Морской скорпион - Искандер Фазиль Абдулович 10 стр.


Она пробежала мимо сидевших под зонтом, только теперь, когда она с криком пробежала мимо них, заметивших лодку.

Девочка с разгону вскочила в лодку, пробежала по банкам и бросилась в объятия к Сергею, чуть не свалив его за борт.

- Потише ты, - крикнула на нее старшая, - его скорпион ударил!

- Скорпион?! - повторила она и, отпрянув лицом, посмотрела на Сергея с живым любопытством. - Ницего! Меня в прошлом году тоже ударил, и ницего - жива!

Да не жива, а сама жизнь и есть ты, подумал Сергей восторженно и нежно, на мгновение забыв о своей боли и с удовольствием оглядывая эту девчушку, всю шоколадную от загара, с крепенькими руками и ногами, с огромным беззубым ртом, так призывающим не огорчаться, а радоваться жизни.

- Ой, сколько! - сказала она, увидев садок с рыбой, провисший вдоль борта, и стала кряхтя снимать его с уключины. Не сумев снять его с лодки, она спрыгнула за борт и, стоя по пояс в воде, снова закряхтела и все-таки сняла садок, вышла на берег и потащила его к дому. Увидев идущего следом за ней петуха, она вытащила из садка ставридку и бросила ему. Петух взял рыбу и отошел с нею подальше от людей.

Старшая девочка сняла весла и понесла их к дому. Остальные вместе с Сергеем вытащили лодку на сушу, хозяин открыл чоп, то есть втулку, закрывавшую отверстие на дне лодки, они приподняли носовую часть, и вода, набравшаяся на дне лодки, постепенно вылилась. Эта струя нагретой и помутневшей в лодке морской воды внушала какое-то отвращение. Сергея продолжало знобить.

- Ну, как рыбалка? - спросила жена с некоторой насмешкой в голосе, когда мужчины, приподняв нос лодки, ждали, когда вытечет из нее вся вода.

- Как видишь, - сказал Сергей, пожимая плечами. Ему была неприятна эта насмешка в голосе, как бы иронизирующая по поводу этих самых мужских развлечений.

После каждой разлуки - у нее было такое свойство - она немного отчуждалась от него, отвыкала. И сейчас она стояла возле лодки, нерешительно улыбаясь, словно ребенок, после летнего лагеря впервые встретившийся с родителями.

Вылив из лодки воду, начали втягивать ее во двор, и Володя стал рассказывать, как Сергея ударил морской скорпион, а Сергей изо всех сил держался, чтобы не показать, как ему больно. Но, видно, по лицу его это было заметно.

Жена летчика сказала, что она сейчас принесет тройчатку, и боль обязательно снимет, а хозяин сказал, что тут тройчатка не поможет, придется перетерпеть.

- Могу в "Скорую помощь" позвонить, - сказал геолог из Тбилиси, -пусть сделают укол.

- Что вы, - поморщился Сергей, - ни в коем случае…

Этот геолог из Тбилиси по какому-то очень высокому блату добился телефонной установки для своей машины. Он все предлагал свои услуги, все хотел как-нибудь использовать свой телефон, но телефон тут никому не был нужен.

Сергей дошел, вернее, доковылял вместе с женой до дома, вошел в комнату, которую они занимали, и лег на топчан.

- Тебе и в самом деле очень больно? - спросила жена нерешительно, стоя возле Сергея.

Нога у него горела, и он почувствовал раздражение.

- Да, - сказал он.

Она присела рядом.

- Может, погладить тебя, - сказала она и нерешительно положила ему руку на грудь. Рука была прохладная.

- Не знаю, - сказал он, и в самом деле ничего не чувствуя от ее прикосновения, потому что пульсирующая боль огненной тяжестью дышала в ноге. Обычно он очень любил всякое проявление ее ласки.

В коридоре раздались шаги. Она быстро убрала руку. Он подумал: как будто не мужа гладит, а чужого человека.

- Можно? - И дверь открылась. Это была жена летчика. Сейчас она была в сарафане, кое-где облепившем ее тело. Успела окунуться в море, подумал он. На загорелых ногах ее виднелись струйки песка. Несмотря на боль, он заметил, что она хороша и выражение заботы сделало ее еще привлекательней. В руке она держала две таблетки.

- Выпейте сразу обе, - сказала она, подходя к топчану и оглядывая комнату. - А где вода?

- А я не знаю, - сказала жена Сергея и развела своими длинными, слабыми руками.

- Я сейчас принесу, - сказала жена летчика, передавая ей таблетки.

Сергей подумал, что лучше бы воду принесла его жена. Он взглянул на жену, и она поняла его недовольство. Она пожала плечами.

- Я еще не знаю, где здесь что, - сказала она. И никогда не узнаешь со своим характером вечной пассажирки, подумал он с раздражением.

Жена летчика принесла стакан и графин с водой. Она налила воду в стакан, поставила графин на подоконник и подошла к нему. Он взял таблетки и запил их водой, вернул стакан жене летчика, поблагодарив ее кивком.

- Я думаю, должно помочь, - сказала она, - стакан я оставляю. - Она поставила его на подоконник и выразительно посмотрела на жену Сергея, как бы говоря: теперь-то, я надеюсь, ты сумеешь подать воды своему мужу.

Она вышла из комнаты.

- Я всегда теряюсь при виде таких хищниц, - сказала жена Сергея, глядя в окно.

Сергей проследил за ее взглядом и увидел, что жена летчика, уже сняв сарафан, прошла на пляж ко всей компании. Дом стоял на пригорке, и отсюда хорошо был виден пляж и было видно море, насколько позволяло окно.

- Почему хищница? - спросил Сергей, голосом показывая, что ему, тратящему сейчас все свои силы на одоление боли, приходится уделять внимание этим никчемным разговорам.

- Ну, это же видно, - пожала она плечами, все еще глядя в окно.

Солнце уже опускалось над морем, так что вся компания, хоть и сидела под зонтиком, была сейчас озарена его не очень жаркими золотящимися лучами. Все они сейчас выглядели сильными, здоровыми, красивыми, и Сергей подумал, что почему-то всегда с ним случается что-нибудь такое, что делает его беспомощным по сравнению с другими.

Белобрысый мальчик, еле волоча корзину с какими-то фруктами, подошел к компании, поставил корзину и, сложив на животе руки, что-то вежливо предложил. Сергей невольно прислушался, но слов не мог разобрать.

Вдруг вся компания расхохоталась, и когда хохот смолк, Сергей услышал голос геолога из Тбилиси. Он иронически что-то заметил мальчику, после чего все снова захохотали. Мальчик несколько смущенно, но как бы продолжая утверждать свою линию, снова сложил руки на животе.

- Все у моря… а я тут должна сидеть, - вдруг сказала жена Сергея, и он, слегка сучивший болевшей ногой, медленно, украдкой остановил ее. Теперь, когда он остановил ногу, боль запульсировала с новой силой.

- А ты иди, - сказал Сергей, всеми силами стараясь придать голосу обычную интонацию, - мне уже лучше.

- Правда? - спросила она, стараясь вглядеться в него и понять, не обиделся ли он. Сергей ничего не дал ей понять.

Теперь, когда она сказала, что ей хочется быть там, где сейчас всем весело, а не там, где Сергею больно, - обида с такой силой захлестнула Сергея, что он собрал всю свою душевную энергию, чтобы не выдать своего состояния, а дать во всей чистоте и полноте проявиться ее безжалостному эгоизму.

- Да, иди. - сказал он как можно проще.

- Ты ведь целый день развлекался, - сказала она и, наклонившись, поцеловала его в губы. Сергей не хотел и никак не мог бы ответить ей на этот поцелуй, и она это почувствовала, и это ей показалось противоречащим его же собственным словам. - Ты и вправду не обиделся? - сказала она еще раз и поправила штрипку купальника, слетевшую с плеча, когда она к нему наклонилась.

- Да, попробую заснуть, - сказал он.

Сергей вспомнил, как он болел в детстве. Он вспомнил, как мама, узнав, что он заболел (обычно это был очередной приступ малярии), возвращаясь с работы, стремительно входила в комнату, где он лежал, издали вглядываясь в него, пытаясь понять, насколько опасна его болезнь, быстро подходила к постели, трогала ладонью лоб, взбивала подушку, встряхивала одеяло, совала ему под мышку градусник, и весь ее облик говорил о страстном желании проникнуть душой в его больное тело и помочь ему одолеть эту болезнь.

И Сергей сквозь жар болезни чувствовал странный уют и сладость ее желания проникнуть в него, слиться с ним и вместе с ним одолеть его недомогание. И сладость, и странный уют этого ее желания были настолько приятны ему, что он в такие минуты хотел, чтобы температура его оказалась большой, болезнь опасной, потому что он чувствовал, что сладость проникновения ее в него, уют кровного родства, готовность к самоотдаче делались тем зримей, тем сладостней, чем реальней была опасность его заболевания.

Она давала ему лекарство, а чаще просто клала ему на лоб мокрое полотенце и сидела возле него, помахивая чем-нибудь, освежающим воздух, и на лице ее было выражение великого терпения, силой своей безусловно превосходящего его болезнь, и он это чувствовал, и от этого ему становилось легче.

Несмотря на слабость, на большую температуру, на чугунную тяжесть в голове, он понимал, что рано или поздно болезнь будет преодолена, и это понимание конечности болезни, которое он осознавал, глядя на маму, тоже приносило ему облегчение. Но главное, что он навсегда запомнил сквозь морок температурного жара, - этот странный уют, исходивший от ее облика, эту сладость уюта от полноты ее душевной самоотдачи.

В такие минуты он чувствовал, хотя и не осознавал словесно, что болезнь приоткрывала в нем что-то такое, что давало возможность устремиться ее душе в него и заполнить его до краев и успокоиться в этой заполненности. Значит, и болезнь его была не напрасным страданием, чувствовал он, опять же словесно не осознавая этого, а имела смысл и, как все объясненное смыслом, приносила успокоение, вернее, рождала сладостную точку уюта внутри мерцающего, воспаленного болезнью сознания…

Жена вышла, и Сергей, пока она выходила из комнаты, глядел на линию ее спины, особенно красивую именно в этом черном купальнике, оттеняющем нежность и законченность этой линии. Потом, когда она вышла из дому и тропинкой спускалась к калитке, он продолжал смотреть на нее и вдруг как-то целиком увидел ее идущее тело - не то чтобы отдельно от купальника, а как бы отдельно от всего, может быть даже души, а точнее - именно души, или того, что люди именуют этим понятием.

Тело - с его великолепной спиной, длинными нежными ногами - двигалось как самостоятельное существо, грациозное, законченное, зрелое и, главное, не только не нуждающееся в каком-то душевном дополнении, а ясно осознающее, что всякое дополнение было бы разрушением его первоначального замысла. И конечно, именно это тело сейчас толкнуло ее сказать, что его место там, где сидят на ласковом солнце, смеются, купаются, а не здесь, где страдают и лежат в постели.

В калитке она столкнулась с мальчиком, который собирался войти во двор. Мальчик вежливо уступил ей дорогу. Темно-золотистое тело слегка откачнулось и вышло на пляж. Мальчик поставил свою корзину и закрыл дверь на щеколду, потому что хозяйский волкодав мог выскочить на пляж, и хотя людей он не трогал, но мог сцепиться с соседской собакой.

Глядя в окно, Сергей поверхностью своего сознания следил за тем, что там происходит, но думал о том, что сейчас произошло.

Впервые он так ее увидел и впервые поразился, что это очень похоже на правду. Он поразился мысли, что это ее прекрасное золотистое тело, такое гибкое, такое зрелое, имеет и, наверное, всегда имело самостоятельный смысл существования, и этот смысл сильнее всего остального, что, может быть, и есть в ней, и поэтому право решающего голоса во всех спорных вопросах всегда будет за ним, за этим телом.

А разве я в этом не виноват, вдруг мелькнуло у него в голове. Но почему? Он не успел додумать эту мысль…

- - Сергей Тимурович, можно? - раздался голос мальчика за дверью. Сергей вздрогнул, очнувшись от своих мыслей.

- Ты цего?! Ты не знаешь, цто дядя Сережа заболел?! - раздался голос Вали из другой комнаты и топот ее крепких босых ног.

- Заходи, заходи, - сказал Сергей.

Мальчик вошел в дверь и поставил свою корзину у ног.

- Я только на минуту, я знаю, что вас ударил морской скорпион, -сказал мальчик и, вынимая из корзины два початка вареной кукурузы и ища, куда их положить, огляделся и спросил: - Как вы себя сейчас чувствуете?

- Лучше, - сказал Сергей.

В дверях показалась девочка. Ища глазами брюки, где у него лежал кошелек с деньгами, и найдя их, он кивнул девочке:

- Вынь у меня там деньги… Сколько?

В черных брюках, в белой рубашке с закатанными рукавами, со светлыми волосами, аккуратно зачесанными на косой пробор, мальчик стоял в дверях комически корректный и в то же время исполненный сдержанного достоинства. На вид ему было лет тринадцать - четырнадцать.

- Вообще-то мы продаем два початка - рубль, но дело в том, что Шота Карлович за вас уже заплатил, - сказал он бесстрастно и доброжелательно.

- У тебя все рубль, - ворчливо заметила Валя и, принеся тарелку из другой комнаты, положила в нее початки.

- Вам соли дать? - спросил мальчик, не обращая внимания на ворчливый тон девочки.

- Не надо, - сказала девочка и вышла из комнаты за солью, - а то опять рубль попросит.

- Соль бесплатно, - бесстрастно пояснил мальчик и, когда шаги девочки замолкли в другой комнате, добавил: - Сергей Тимурович, может быть, вам хочется с утра свежего инжира или винограда? Я могу приносить…

- Хорошо, - сказал Сергей, - а сколько это стоит?

- Килограмм рубль, - сказал мальчик, не то чтобы смутившись, а как бы сам удручаясь бедностью шкалы прейскуранта.

Сергей рассмеялся и потому, что это в самом деле было смешно, и потому, что он словно только сейчас понял тот возглас геолога из Тбилиси, после которого вся компания рассмеялась. Возглас этот явно означал:

- Слушай, что такое, у тебя все рубль стоит?

- У нас, как на базаре, - пояснил мальчик, нисколько не смущаясь смехом Сергея.

- На базаре уже давно по восемьдесят копеек, - сказала девочка, входя в комнату с солонкой, в одной ячейке которой лежала аджика, а в другой соль.

- На базаре бросовые фрукты, а у нас свежие, прямо с ветки, - пояснил он, нисколько не смущаясь уточнением девочки, - и потом, автобус туда десять копеек и обратно десять… Вот и получается рубль… Выздоравливайте, Сергей Тимурович, я пошел.

- До свиданья, - сказал Сергей.

Девочка поставила солонку на стол рядом с тарелкой, в которой лежали два початка кукурузы. Потом она придвинула скамейку к топчану и поставила на нее тарелку с кукурузой и солонку.

Взглянув в окно, Сергей увидел, что мальчик, косясь на собаку, прошел в калитку, просунул руку поверх нее и закрыл ее щеколдой.

- Ты чего с ним так грубо? - спросил Сергей. Он почувствовал, что, пожалуй, смог бы съесть эту кукурузу, только лень руку протягивать.

- Вечно он продает, - сказала девочка, - у них вся семья такая -жадные.

- Ешь, - кивнул он девочке на кукурузу. Девочка посмотрела на тарелку хитренькими узкими глазками и сказала, имея в виду, что в тарелке только два початка:

- А тетя Лара?

- Ничего, она там ела, - кивнул он на окно. Те, что сидели под зонтом, сейчас разбрелись по берегу, собирая для костра выброшенные морем щепки, сучковатые ветки, окаменевшие корни. Уху собирались варить прямо на берегу.

Девочка приволокла стул к топчану, взяла початок, взобралась на стул и стала есть кукурузу, обмазав ее аджикой.

- Что-то Женя не приходит, - сказала она, - обычно она приходит с обедом раньше.

Сергей усмехнулся этому простодушию. Он знал, что почти каждый день кто-нибудь из девочек ходит в столовую, где работает мать, и, пообедав там, приносит обед для отца и сестры. Если отца не было дома, обе девочки ездили в столовую и там обедали.

Сергей взял в руки еще теплый початок кукурузы и обмазал его аджикой.

- Хотите, я вам сочинение прочту, - сказала девочка, аппетитно жуя, - я его уже кончила. Только не смейтесь…

- Ну что ты, - сказал Сергей и откусил от своего початка.

Она слезла со стула, потопала в другую комнату и пришла с тетрадью.

- Я написала про нашего медвежонка, - сказала она, снова взбираясь на стул, - вы же знаете про него?

- Конечно, - сказал Сергей. Он уже слыхал про этого медвежонка.

- "Судьба медвежонка", - прочла она, распахнув тетрадь и слизнув с губы крошки от разваренной кукурузы, словно они ей мешали читать. - "В прошлом году, когда папа работал на Голубом озере, один дядя подарил ему медвежонка. Этот дядя нашел медвежонка в реке, потому что был ливень и медвежонка смыло. Дядя этот вытащил медвежонка, а потом через неделю подарил его папе. Может, он надоел ему, может, некому было ухаживать за медвежонком, мы не знаем. Мы очень полюбили нашего медвежонка, потому что он был очень веселый и неглупый. Но он был слишком веселый. Например, он хватал наших индюшек за крылья и играл с ними. Он волочил их куда-нибудь и делал вид, что злится. На самом деле он не злился, он играл, что доказывает, что он не был глупым. Но индюшкам это не нравилось. Маме тоже…"

Сергей рассмеялся, и она, прервав чтение, посмотрела на него смущенными глазами.

- Смешно? - спросила она.

- Очень, - сказал Сергей, любуясь девочкой.

- Дальше будет грустно, - сказала она и добавила, чтобы успокоить его: - Но не сейчас, в самом конце.

- Да? - сказал Сергей.

- Да, - ответила она и, чтобы окончательно успокоить его, откусила от своего початка. Во всяком случае, так Сергею показалось. Он тоже откусил от своего початка, показывая, что он спокоен.

Она приподняла тетрадку с колен и стала искать место, где она остановилась.

- Это я уже читала, - сказала она вслух и продолжала: - "…хотя медвежонок маму любил больше всех, потому что мама приносила ему вкусные объедки.

Мы с медвежонком часто игрались, возились, боролись. И он всегда еще хотел бороться, когда я его побарывала. А когда он меня побарывал, он уже не хотел бороться. Мы с ним каждый день купались в море. Он очень любил купаться и так быстро бежал к морю, что я за ним не успевала, и он меня тащил на цепи. За год медвежонок очень вырос, и нам стало трудно кормить его объедками. Мы начали его пасти. То я, то моя сестра Женя, а иногда вместе.

Над нашим домом дубовая роща. Там кусты со всякими ягодами. Например, ежевика или черника. Трава там жирная. Там мы пасли медвежонка. Скоро он научился сам туда ходить и вечером сам приходить, как домашнее животное.

Но однажды он ушел и больше не пришел. На следующий день мы узнали, что охотники его застрелили, приняв за дикого. Они об этом сказали маме, и они хотели отдать шкуру, но мама не взяла. Она только взяла кусок мяса, потому что мы никогда не пробовали мясо медведя. В тот день мы долго плакали, мясо долго варилось и оказалось вкусным. Мама боялась, что скажет папа.

Назад Дальше