Луиза одалживает мне машину. Подъехав к дому, я обнаруживаю, что занавески на окнах по-прежнему задернуты, но цепочка на двери отсутствует. Я осторожно приоткрываю дверь. Меня бы нисколько не удивило, если б Жаклин выскочила из кухни с ножом для рубки мяса. Войдя в прихожую, я зову ее по имени. Никакого ответа. Строго говоря, Жаклин не жила со мной вместе. У нее была комната в доме, купленном с кем-то на паях. Но часть вещей она держала у меня, и, насколько я могу судить, они исчезли. Нет пальто, что висело за дверью. Нет шляпы и перчаток на полке в прихожей. Войдя в спальню, я застываю в оцепенении. Чем бы ни занималась Жаклин предыдущую ночь, но времени на сон у нее наверняка не осталось. Комната напоминает разоренный курятник: повсюду пух и перья, подушки выпотрошены, пуховое одеяло разрезано и вывернуто. Она вытащила все ящики и вывалила содержимое на пол, как обычно поступают грабители. В полном потрясении, еще не понимая, что делать, я машинально наклоняюсь и поднимаю футболку - но тут же снова бросаю ее. Когда-нибудь она сгодится на тряпки - посередине вырезана огромная дыра. Иду в гостиную. Здесь получше, - по крайней мере нет перьев, правда, и ничего другого тоже нет. Стол, стулья, стереосистема, вазы и картины, хрусталь, зеркала и светильники все исчезло. Прекрасное место для медитаций. На полу она оставила букет цветов. Может, не поместился в машину? Ее машина! На стоянке ее машина - под замком, будто соучастник. Как же она смогла вывезти все мои вещи?
Мне захотелось пописать. Желание вполне разумное, при условии, что туалет еще на месте. Он на месте, исчезло только сиденье со стульчака. Ванная выглядит так, будто в ней поработал извращенный садист-сантехник. Краны вывернуты из гнезд, под вентилем валяется разводной ключ - кто-то сильно постарался лишить меня горячей воды. Все стены покрыты надписями, сделанными жирным фломастером. Рукописное наследие Жаклин. Длинный список ее достоинств размещался над ванной. Длиннющий список моих недостатков - над раковиной. Имя Жаклин, написанное многократно, образовало нечто вроде потолочного кислотного фриза. Жаклин переплеталась с Жаклин в бесконечном черно-белом орнаменте. Вместо горшка мне пришлось использовать кофейник. Она никогда не любила кофе. Очумело оглядываясь по сторонам, я вижу, что дверь ванны изнутри пересекает крупная надпись: "ДЕРЬМО". Слово и материя. Теперь понятно, почему так воняет.
Червяк в бутоне. Верно, во многих бутонах живут черви, но как быть с теми, что там заводятся? Мне и в голову не могло прийти, что Жаклин не способна уползти от меня так же тихо, как она вползла в мою жизнь.
Мудрые знатоки приличий, сторонники благоразумия и порядка (не слишком много страсти, не слишком много секса, зато много зелени и ранний отход ко сну) не признают бурных расставаний. В их мире ценятся хороший вкус и хорошие манеры. Они не подозревают, что порой, выбирая благоразумие, вы подкладываете под себя мину замедленного действия. Они не знают, что вы уже созрели для взрыва и только ждете своего шанса в этой жизни. Они не думают о том, что ваша взорвавшаяся жизнь может похоронить вас под обломками. Этого нет в их жизненном кодексе, несмотря на то, что так случается снова и снова. Сиди ровно, не дрыгай под столом ногами. Вот и умница, вот и молодец. Все беды - от клише.
Устроившись на голом деревянном полу в комнате для медитаций, я погружаюсь в созерцание паука, ткущего паутину. Слепая природа. Homo sapiens. Почему-то вместо гениального откровения, какое снизошло на Роберта Брюса, на меня снизошли уныние и тоска. Я не из тех, кто заменяет любовь удобствами, а страсть - случайными связями. Мне не хочется тапочек дома и бальных туфелек в квартире за углом. Ведь так же у них принято, правда? Упакуйте свою жизнь эффективно, как в супермаркете, причем сердце отдельно от печенки.
Нет, я не из тапочек, не из тех, кто в тоскливом одиночестве сидит дома, принимая на веру байки о сверхурочной работе. Мне не приходилось ложиться в постель в одиннадцать вечера, пытаясь заснуть, а вместо этого настороженно прислушиваясь, не фырчит ли у окна подъезжающая машина. Или высовывать в темноте руку из-под одеяла, чтобы поднести к глазам циферблат и почувствовать в желудке холодную тяжесть уходящих часов.
Однако я прекрасно знаю, что такое бальные туфельки и как хочется играть другим женщинам. Конец рабочей недели, внеплановая конференция на выходные. Да, у меня. Деловой костюм падает на пол, тело к телу, ножки врозь, с перерывом на шампанское и английский сыр. Время от времени кто-нибудь выглядывает в окно - какая там на улице погода. Поглядывая на часы, поглядывая на телефон, ведь она обещала ему позвонить после вечернего заседания. Она звонит. Она приподнимается с моего тела, вся потная после секса, и набирает номер, положив трубку себе на грудь.
- Алло, дорогой! Да, все в порядке. На улице такая мерзкая погода…
Выключите свет. Время здесь не властно. Мы в черной дыре, откуда ни вперед, ни назад. Физики спорят, что может случиться, если мы вдруг окажемся на краю такой черной дыры. Из-за каких-то особенностей горизонта события мы можем наблюдать события истории, но сами историей не становиться. Можем увидеть все, но не сможем ни с кем этим поделиться. Наверное, как раз там находится Бог: ну, что ж, тогда ему очень хорошо известно, как совершаются измены.
Не двигайтесь. Мы не можем выйти, мы - омары в ресторанном аквариуме. Вот они - границы нашего совместного существования: эта комната, эта постель. Добровольное сладострастное изгнание. Мы не выходим даже пообедать: мало ли кого можно встретить? Мы запасаемся продуктами заранее, как русские крестьяне. Мы должны сохранить еду на следующий день, заморозив ее или заранее обжарив в духовке. Ощущения тепла и холода, огня и льда - вот границы, в которых разворачивается наша жизнь.
Зачем нам наркотики? Нас одурманивает ощущение опасности. Где встречаться, что говорить, что случится, если нас вдруг увидят вместе? Мы думаем, что нас никто не заметил, но за шторами всегда маячат лица, и глаза их устремлены на дорогу. Им не о чем шептаться, и шептаться они будут о нас.
Включите музыку. Мы танцуем, прижавшись друг к другу, как пара гомосексуалистов пятидесятых годов. Если в дверь постучат, мы не откроем. А если откроем, она должна будет изображать моего бухгалтера. Звуки извне не достигают наших ушей, нас мягко укачивает музыка - словно пол смазан лубрикантом. Всю неделю я жду этой встречи, всю неделю мной правят календари и часы. Она может позвонить в четверг и отменить нашу встречу, или случится что-нибудь, и мы не встретимся в эти выходные, один уикенд из пяти, да и то мы крадем время после работы.
Она выгибает спину - будто кошечка потягивается. Она прижимается чреслами к моему лицу, как молодая кобылка, трущаяся о прутья калитки. От нее пахнет морем, заводью между скал, где мне случалось бродить в детстве. Она хранит там у себя морскую звезду. Я дотягиваюсь и слизываю соль, а когда мои пальцы пробегают по краю, она распахивается и смыкается, как актиния. Каждый день ее заливает свежий прилив желанья.
Однако солнце не желает оставаться за жалюзи. Комнату затапливает свет и волнами ложится на ковер. Ковер, что выглядел так респектабельно в магазине, теперь отдает гаремом. Мне говорили, что такой оттенок называется бургунди.
Она лежит против света, опираясь спиною на луч. Под ее веками свет разламывается на яркие краски. Ей хочется, чтобы свет проник в нее, растопил тупой холод ее души, где ничто не согревает ее уже много лет. Тело мужа облепляет ее, как брезент. Он входит в нее, как в болото. Она любит его, и он любит ее. Они женаты до сих пор, не так ли?
В воскресенье, когда она уходит, я могу, наконец, отдернуть занавески, завести часы и вымыть грязную посуду, наваленную вокруг кровати. Могу пообедать остатками и представить себе, как она обедает дома, прислушиваясь к мягкому тиканью часов и деловитому журчанию воды в наполняющейся ванне. Муж беспокоится о ней: у нее такие круги под глазами, бедняжка, верно, почти не спала. Потом он подоткнет чистые простыни, вот так… А я свои, грязные, отволоку в прачечную.
Подобные странности неизбежно огорчают таких женщин, как Жаклин, но именно таким женщинам приходится сталкиваться в жизни с подобными странностями. Неужели нельзя иначе? Разве счастье всегда должно быть компромиссом?
Когда мне приходится сидеть в очереди у зубного, обычным развлечением мне служат дамские журналы. Они всегда поражают меня своими хитростями секса и ловушками для мужчин. Их глянцевые страницы полны подробных советов, как определить, изменяет вам муж или нет: в первую очередь следует проверить его трусы и принадлежности для бритья. Утверждается, что заведя любовницу, мужчина должен облачить свои мужские достоинства в новое изысканное белье, а следы заметать новым лосьоном. Журналистам, без сомнения, это известно лучше. Так и видите, как прекрасный принц, крадучись, проскальзывает в ванную комнату, прижимая к груди новую упаковку трусов (большого размера), и запирается изнутри. Прочь старые заношенные плавки. Жаль, что зеркало так высоко: лицо видно отлично, но чтобы разглядеть самое главное, он хватается рукой за вешалку для полотенец и, опираясь о край ванны, подтягивается вверх. Так-то лучше: сущая реклама из мужского журнала, тонкий хлопок выгодно подчеркивает крепкую талию. Удовлетворенный герой спрыгивает на пол и выливает на себя ведро одеколона "Оммаж Ом". Супруга, конечно, ничего не заметит - она готовит карри.
Однако если изменяет жена, это вычислить труднее. По крайней мере так утверждали журналы. Потому что она, напротив, не будет покупать новую одежду, а оденется в стиле "синий чулок", чтобы муж поверил, что идет она не на свидание, а на занятия клуба любителей лютневой музыки. Впрочем, если жена не работает, то ей трудно будет уходить из дому по вечерам. В ее распоряжении только дневные часы. Может быть, поэтому женщины так стремятся устроиться на работу? И потому же многие предпочитают заниматься сексом в дневное время, как это обнаружил Кинзи?
У меня была как-то подружка, которой удавалось достигать оргазма только между двумя и пятью часами дня. Она работала в оксфордском ботаническом саду, занималась разведением каучуконосов. Доставить ей удовольствие было непросто: в любой момент мог войти какой-нибудь посетитель, честно заплативший за вход и жаждущий совета о разведении Ficus elastica. Однако страсть гнала меня вперед, заставляя появляться на пороге ее оранжереи в самый разгар зимы, притоптывая и отрясая снег с ботинок - почти как герои "Анны Карениной".
Мне всегда нравился Вронский, но жизнь литературных героев никогда не становилась моей собственной. Джудит же была полностью погружена в книги Конрада. Она сидела посреди каучуконосов и читала "Сердце тьмы". Самой эротичной для нее была моя фраза: "Мистер Куртц… мертв". Советские люди, как мне рассказывали, ужасно страдают от того, что зимой приходится надевать на улицу меховые шубы, а дома раздеваться до панталонов. У меня возникла та же проблема. Джудит проводила дни в тепличном климате, подходящем лишь для футболок и шорт. Вот мне и приходилось либо таскать с собой свою утлую одежонку, либо бегать по морозу в одной стеганой куртке. В один прекрасный день, после вина и секса на древесных стружках под извилистой лозой у нас с ней вышла размолвка, и она заперлась от меня в оранжерее. Мои крики и отчаянный стук в стекла ни к чему не привели. На улице шел снег, а на мне был только комбинезончик с портретом Микки-Мауса.
- Если ты меня не впустишь, я погибну!
- Ну и погибай!
Мысль о такой страшной смерти в столь юном возрасте показалась мне ужасной. Ноги сами понесли меня по улицам к дому с немалым проворством. Старик пенсионер дал мне 50 пенсов на какое-то тряпье, и меня не арестовали. Нужно быть благодарными и за малое добро. На мое заявление по телефону, что между нами все кончено, и просьбу вернуть мои вещи, Джудит отрезала:
- Я их сожгла.
Возможно, мне просто не суждено обладать материальными благами. Возможно, они тормозят мой духовный прогресс, и потому мое внутреннее "я" подсознательно стремится выбрать ситуации, в которых я освобождаюсь от материальных излишков. То была утешительная мысль. Думать так было все же лучше, чем лизать зад Джудит… Хоть он мне и дорог по-прежнему.
В разгар всего моего детского тщеславия лицо Луизы, слова Луизы "Я не отпущу тебя никогда!" задели меня за живое. Как раз то, чего я боюсь, чего я тщательно избегаю во всех своих зыбких связях. Обычно первые полгода я схожу с ума. Полночные звонки, вспышки страсти, любимая - как генератор тока для увядающих клеток. Однако после того, как меня исхлестала Вирсавия, пришлось дать себе клятву больше в такие переделки не попадать. То есть, если мне и нравится, когда меня хлещут, следует надевать дополнительный плащ. Жаклин и стала для меня таким плащом, гасящим ощущения. С ней можно было забыть о чувствах и барахтаться в луже удовлетворенности. Говорите, удовлетворенность тоже чувство? А вам не кажется, что это как раз его отсутствие? Мне такое состояние нравилось из-за того особого отупения, какое наступает при посещении зубного врача. Не скажешь, что больно, но и не безболезненно: легкий дурман. Удовлетворенность хороша, когда вы уже смирились. В ней есть свои преимущества, но зачем напяливать шубу и варежки, если тело жаждет одного быть раздетым?
Никогда прежде, до встречи с Жаклин, у меня не было потребности вспоминать своих прежних подружек. У меня не было на это времени. Жизнь с ней превратила меня в некую пародию на отставного полковника, этакого спортивного малого в твидовом пиджаке, разложившего в ряд свои многочисленные трофеи, с каждым из которых связана целая охотничья история. Зачастую глаза мои бездумно устремлялись на бокал с хересом, а перед ними проплывали Инга, Кэтрин, Вирсавия, Джудит, Эстелла… Эстелла? Господи, ведь это было уже тысячу лет назад. У нее была тогда контора по приему металлолома… Но нет, не хочу я удаляться в такую глубь времен, это ж не научная фантастика. И наплевать, что у Эстеллы был отличный "роллс-ройс" с пневматическим задним сиденьем. До сих пор помню запах кожаной обивки.
Лицо Луизы. Под ее жгучим взглядом сгорает мое прошлое. Азотная кислота любимой. Я что - надеюсь, что Луиза спасет меня? Взвесит на великих весах добрые и злые деяния, и доска вдруг станет девственно чистой? В Японии умеют довольно мило восстанавливать девственность яичным белком. По крайней мере, целые сутки можно ходить с нетронутой плевой. В Европе же мы всегда предпочитали половинку лимона. Она не только служит грубым маточным кольцом, но и мешает даже самому настойчивому мужчине забросить якорь на ту глубину, которая его так манит даже в самых, казалось бы, податливых из женщин. Узость прохода сходит за новизну, а мужчина верит, что глубины его юной невесты надежно запечатаны, и с нетерпением ждет погружения в нее - дюйм за дюймом.
Смошенничать здесь легко. Чего гордиться неверностью? Занимать что-то под доверие, которым кто-то вас наделил, поначалу не стоит ничего. Вам это сходит с рук, вы занимаете еще чуть-чуть, потом еще, а потом уже и занимать нечего. Странно - казалось, брали так много, а ладони пусты.
"Я буду любить только тебя" - это границы спокойного пространства, куда нет доступа другим желаниям. Никто не может определить любовь законодательством, ей нельзя приказывать, ее нельзя заманивать лестью. Любовь принадлежит только самой себе, глухая к людским мольбам и людской ненависти. Насчет любви не поторгуетесь. Только любовь сильнее ваших желаний и страстей, и только она одна - разумная защита от искушений. Многие верят, что искушения можно избежать, забаррикадировав дверь, а заблудшие желания можно изгнать из тела, как ростовщиков из храма. Может и можно, если будете неусыпно надзирать над ними днем и ночью, не видя ничего вокруг, не ощущая запахов и даже не мечтая. Наиболее надежной защитой, благословенной церковью и признаваемой государством, считается брак. Поклянись, что ты принадлежишь только ей или ему, и волшебным образом все так и случится. Но измены - такое же порождение разочарований, как и секса. Чары не работают. Вы заплатили деньги, съели свадебный пирог, но ничего не вышло. Не вы же сами в этом виноваты, правда?
Брак - хлипкое оружие, когда речь идет о желаниях. С таким же успехом можно с деревянным ружьем ходить на питона. Один мой друг, банкир, очень богатый человек, немало проездивший по свету, сказал мне однажды, что собирается жениться. Моему удивлению не было границ: мне было известно, что он сходит с ума по танцовщице, которая по каким-то диким, одной ей понятным резонам никак не соглашалась выйти за него замуж. В конце концов он потерял терпение и нашел себе милую и уравновешенную девушку, управлявшую школой верховой езды. Мы встретились с ним у него дома в выходные перед самой свадьбой. Он долго рассказывал, как серьезно относится к брачным обетам: он даже заранее прочел текст церковной церемонии, и тот ему понравился. В его параграфах он предчувствовал счастье. В этот момент позвонили в дверь - ему принесли целый ящик белых лилий. Он с энтузиазмом стал расставлять цветы, делясь со мной соображениями о том, что такое любовь. Тут опять раздался звонок в дверь, ему принесли большой ящик "Вдовы Клико" и необъятную банку зернистой икры. Стол у него уже был накрыт, банкир то и дело поглядывал на часы.
- Когда я женюсь, - сказал он, - я не смогу даже помыслить о другой женщине.
Звонок прозвенел в третий раз, и на пороге показалась танцовщица. Они собирались провести вместе все выходные.
- Я ведь еще не женат, - улыбнулся он.
Когда я говорю: "Я буду любить только тебя", следует иметь это в виду вопреки формальностям, вместо формальностей. Если я буду прелюбодействовать в сердце своем, то понемногу начну терять тебя. Сияющий лик твой в моем сердце поблекнет и потускнеет. Я могу не заметить этого сначала - напротив, я смогу даже радоваться за себя, что совершаю измену лишь в воображении. И все же я затупляю тот кремень, что разжигает между нами искру, наше желание друг друга превыше всего остального.
Кинг-Конг. Огромная горилла взобралась на вершину Эмпайр-Стейт-Билдинга с Фэй Рэй на ладони. На борьбу с монстром вылетает отважная стайка самолетиков, но обезьяна отмахивается от них, как от надоедливой мошкары. В хватке страсти ваш двухместный биплан с надписью "СУПРУГИ" вряд ли сможет причинить чудовищу урон. Вы по-прежнему будете просыпаться ночью и лежать без сна, вертя на пальце обручальное кольцо.