- Ну, разумеется, деточка, - сказала сеньора Трехо. - Я не потерплю, чтобы эта девица, или как ее там, продолжала приставать к моему мальчику. Он сама невинность, вы только представьте, ему всего шестнадцать лет. Да разве только это… Она, конечно, не удовольствуется одним флиртом, выражаясь по-английски. Да что далеко ходить…
- Закрути она только с учителем, это бы еще куда ни шло, - заявила донья Пепа. - Хотя тоже не очень хорошо, раз уж обвенчалась перед богом, так не заглядывайся на другого мужчину. Но сеньор Лопес, кажется, такой воспитанный, может, они действительно только разговаривают.
- Настоящая вамп, - сказала донья Росита. - Муж у нее очень симпатичный, но если бы мой Энцо увидал, как я болтаю с другим мужчиной, хоть он у меня и не грубиян, но наверняка так просто это не обошлось. Женитьба - дело серьезное, я всегда это говорю.
- Я знаю, о чем вы думаете, - сказала Нора, опуская глаза. - Она пыталась приставать к моему… к Лусио. Так вот, ни он, ни я всерьез этого не принимаем.
- Понятно, деточка, по все же следует быть осторожной, - сказала донья Пепа, чувствуя с неудовольствием, как рыбка срывается у нее с крючка. - Очень легко сказать, что вы всерьез этого не принимаете, но женщина всегда женщина, а мужчина - мужчина, как говорил, уж не помню, в каком обозрении, Монтгомери.
- О, не надо преувеличивать, - сказала Нора. - Что касается Лусио, то я совершенно спокойна, а вот поведение этой девушки…
- Этой потаскушки, - поправила донья Росита. - Выскочить за полночь на палубу с чужим мужем, когда законная супруга, простите за выражение, как невинный ангелочек, остается смотреть…
- Ну, это вы слишком, - сказала сеньора Трехо. - Не надо преувеличивать, донья Росита. Сами видите, девочка относится к происшедшему философски, а ведь она заинтересованное лицо.
- А как еще я должна относиться? - удивилась Нора, чувствуя, как маленькая цепкая рука начинает сдавливать ей горло. - Такое больше не повторится, вот все, что я могу сказать.
- Да, возможно, - сказала сеньора Трехо. - И все же я ни за что не позволю кружить голову мальчику. Я уже сказала мужу все, что думаю, и, если эта девица снова начнет свои приставания, я и ей все выскажу начистоту. Бедный мальчик считает своим долгом оказывать ей любезность, потому что, когда ему вчера стало нехорошо, сеньор Коста помог и даже сделал подарок. Представьте, какое затруднительное положение. Но вы только посмотрите, кто к нам идет…
- Не солнце, а божья кара, - провозгласил дон Гало, отсылая шофера жестом циркового фокусника. - Ну и жарища, сеньоры! Так вот я перед вами с почти полным списком, который и представляю на ваш снисходительный суд.
XXXV
- Tiens, tiens профессор, - сказала Паула. Лопес сел с ней рядом на краю бассейна.
- Дайте мне, пожалуйста, сигарету, я оставил свои в каюте, - сказал он, почти не глядя на нее.
- Этого еще не хватало! Кажется, я швырну в океан эту проклятую зажигалку. Ну ладно, а как мы почивали?
- Более или менее сносно, - ответил Лопес, все еще думая о снах, которые оставили у него привкус горечи. - А вы?
- Пинг-понг, - сказала Паула.
- Пинг-понг?
- Да. Я вас спрашиваю, как вы себя чувствуете, вы мне отвечаете, а потом спрашиваете, как я чувствую себя. Теперь я вам отвечаю: прекрасно, Ямайка Джон, прекрасно, несмотря ни на что. Светский пинг-понг так же приятен и глуп, как выкрики "бис" на концертах, открытки с поздравлениями и миллион подобных вещей. Восхитительная мазь, которая идеально смазывает колеса мировых машин, как говаривал Спиноза.
- Из всего сказанного мне больше всего понравилось, что меня назвали моим настоящим именем, - пошутил Лопес. - И я крайне сожалею, что не могу сказать "большое спасибо", выслушав ваши умозаключения.
- Настоящим именем? Ну что ж, Лопес, согласитесь, оно звучит довольно-таки ужасно. Так же, впрочем, как и Лавалье, хотя последнее… Да, герой стоял за дверью и получил целую обойму - как не вспомнить этого яркого эпизода из истории.
- Ну если мы обратились к истории, то Лопес был не менее ярким тираном, дорогая.
- Когда говорят "дорогая" таким тоном, каким вы только что изволили сказать, меня просто тошнит, Ямайка Джон.
- Дорогая, - повторил он, понизив голос.
- Вот так лучше. И все же, кабальеро, позвольте напомнить вам, что дама…
- Ну хватит, - сказал Лопес. - Довольно паясничать. Или поговорим серьезно, или я уйду. С какой стати мы со вчерашнего вечера подпускаем друг другу шпильки? Сегодня утром я встал с намерением никогда больше на вас не смотреть или сказать вам в лицо, что ваше поведение… - Он рассмеялся. - Ваше поведение… Впрочем, кто я такой, чтобы говорить о вашем поведении. Идите переоденьтесь, а я вас подожду в баре, здесь я вам ничего не скажу.
- Вы станете читать мне мораль? - спросила Паула кокетливо.
- Да. Идите переоденьтесь.
- Вы очень, очень, очень рассердились на бедненькую Паулу?
Лопес снова рассмеялся. Они посмотрели друг на друга, словно встретились впервые. Паула глубоко вздохнула. Давно уже она не испытывала желания подчиняться, и оно показалось ей странным, но почти приятным. Лопес ждал.
- Согласна, - сказала Паула. - Пойду переодеваться, профессор. Всякий раз, как вы возьмете менторский тон, я буду звать вас профессором. Но мы могли бы остаться и здесь, юный Лусио только что вышел из бассейна, никто нас не слышит, и если вы желаете сделать мне важное сообщение…
С какой стати она должна ему подчиняться?
- Бар всего лишь предлог, - сказал Лопес по-прежнему тихо. - Есть вещи, о которых уже нельзя говорить, Паула. Вчера, когда я дотронулся до вашей руки… Вот о чем надо говорить.
- Как вы прекрасно изъясняетесь, Ямайка Джон. Мне приятно слушать такие речи. Приятно, когда вы злитесь, но и приятно видеть, когда вы смеетесь. Не сердитесь на меня, Ямайка Джон.
- Вчера вечером, - сказал он, глядя ей в лицо, - я возненавидел вас. Из-за вас я видел дурные сны, из-за вас у меня во рту горько, и я чуть было не испортил себе утро. Я пошел в парикмахерскую, хотя мне это было совсем не нужно, просто чтобы чем-то занять себя.
- Вчера вечером, - сказала Паула, - вы вели себя очень глупо.
- А разве вам так необходимо было пойти с Лусио на палубу?
- А почему я не могу пойти с ним или с кем-то другим?
- Мне бы хотелось, чтобы вы догадались об этом сами.
- Лусио очень симпатичный молодой человек, - сказала Паула, гася сигарету. - В конце концов, я собиралась лишь посмотреть на звезды, и я их видела. И он тоже их видел, уверяю вас.
Лопес ничего не ответил, но посмотрел на нее так, что Паула опустила глаза. Она подумала (скорее, даже не подумала, а почувствовала), что непременно должна отплатить ему за этот взгляд, но тут раздался крик Хорхе, а за ним и крик Персио. Они обернулись. Хорхе прыгал по палубе, показывая на капитанский мостик.
- Глицид! Глицид! Я же говорил, что видел там глицида. Медрано и Рауль, беседовавшие у тента, прибежали на крик.
Лопес спрыгнул на палубу и посмотрел наверх. Несмотря на ослепительные лучи солнца, он различил на капитанском мостике силуэт худого офицера с седым ежиком волос, который разговаривал о ними накануне. Лопес сложил ладони рупором и крикнул так громко, что офицеру пришлось посмотреть в его сторону. Потом сделал знак рукой, приглашая его спуститься на палубу. Офицер по-прежнему смотрел на него, и Лопес снова повторил свой жест, но так энергично, словно делал отмашку сигнальным флажком. Офицер исчез.
- Что с вами, Ямайка Джон? - спросила Паула, тоже спрыгивая вниз. - Для чего вы его позвали?
- Я позвал его, - сказал Лопес сухо, - потому что мне так захотелось.
Он направился к Медрано и Раулю, которые, по-видимому, одобряли его намерение, и показал им наверх. Лопес был так возбужден, что Рауль посмотрел на него с веселым удивлением.
- Вы думаете, он спустится?
- Не знаю, - ответил Лопес. - Может, и не спустится, но я хочу предупредить вас, что, если он не явится через десять минут, я швырну вот эту гайку в стекло.
- Превосходно, - сказал Медрано. - Это самое малое, что можно сделать.
Но офицер вскоре появился, как всегда немного нахмуренный и сдержанный, словно уже заранее отрепетировал свою роль и приготовил ответы на возможные вопросы. Он спустился по трапу правого борта, извинился, проходя мимо Паулы, которая насмешливо поздоровалась с ним. И только тут Лопес заметил, что стоит почти голый и что ему в таком виде предстоит разговаривать с офицером; и это почему-то разозлило его еще больше.
- Добрый день, сеньоры, - сказал офицер, отвесив полупоклон в сторону Медрано, Рауля и Лопеса.
Стоя чуть поодаль, Клаудиа и Персио наблюдали за этой сценой, не принимая в ней участия. Лусио с Норой куда-то исчезли, а почтенные дамы, смеясь и кудахча, продолжали болтать с Атилио и доном Гало.
- Добрый день, - сказал Лопес. - Вчера, если не ошибаюсь, вы сказали, что нас посетит корабельный врач. Но он не пришел.
- О, весьма сожалею. - Офицер, казалось, был поглощен пушинкой на рукаве своего белого кителя. - Надеюсь, ваше здоровье в полном порядке.
- Не будем говорить о нашем здоровье. Почему не пришел врач?
- Полагаю, он был занят с нашими больными. Вы обнаружили что-нибудь… симптомы, которые вас обеспокоили?
- Да, - мягко сказал Рауль. - Вокруг нас чума, как в экзистенциалистском романе. И между прочим, вам не следовало давать обещания, раз вы их не выполняете.
- Врач обязательно придет, можете быть спокойны. Я не хотел бы говорить об этом, но по соображениям безопасности - надеюсь, вы понимаете - необходимо, чтобы вы и… мы, скажем так, как можно меньше вступали в контакт… хотя бы в эти первые дни.
- А, тиф, - сказал Медрано. - Но если кто-нибудь из нас, я например, готов рискнуть, почему бы не пойти вместе с вами на корму к врачу?
- Но затем вам надо будет вернуться назад, и в этом случае…
- Ну вот, опять все сначала, - сказал Лопес, проклиная Медрано и Рауля за их вмешательство. - Послушайте, я уже сыт по горло, понимаете, что это значит? Мне осточертело это путешествие и вы, да-да, вы и все остальные глициды, начиная с вашего капитана Смита. А теперь слушайте: может, у вас там, на корме, в самом деле что-то неладно, не знаю, тиф или какие-то крысы, я только хочу предупредить: если двери по-прежнему будут заперты, я готов пойти на все, лишь бы их открыть. И когда я говорю, что готов на все, так оно и есть. Учтите.
У Лопеса от гнева дрожали губы (Раулю даже стало жаль его), но Медрано, казалось, разделял его негодование, и офицер понял, что Лопес говорил не только от своего имени. Отступив на шаг, он с холодной любезностью поклонился.
- Я не желаю отвечать на ваши угрозы, сеньор, - сказал он, - но обо всем доложу начальству. Со своей стороны я глубоко сожалею, что…
- Полно, полно, оставьте ваши сожаления, - сказал Медрано, вставая между офицером и Лопесом, который сжал кулаки. - Лучше ступайте и, как вы правильно сказали, доложите обо всем начальству. Да поскорее.
Офицер вперил в Медрано глаза, и Раулю показалось, что он даже побледнел. Правда, на таком ярком солнце и при таком загаре это было довольно трудно определить. Офицер сухо отдал честь и повернулся. Паула пропустила его, освободив на ступеньке место, куда едва можно было поставить ногу, и затем подошла к мужчинам, которые растерянно переглядывались.
- Бунт на корабле, - сказала Паула. - Прекрасно, Лопес. Мы полностью на вашей стороне, безумие куда заразительней тифа 224.
Лопес посмотрел на нее, словно пробуждаясь от кошмарного сна. Клаудиа подошла к Медрано, слегка коснулась его руки.
- Мой сын в вас души не чает. Посмотрите, какое у него восторженное лицо.
- Я иду переодеться, - резко сказал Рауль, для которого происходящее, казалось, вдруг потеряло всякий интерес. Паула продолжала улыбаться.
- Я очень послушна, Ямайка Джон. Мы встретимся в баре.
Почти касаясь друг друга, они взбежали по трапу, оставив позади Бебу Трехо, которая притворилась, будто читает журнал. Полутьма в коридоре показалась Лопесу чернее ночи, не хватало только сновидений, где кто-то незаслуженно завладевал высоким постом. Он чувствовал себя одновременно и возбужденным и усталым. "Лучше бы я набил ему морду", - подумал Лопес, но теперь ему было почти все равно.
Когда он поднялся в бар, Паула уже заказала два пива и докуривала сигарету.
- Непостижимо, - сказал Лопес. - Впервые вижу, чтобы женщина переоделась раньше меня.
- Вы, наверное, нежились под душем, как римлянин, если так запоздали.
- Возможно, не помню. Кажется, я действительно долго простоял под холодным душем, вода была такая приятная. Теперь я чувствую себя гораздо лучше.
Сеньор Трехо прервал чтение Omnibook, чтобы поздороваться с ними вежливо, но прохладно, что, как отметила Паула, было весьма кстати в такую жару. Усевшись в самом дальнем от двери углу, они видели лишь сеньора Трехо и бармена, разливавшего по стаканам джин и вермут. Когда Лопес наклонился к Пауле, чтобы прикурить от ее сигареты, он ощутил, кроме табачного дыма и легкой качки, что-то еще, похожее на счастье. Но к этому сладостному чувству вдруг словно примешалась капля горечи, и, обескураженный, он отстранился.
Она продолжала спокойно и кокетливо ждать. И это ожидание длилось долго.
- Вы все еще жаждете прикончить этого несчастного глицида?
- А-а, плевать мне на него.
- Да, конечно. Этот глицид всего лишь предлог. Не его, а меня вы готовы были растерзать. Разумеется, в переносном смысле.
Лопес посмотрел на свое пиво.
- Значит, вы входите в каюту в купальнике, как ни в чем не бывало раздеваетесь, и он тоже входит и выходит, тоже раздевается, когда захочет, и так далее и тому подобное, да?
- Ямайка Джон, - сказала Паула с комическим упреком. - Manners, my dear .
- Не понимаю, - сказал Лопес. - Абсолютно ничего не понимаю. Ни этот пароход, ни вас, ни себя самого; все это какая-то сплошная нелепость.
- Дорогой мой, кто знает, что происходит за стенами домов Буэнос-Айреса. И не раздеваются ли девушки, которыми вы восхищались illo tempore , в присутствии сомнительных особ… Вам не кажется, что порой вы рассуждаете, как старая дева?
- Не говорите пошлостей.
- Но это так, Ямайка Джон, вы рассуждаете точно так же, как стали бы рассуждать эти несчастные толстухи, развалившиеся под тентом, если бы узнали, что мы с Раулем не женаты и вообще не связаны никакими узами.
- Мне противна одна мысль об этом, и я вам не верю, - сказал Лопес в бешенстве. - Я не могу поверить, что Коста… Но тогда в чем дело?
- Напрягите свой мозг, как выражаются в переводных детективных романах.
- Паула, можно свободно смотреть на вещи, это я прекрасно понимаю, но чтобы вы и Коста…
- А почему бы и нет? Пока тела не заразят души… Вас же беспокоят души. Души, которые заражают тела, и в результате одно тело начинает спать с другим.
- Вы же не спите с Костой?
- Нет, господин профессор, я не сплю с Костой, и Коста не ласкает мои кости. А теперь я отвечу за вас: "Я вам не верю". Видите, я сэкономила вам четыре слова. Ах, Ямайка Джон, какая тоска, как мне хочется сказать вам крепкое словцо, которое так и вертится у меня на языке. И подумайте, в романе такую ситуацию вы спокойно проглотили бы… Рауль считает, что я подхожу к жизни с литературной меркой. Вам не кажется, что разумней и вам поступить так же? Почему вы, Лопес, такой старомодный испанец? Ах вы, Лопес, архилопес, суперлопес! Почему вы так привержены к отжившим предрассудкам? Я читаю ваши мысли, как цыганка из парка Ретиро. Сейчас вы лихорадочно соображаете, а может, Рауль… ладно, скажем так - роковой недуг мешает ему оценить во мне то, что приводит в восторг других мужчин. Но вы ошибаетесь, это совсем не так.
- Я этого и не думал, - сказал, немного смутившись, Лопес. - Но признайтесь, ведь вам самой должно казаться странным, что…
- Нет, мы дружим с Раулем уже десять лет. И мне это не кажется странным.
Лопес заказал еще две порции пива. Бармен напомнил, что приближается обеденный час и пиво может отбить у них аппетит, но они не послушали его. Лопес нежно погладил руку Паулы. Они переглянулись.
- Признаю, что не имею никакого права выступать в роли твоего судьи. Да, позволь мне говорить тебе "ты". Позволь, пожалуйста.
- Разумеется. Я чуть было сама не начала, а это, наверное, тоже тебя покоробило бы, потому что ты сегодня надулся как мышь на крупу, как говорит сынишка нашей прислуги.
- Дорогая, - сказал Лопес. - Любимая.
Паула с сомнением посмотрела на него.
- Как легко перейти от сомнений к нежности, всего один роковой шаг. Я это много раз замечала. Но маятник, Ямайка Джон, опять качается, и ты теперь начнешь сомневаться еще больше, чем прежде, потому что считаешь, что я стала тебе ближе. Но ты напрасно строишь иллюзии, я так далека от всего. Так далека, что мне самой становится противно.
- Нет, от меня ты не далека.
- Физическое чувство обманчиво, дорогой мой, одно дело, что ты сидишь рядом со мной, и совсем другое… Метрическая система мер никуда не годится, когда пытаешься применить ее в такой ситуации. Но минуту назад… Да, будет лучше, если я тебе скажу, очень странно, но во мне вдруг зародился проблеск искренности или благородства… Почему у тебя такое удивленное лицо? Ты же не станешь утверждать, что за два дня узнал меня лучше, чем я сама себя за двадцать пять лет. Я только сейчас поняла, что ты очаровательный парень, но намного честней, чем я думала.
- Как так честнее?
- Ну, очень искренний. А теперь признайся, что ломал обычную комедию. Садишься на пароход, изучаешь обстановку, выбираешь подходящую кандидатуру… Как в романах, хотя Рауль над этим и потешается. Ты именно так и поступил, и если бы на пароходе оказалось пять или шесть Паул (оставим Клаудию в стороне, ибо она не для тебя, и, пожалуйста, не строй оскорбленную мину), то сейчас я не имела бы чести пить холодное пиво с господином профессором.
- То, о чем ты говоришь, Паула, я называю судьбой. Ты тоже могла бы встретить на пароходе уйму мужчин, и мне оставалось бы только поглядывать на тебя издали.
- Ямайка Джон, всякий раз, как я слышу слово "судьба", у меня возникает желание вытащить зубную пасту и почистить зубы. Ты заметил, что имя Ямайка Джон уже не звучит так красиво, когда я обращаюсь к тебе на "ты". Для пиратов, по-моему, требуется более торжественное обращение. Ну а если я стану звать тебя Карлосом, то каждый раз буду вспоминать собачку моей тети Кармен-Росы. Чарльз… Нет, это уже снобизм. В общем, что-нибудь найдем, а пока ты останешься моим любимым пиратом. Нет, я не пойду.
- А разве я что-нибудь сказал? - пробормотал удивленный Лопес.
- Tes yeux, mon chéri . В них ясно отражаются - нижний коридор, дверь и цифра один на ней. Как видишь, я хорошо запомнила номер твоей каюты.