В редакционной курилке, в лиловых предзакатных лучах, висели плотные слои сизого сигаретного дыма. В этот день, попеременно сменяя друг друга, на полу небольшой кафельной комнатушки перетоптался весь штатный и внештатный состав редакции. Большинство сотрудников стояли и курили молча, разглядывая то носки своих ботинок, то небо за окном. Но некоторые были не в силах молчать. Так из тихих сбивчивых разговоров складывалась общая картина происходящего: Анюта уволена, Майя при смерти, следствие в тупике, дом, в котором Майя снимала квартиру, под угрозой обрушения. Это была основная линия. Приправленная деталями, она составляла мощный селевой поток сплетен, слухов, догадок и недомолвок, который, в отсутствие Карины, вновь обрушился на все эти светлые головы. Что-то здесь было правдой, что-то излишеством, но, в целом, довольно правильно отражало суть происходящего – дела были плохи.
В комнате, где лежала Майя, начинали скапливаться сумерки. Зис с чашкой кофе в руках стоял на балконе. Он прихлебывал черный напиток и не чувствовал его вкуса. За несколько дней Зис отощал, оброс и – он принюхался к своей мятой майке – нет, вонять, похоже, он еще не начал.
"В душ, что ли, сходить…"– подумал он, стоя у окна и равнодушно наблюдая за гаснущим закатом.
Из постели донесся какой-то шорох, Зис стремительно шагнул в полутемную комнату и склонился над кроватью. Майя тихо и жалобно выдохнула. Уже которую ночь Зис тщетно вслушивался в этот бессвязный шепоток. В тот момент, когда ему казалось, что он уже начинает разбирать ее слова, они рассыпались на слоги и звуки, и опять ее речь становилась шелестом, жалобным и бессвязным.
Зис поправил одеяло, поставил чашку на пол, сел на кровать. Все эти дни его преследовали мысли о том, что все это происходило в одной и той же постели. Сначала той, в которой он спал один, потом… Он выдохнул, воспоминания о той ночи жгли его и не давали покоя. А сейчас Майя одна безраздельно завладела этой территорией. В других обстоятельствах он был бы только счастлив, но это ее беспамятство…
Майя опять пошевелилась. Зис отвлекся от своих мыслей, и тут она открыла глаза и отчетливо позвала:
– Мама. Мама!
Странно было не столько услышать связный голос, впервые за несколько дней прозвучавший в полумраке его спальни, странным было то, что это был не ее, а чей-то другой, тихий детский голосок… Он застыл, прислушиваясь, но Майя откинулась на подушки и опять погрузилась в свою странную полудрему. Зис сел, взял ее руки в свои ладони и прижал их к своему лбу. Он уже не был уверен, происходит ли то, что он видит и слышит на самом деле или это всего лишь плоды его измученного бессонницей, кофеином и постоянным напряжением воображения.
Они с Кариной, меняясь, как часовые на посту, все время проводили у постели Майи. Карина все-таки настояла на том, чтобы всю деликатную часть, связанную с уходом за молодым, красивым и совершенно беспомощным телом, взять на себя. Зис согласился. Ему не хотелось тратить ее и свои силы, убеждая ее в том, что это совершенно неважно. Он любил Майю, и никакие горшки и обтирания не могли ничего изменить. Но Карине, которой приходилось отъезжать по делам и в издательство, самой хотелось сделать как можно больше, и она тщательно ухаживала за сестрой, растирала ее, разминала онемевшие суставы, расчесывала волосы и пугалась от того, что эти, обычно такие упрямые и своевольные пряди, послушно ложились в направлении движения расчески.
Между собой они почти не разговаривали. Говорить им было особенно не о чем. А Майя все лежала без движения, не жила, не спала, не умирала, и только иногда у нее прерывалось дыхание, глаза начинали быстро-быстро метаться под закрытыми веками, и раздавался тот самый шелест, который так обманчиво напоминал связную речь.
В одну из ночей Зис заглянул в холодильник и не нашел там ничего, кроме куска высохшего сыра. Карина сидела с Майей и он, заглянув в спальню, прошептал:
– Я скоро, схожу в магазин и сразу обратно.
Карина кивнула и он, прихватив с вешалки свою ветровку, вышел из дома. На улице было пусто, темно и сыро от недавно прошедшего дождя. Зис осмотрелся, пересек дорогу и направился к небольшому магазину, работавшему сутки напролет. Он брел, стараясь ни о чем не думать, и только прислушивался к звуку собственных шагов, негромким эхом отдававшихся в глубине дворов.
Когда Зис добрался до стеклянных дверей, он обнаружил, что магазин закрыт. Более того, с фасада уже сняли неоновую вывеску, и она лежала тут же у входа, всем своим видом подтверждая факт капитуляции.
Однако внутри горел свет, и Зис на всякий случай постучался– продавщицы знали его и с удовольствием обслуживали даже во время своих внезапных учетов. И однажды, когда в районе не было электричества и все их кассы не работали, кокетничающие девчонки отпустили ему его нехитрые покупки. Но сегодня, стоило Зису забарабанить в окно, внутри, словно по команде, немедленно погас свет, и вместо полок с какими-то коробками, пакетами и банками в стекле, как в зеркале, отразилась улица с желтыми фонарями и его долговязой фигурой, приникшей к дверям.
Ловить здесь было нечего. Зис вздохнул. В кармане его ветровки лежали ключи от машины, но сама машина осталась под подъездом. Возвращаться не хотелось, тем более, что он вспомнил – был еще один небольшой ночной магазинчик где-то в глубине переулков. Зис застегнул куртку, сунул руки в карманы и направился прочь по черным глянцевым мостовым спящего города.
Пока Зис блуждал в поисках пропитания, Карина, беспрерывно пившая кофе, стакан за стаканом, чашку за чашкой… заснула у Майиной постели. Она даже не заметила, как это произошло, просто вдруг, в какой-то момент, вместо бледного лица сестры, она увидела перед собой дверь, шагнула к ней, открыла ее и оказалась на площади в тумане.
Какой-то тоскливый, металлический звук раздавался в глубине молочной взвеси, висевшей в воздухе. Карина направилась вперед и, когда туман слегка расступился, обнаружила, что скрипела и стонала проржавевшая старая карусель, медленно вращавшаяся по кругу. Карина осмотрелась. Это был знакомый сон. Она уже не раз видела все то же самое – эту серую площадь и клочковатый дым, висящий в воздухе. Уже были и этот звук, и эта старая вертушка, которая все волоклась со скрипом, и эта фигура, сидевшая на ней. Но всегда в последнюю минуту, когда оставалось всего полшага, полмига до разоблачения… она просыпалась.
Но пока Карина еще только вышла на эту площадь, еще звучал в ее глубине тоскливый, металлический звук, еще не рассеялся туман. И была надежда на то, что сегодня ей повезет и она увидит, наконец, лицо неизвестного…
Карина спала.
Майин сон
Майя лежала на спине и разглядывала высокий, уходящий во тьму потолок. Внезапно скрипнула дверь, и к ней в комнату кто-то зашел. – Мама. Мама! – приподнявшись на локте, то ли позвала, то ли спросила Майя.
Из темноты к ней придвинулось лицо Зинаиды.
– Тише, деточка, тише. Не вставай. Ложись. Тебе нельзя вставать. Давай, я укрою тебя, ты совсем раскрылась.
Мать ловко и аккуратно поправила одеяло, приподняла подушку и прилегла на кровать рядом с Майей. Майя свернулась калачиком и прижалась к ней.
– Мама, а, правда, что наш дом обрушился?
– Ну, что ты говоришь, конечно, нет, деточка, – в голосе матери сквозило неподдельное удивление.
– А папа?
– Что папа?
– Правда, что папа убил бабушку?
Мать присела на кровати, опершись на локоть.
– Майя, тебе что, страшный сон приснился? Милая, ну разве можно говорить такие вещи?
Она прижала девочку к себе. Однако Майя не успокаивалась.
– А где же тогда бабуля? Я ее давно не вижу… Ее нет. И Вари нет. А по дому какие-то люди топают. Я слышала, такие шаги – страшные, чужие…
– Майя, – мать развернула девочку к себе лицом. – Не придумывай. Никто тут не топает, кроме твоей сестры-сорванца. А сейчас вообще ночь, все спят. Ты болеешь, у тебя три дня была лихорадка. Сейчас тебе полегчало, лекарства подействовали, и ты опять за свое – начала сочинять.
Она уложила недоверчиво сопящую Майю обратно на подушку.
– Посмотри, что я тебе принесла, – она достала из кармана маленькую коробочку.
Майя заинтересовалась, отвлеклась от своих тяжелых дум и открыла ее. Внутри, сверкая в лунном свете, лежал медальон. Его крышка была украшена россыпью переливающихся драгоценных камней.
– Какой красивый… – вырвалось у Майи.
– Бабушка обещала, что, если будешь себя хорошо вести и спать, как следует, она его подарит тебе на день рождения. Только сначала надо выздороветь.
Мать потянула за длинную цепочку. Диск выскользнул из коробочки и, покачиваясь, повис в воздухе. Майя поймала его в ладошку. Прохладный бочок медальона быстро нагрелся. Майя нажала тайную кнопку, щелкнула крышка, открылось перламутровое нутро. Майя потрогала его пальцем.
– А что должно быть внутри?
– Что хочешь, – ответила мать. – Вырастешь, сама придумаешь, что туда положить.
– Мама, – внезапно опять подняла на нее обеспокоенные глаза Майя, – а что если я не вырасту?
На этот раз вопрос все-таки озадачил мать.
– Как это – не вырастешь? – растерянно спросила она.
– Ну, вот так, возьму и останусь навсегда маленькой девочкой, карличкой…
Мать всплеснула руками, отобрала у нее медальон и спрятала обратно в коробочку.
– Все, я сейчас тебе микстуры налью! – возмущенно пригрозила она. – Кончилось мое терпение!
– Не надо микстуры, – Майя лиской улеглась на подушке. – Все, все. Я уже сплю! Смотри!
Она сложила ладони лодочкой и аккуратно подсунула их под щеку. Мать только головой покачала, склонилась над ней, поправила ее косы и поцеловала в лоб.
– Спи, скоро утро, ты выздоровеешь, мы все поедем далеко-далеко, к огромному синему морю…
– …будем лежать на песке и ловить толстого краба… – пробормотала Майя, закрывая отяжелевшие от внезапно налетевшего сна веки.
Через несколько мгновений она уже крепко спала, о чем-то вздыхая во сне.
Зис вернулся под утро. С разбитым лицом и вывихнутой кистью. Можно было бы написать роман о событиях той ночи, но Зис хотел поскорее забыть обо всем – о пьяной компании за углом, о драке, которая продолжалась на протяжении трех кварталов, о крупном зерне асфальта, по которому в эту ночь не раз возили его лицо, об унижениях в ментовке и о боли в спине от ударов резиновой дубинкой.
Шатаясь, Зис открыл дверь своей квартиры и ввалился внутрь. Он глянул на себя в полутемное зеркало в коридоре, тихо заскулил, дотронувшись до распухшей и кровоточащей скулы, и поплелся в ванну. Там, стараясь не шуметь, он пустил воду, и занялся своими синяками и ссадинами.
Вскоре, залив себя йодом, зеленкой и поставив кое-где пластырные заплатки, Зис вышел из ванной. Проходя по коридору, он нацепил ветровку на крючок вешалки и на цыпочках зашел в спальню. Майя лежала в постели в полукруге света от ночника, Карины Зис не заметил. Он осторожно подошел к кровати, склонился над Майей. Она, похоже, впервые за все это время спокойно спала, глубоко дышала и не металась во сне. Зис погладил ее по руке и присел на кровать. Ему казалось, что боль свежих ран бодрит его, и он с легкостью продержится до утра. Но уже через несколько мгновений он крепко спал, обнимая подушку и Майю. А в стремительно светлеющем небе уже все было готово к очередному восходу.
Филиппыч едва разогнул спину. Солнечный свет, проходя через оконную раму, квадратами ложился на пол. Всю ночь Валериан простоял на коленях в углу. Никогда не веривший ни в Бога, ни в черта, ни в солнечное затмение, он так молился, что паркетная доска под ним скрипела и прогибалась. На столе, окруженная зажженными свечами, стояла небольшая, бурая от времени фотография. Это был старинный дагерротип неизвестного мастера. В чудесном саду, в траве, среди цветов, раскинувшись во сне, лежала маленькая девочка. Пышное светлое платье, бант на груди, темные локоны, тени длинных ресниц на щеке. Это была Майя.
Валериан ночь напролет жег перед ней свечи, капал святой водой Исидора, сыпал землей с могилы тетки Клавы и сочинял совершенно апокрифические молитвы. Он уговаривал, заискивал, грозил, тряс своими жилистыми кулачками, убеждая то ли небо, то ли потолок в том, что никто… никому… не сметь, не трогать, кого угодно, только не ее, не его девочку… пусть это чертово колесо подавится… но не тронет ее… потому что – он-то точно знает, ее нельзя, если им надо – пожалуйста, пусть берут его… пусть… ему все равно… он пожил, ничего хорошего не сделал… старый, кривой, сам уже смертью воняет… но она– она должна жить, она молодая, сильная, красивая… и помогут ей высшие силы, в конце-то концов!
Свое последнее утро он встретил тихо и немного устало. Встал с колен, прижал к груди фотографию спящей Майи и, как был, в ботинках и помятой одежде, завалился на кровать. Внезапно, лежа на спине и глядя в потолок, Филиппыч понял, что пришел его час. Он приподнялся на локте…
Первыми ушли звуки. Он не слышал, как царапают его окно ветки деревьев, как галдят птицы на улице, как гудят в глубине дома лифты и бранятся соседи за перегородкой. Валериан опустился обратно на кровать. Нет, страха не было. Особенного желания уходить, впрочем, тоже. Когда Филиппыч увидел рядом с кроватью незнакомого человека, он еще успел удивиться, но потом, присмотревшись, понял, что уже однажды встречался с ним. Этот был тот самый попутчик, недавно ехавший с ним в метро.
Валериан улыбнулся. Подумал, хорошо, что главное он успел сделать. Он погладил старую фотографию. Взглянул на того, кто стоял рядом с ним. Вытянулся. Выдохнул. И замер. В тот же миг открылись глаза у девочки на снимке. Она больше не спала. Колыхнулась тонкая занавеска на открытом окне. Филиппыч увидел, как…
Пробуждение
…Майя открыла глаза. Полежала, прислушалась. Ее сознание было ясным, тело легким. Она привстала и осмотрелась. Это была спальня Зиса, сам Зис с лицом, почему-то залитым йодом и зеленкой, лежал рядом на кровати и спал, сраженный таким сокрушительным сном, что никто и ничто не могло ему помешать. Однако она все равно решила не шуметь и тихо сползла с кровати. Комната выглядела, как палата тяжело больного человека. Везде были разложены лекарства, в углу стояла капельница, у кровати утка, шторы были задернуты. В углу, почти не различимая в полумраке, спала Карина.
"Странно, – подумала Майя. – Как будто кто-то заболел…" Она сделала несколько шагов и оказалась перед зеркалом. Тощее полуголое всклокоченное существо с впавшими глазами и торчащими ребрами смотрело на нее из серого стекла. Она вздрогнула, ощупала себя. Еще раз посмотрела в зеркало…
Майя нашла свою одежду лежащей на кресле. Рядом на прикроватной тумбочке стоял электронный будильник. На нем было хорошо видно час, минуты, текущие секунды, число, месяц и год. Майя не поверила своим глазам. Если красные кварцевые цифры не врали, ей уже давно было пора.
Она шагнула в сторону кресла и едва не сшибла термос, стоявший на полу. Кое-как придержав металлическую колбу, оглянулась на спящего Зиса, потянулась за одеждой и быстро, на ощупь, натянула ее на себя. Зис шевельнулся. Майя застыла, переждала пару мгновений и выскользнула из комнаты. Прихватила с вешалки в коридоре ветровку и, стараясь не греметь замками, вышла из квартиры.
Зис со стоном потянулся. Спальня была пуста, но он еще не знал об этом.
Только на улице Майя поняла, как ослабла. Солнечный свет едва не сшиб ее с ног. Когда железная дверь подъезда распахнулась и Майя вышла из дома, на ее тело обрушился физически ощутимый, тяжелый, тугой, невыносимый поток света и тепла. Она не выдержала и опустилась на асфальт.
– Ой, батюшки, – запричитала у нее над ухом стайка приподъездных старушек. – Ой, помогите! Ой, человеку плохо!
Однако вскоре Майя привыкла и к свету, и к теплу, и к грохоту улицы, смогла встать и, кивнув сердобольным тетушкам, направилась прочь от подъезда.
– Вот молодежь пошла, – немедленно понеслось ей в спину их же ядовитое ворчание. – На ногах едва стоят.
– Не, Мань, ты видала, – один визгливый голос особенно выделялся. – Она ж синяя вся! А одета как? Это ж бомжатина настоящая! У, наркоманы чертовы! Что б они передохли все, честное слово!
Внезапно Майя обернулась и пошла обратно, по направлению к подъезду. Ведьмы на скамейках немедленно вновь превратились в сердобольные сердца и с некоторой опаской запричитали о несчастной "внученьке", замученной работой и учебой. Но Майя шла не к ним. Она перепутала куртки и в темноте коридора схватила по ошибке ветровку Зиса. В кармане она нащупала ключи от его машины. Она дошла до старушек и, щелкнув сигнализацией, открыла джип.
– Ишь, шмакодявка, – опять понеслось из-за спины. – Это на каких же авто разъезжают! И откуда только деньги берут?
Майя не слышала их. Она завела машину и пару раз газанула, приноравливаясь к чужой педали. Старух у подъезда заволокло густым сизым дымом, джип сорвался с тротуара и укатил со двора.
Поток проклятий полетел ему вслед.
Майя знала, куда ей надо ехать. Природа этой уверенности была сродни тому инстинктивному знанию, которое гонит вперед перелетную птицу. Так же и Майя, не испытывая сомнений, спокойно и уверенно вела машину, пересекая город с севера на юг. Она не отвлекалась ни на что вокруг, и только раз обратила внимание на рабочих в синих комбинезонах, которые сдирали с рекламного щита остатки плаката с фотографией огромного черного сухого цветка.
Вскоре она подъехала к городскому кладбищу, оставила машину на площади и через высокую арку печальных ворот направилась внутрь. Майя уверено шла вперед между коваными оградами и мраморными ангелами. Вскоре заботливо оформленные ячейки старых могил закончились. Майя осмотрелась. Это была новая часть кладбища. В стороне копошились могильщики, повсюду виднелись свеженасыпанные красные холмики. На одном из них сидела большая черная птица. Майя приблизилась к ней. Увидела свое отражение, раздвоившееся в глубине антрацитовых зрачков. Моргнуло прозрачное веко, птица сорвалась в сторону, словно уступая ей место. Отсюда было всего полтора метра плотной красной земли до двух ящиков, заколоченных гвоздями. Майя закрыла глаза и…
…увидела деревянную крышку в нескольких сантиметрах от себя, почувствовала острый запах формалина и собственного тела, которое уже охватило тление, ощутила, как легкие начинают судорожно сокращаться от внезапно подступившего удушья, как шумит умершее, но еще не утихшее сердце и клокочет в венах кровь. Как страх, не сравнимый ни с чем ужас, поглощает сознание и бьется в горле, сдавливая гортань и не давая дикому крику отчаяния вырваться наружу. Иначе, ударившись в слишком близко притиснутую к лицу крышку замурованного в глине гроба, здесь, на глубине нескольких метров, этот крик не найдет выхода и вернется. Круг замкнется, и она забьется в западне, раздирая ногтями шелковую обивку, а потом лопнут все сосуды, она, наконец, сойдет с ума, и подземная река унесет ее в своих мутных красных волнах…
…Майя открыла глаза. Она стояла перед могилами, ветер перебирал ее волосы, путался в ветвях деревьев. В синем высоком небе кружила птица. Майя перевела дух и постаралась успокоиться. В этих могилах никого не было. Два гроба, один обычный, другой поменьше, были пустыми. Но где же тогда?… Она осмотрелась.
Птица, описав одну за другой идеальные черные окружности в небе, опустилась на землю в отдалении. Она смотрела на Майю. Майя смотрела на нее.