого не делали. Так, пустяковые разговоры, иногда пара поцелуев, но ничего, что выходило бы за рамки приличий. На крыше это трудно сделать. Он тысячу раз предлагал Дельфине пойти в более удобное место, но она отказывалась.
– После этого ты перестанешь меня любить, – мотивировала она свой отказ.
И так тянулось уже два года.
– Ума не приложу, как я все это выдерживаю, – пожаловался Сисиньо.
Онофре спросил, почему они не поженятся.
– Это уже другая история, – сказал Сисиньо. – Я женат, и у меня две дочери. Дельфина пока ничего не знает: у меня не хватает духу так огорчить ее. Бедняжка очень в меня верит. Вот если бы моя жена вдруг околела, все бы уладилось, но она крепкая, словно дуб.
– А как ко всему этому относится она – ну, твоя жена.
– Никак. Она думает, что я работаю в ночную смену. Перед возвращением домой я каждый раз хорошенько измазываюсь краской, для пущей убедительности.
– Жди здесь, – сказал Онофре. – Я пойду за Дельфиной. Если она полезет на крышу, чтобы с тобой встретиться, то поскользнется и расшибется насмерть.
Он вышел в коридор и услышал привычные ночные звуки: мосен Бисансио тащился в туалет, Пифия жалобно стонала от боли. "Не хватает только нос к носу столкнуться с сеньором Браулио, вырядившимся как педрила. В хорошенькое место меня занесло!"
Не успел Онофре тихонько постучаться к Дельфине в комнату, как она тут же ответила ему свистящим шепотом. Онофре назвался.
– Убирайся, или я напущу на тебя кота, – услышал он в ответ.
– Я только хотел сказать, что с Сисиньо произошла неприятность.
Дверь тут же открылась, и в темноте сверкнули две пары зрачков. Кот мяукнул, Онофре попятился, а девушка проговорила:
– Не бойся, я тебя не трону. Что случилось?
– Твой парень упал с крыши. Он у меня в комнате. Пойдем, но не бери с собой Вельзевула, – сказал Онофре.
Они стали осторожно спускаться по лестнице. Онофре взял Дельфину под локоть. Она не отстранилась и молча продолжала идти. Онофре почувствовал, что она вся дрожит.
Сисиньо лежал на кровати. В мерцании свечи он был похож на покойника, хотя усиленно моргал и пытался улыбнуться.
– Я вас оставлю, – сказал Онофре Дельфине. – Смотри, чтобы он не вздумал умереть у меня в комнате, не хочу неприятностей. Я вернусь на рассвете.
Он спустился на улицу, поколебался несколько мгновений перед дверью, не зная, куда направиться. Потом услышал истошное мяуканье, перед его лицом промелькнуло какое-то тело, коснулось плеча и шмякнулось о землю. Онофре железным прутом подвинул тушку Вельзевула к канализационной решетке и столкнул вниз. Так за одну ночь Дельфина лишилась двух столпов, на которых зиждилась вся ее жизнь.
4
Его преосвященство сеньор епископ Барселонский совершил первое паломничество в Рим, будучи еще послушником. В Милане, где он задержался на несколько дней, ему посчастливилось лицезреть его императорское величество, эрцгерцога Франца Фердинанда Австрийского (того самого, кто через несколько лет погибнет трагической смертью в Сараево), инспектировавшего гвардию. Эта картина сохранилась в душе светлейшего прелата до конца его дней. Теперь же там, где он проходил, строители приостанавливали работы, вытягивались перед ним во фронт и стаскивали с головы кепки. В церкви Сьюдаделы вовсю звонили колокола, и конные отряды, сопровождавшие блестящий кортеж, трубили в горны. Его преосвященство сеньор епископ и его высокопревосходительство сеньор алькальд плечом к плечу прошли через Триумфальную арку, за ними гурьбой потянулись представители власти рангом пониже, шествие замыкал консульский корпус, члены которого равнодушно глядели по сторонам. Сбоку от его преосвященства, на уровне развевавшихся пол его сутаны, дьякон нес кропильницу – сосуд из чеканного серебра со святой водой. Левой рукой епископ сжимал пастырский посох, а правой – кропило. Время от времени он погружал его в сосуд и кропил святой водой рабочих – те, на кого попадали брызги, крестились. Было прискорбно смотреть, как парадное облачение епископа постепенно покрывалось слоем пыли и грязи. Снаружи отделка Дворца промышленности, где должна была состояться торжественная церемония, еще не была завершена до конца, и, чтобы скрыть этот недостаток, стены задрапировали коврами. У дворца, в центре небольшой площади, была сооружена часовня с только что отреставрированной статуей святой Лусии. Внутри часовни, слева от центрального нефа, стоял оркестр, и когда там появились властвующие особы, музыканты заиграли марш. Епископ благословил строительство. Затем он и алькальд произнесли речи, после чего к небу вознеслось оглушительное "Виват!" в честь его величества короля и ее величества правящей королевы. Оба наши эмиссара, которые проделали путь из Барселоны в Мадрид и обратно столько раз, что выучили наизусть все названия попадавшихся им на пути селений, прослезились от осознания своей сопричастности событию – они считали себя если не настоящими его отцами, то уж во всяком случае крестными. В действительности же их неутомимые хлопоты повлияли на ход событий самым зловещим образом: центральное правительство не выделило не только должной суммы для предотвращения финансового краха муниципалитета, но и той малой толики, которой вполне могло бы хватить, чтобы каталонцы не чувствовали себя ущемленными в своих заслугах перед отечеством. Наши посланцы ни о чем таком не догадывались, а если бы и догадались, то все равно бы плакали. Снова зазвонили колокола, и торжественная церемония завершилась. Рабочие вернулись на стройку. Эти события происходили 1 марта 1888 года; до открытия Всемирной выставки оставалось ровно месяц и семь дней.
Меж тем деятельность Онофре становилась все более разнообразной и приобретала все больший размах, особенно после подключения к делу малолетних воришек и обнаружения на складе упаковок с бетелем, перуанским листом, гашишем и некоторыми другими растениями, которые использовались в качестве курительного и жевательного зелья и предназначались для Сельскохозяйственного павильона (он, как и Дворец изящных искусств, был расположен за пределами парка, напротив северной стены, между улицами Рохер-де-Флор и Сисилиа, на шоссе, что идет в направлении Сан-Мартина и Франции). Банда при посредничестве бригадира штукатуров, жизнерадостного юноши, имевшего склонность к падению с лесов и лестниц, тут же принялась торговать травками за пределами Сьюдаделы. Это сильно беспокоило Пабло. До него постепенно доходило, что его подопечный со своим показным уважением просто над ним издевается. Однако поставленный перед свершившимся фактом, он не знал, какую позицию занять. С одной стороны, Пабло отлично знал, какой популярностью пользовался Онофре среди рабочих. Но с другой стороны, он страшно боялся, как бы его единомышленники не обнаружили, что по своей слабости он попал в западню. Его контакты с миром ограничивались лишь той информацией, которую Онофре считал нужным ему сообщать. Короче, он оказался марионеткой в его руках.
Поскольку Пабло не раз подчеркивал, что первым во всей Каталонии нужно разрушить театр "Лисеу", Онофре вознамерился увидеть его собственными глазами и понять, почему патрон избрал объектом своего гнева именно этот театр.
– "Лисеу" – символ, как король в Мадриде и папа в Риме, – сказал ему однажды Пабло. – Господь миловал – у нас в Каталонии нет ни короля, ни папы, зато у нас есть "Лисеу".