Я почти не спала: слишком разволновалась. Всего через два дня мы отправимся на запад, в погоню за бабочками. Сначала мы поедем в Большой каньон, потом в Иту, где, как только доктор Ричард и его падчерица приедут в отель, прекрасная бабочка расправит крылышки и улетит.
В День независимости. Символика, конечно, несколько тяжеловесная, как и романы Дика.
План такой: я проведу одну последнюю ночь с Диком в гостинице "Альта Лодж". Последний взгляд, последнее объятие! А потом, как только займется новый день, я убегу – Уилл будет ждать меня у двери!
О, Уилл, я сделаю то, что нужно, я чувствую, что мы должны убежать вместе.
Доктор Набоков, как мне вас отблагодарить?
Дик, немного поворчав и повздыхав, разрешил мне провести сегодня вечер у Вив.
– Слушай, Дик, – сказала я ему, – ты меня получишь в полное свое распоряжение, и очень скоро. Ты должен по крайней мере разрешить мне попрощаться с моей лучшей подругой. (И почему мне все время приходится прощаться: сначала с Бетси. Потом с Крисси. Теперь вот – с Вив?)
– Просто ужасно, – сказала Вив Дику, когда приехала за мной, – что ваша работа заставляет вас увозить Молли прямо с ее великого дебюта. – Дик решил, что мы должны всем говорить, будто уезжаем собирать материал для его новой книги. – Мы все ужасно расстроены, особенно автор. Он на ней прямо помешался. Ну, удачи, доктор Ричард, – Вив пожала ему руку. – Молли просто умница, никто и никогда не сможет ее нам заменить.
Это была печальная, но головокружительная ночь. Мы стащили бутылку шампанского у родителей Вив и провозгласили тост за будущее.
– За славу! – сказала Вив, поднимая свой бокал. Она собирается удрать в Лондон и заняться изучением Шекспира.
– И за удачу, – добавила я. Я намерена стать ужасно богатой и знаменитой. Может быть, мне даже удастся убедить "Уорнер Бразерс" сделать фильм по "Охоте в очарованном лесу". Я приглашу Дика па премьеру – какая сладкая месть!
И подумать только – я буду совершенно, совершенно свободна от него!
Я тоже покидала свой дом, но у меня не было такого сильного ощущения обретенной свободы. Бобби уехал в Вест-Пойнт, Нелли – в Университет штата Айова.
В последний мой вечер дома мама пришла в мою комнату, где я упаковывала одежду и книги. Она взяла из ящика шкафа свитер и принялась складывать его, как делала это всегда, – рукав к рукаву, потом оба рукава вдоль, потом пригнуть к ним воротничок.
– Мама, – сказала я. – Я могу все сделать сама. Оставь, ведь посередине замнется складка.
– Я знаю, тебе не по себе, – отвечала она, гладя меня по плечу. – Я помню, как я в первый раз уезжала в колледж. Мне казалось, что все изменилось раз и навсегда, и я, конечно, оказалась права – но только не так, как представляла себе это. С тобой все будет в порядке, Бетси.
Я взяла сложенный ею свитер и сложила его по-своему – втрое, как делают продавцы в магазинах.
– Не пытайся помочь мне, – сказала я. – Ты не понимаешь.
– Все в порядке, – отвечала мама. Она пошла к выходу, но потом остановилась, задержав руку на притолоке двери. – Дай мне знать, если тебе понадобится помощь.
– Мне не нужна ничья помощь, – я повысила голос, и он звучал, пожалуй, слишком жестко и громко. – И перестань, пожалуйста, говорить мне, что все будет в порядке. Ты ведь не можешь знать этого – никто не может.
Она тихо закрыла дверь; я слышала, как она вошла в гостиную и что-то вполголоса сказала отцу.
Я распаковала дорожную сумку и начала все сначала, пользуясь на этот раз памяткой, извлеченной из коробки в шкафу – там было написано, какие и как укладывать вещи.
У меня на полке лежала фиолетовая коробочка Молли с журналами и другими ее сокровищами. Я вытащила ее, прижала к груди; внутри меня словно поднимался вызов; коробку я положила в свою сумку.
В ее записной книжке, которой она пользовалась той весной в Уоллсли, были наброски для "Рыцаря летнего сна", инструкции по технике дыхания и короткие заметки – упражнения для будущих актеров: "Представьте себе, что вы открываете дверь и видите вашего обожаемого, давно потерянного брата, которого вы считали погибшим на войне, мальчика, который наступал вам на ноги во время уроков танца, а также вашу лучшую подругу и ее нового щенка"; "Представьте себе, что вы едите банан, ребрышки, куриный суп с лапшой ".
Несколько снимков Молли и Вив. Они одеты в сильно обтягивающие свитера, юбки выше колен и сандалии. Шею Молли щегольски обвивает шарф. Девочки стоят, держась за руки, с накрашенными губами, тщательно причесанные. На другой фотографии Молли слегка склонила голову к плечу Вив, прижала одну руку к бедру – обе стоят перед дверью в школьную аудиторию. На третьем фото обе в закатанных джинсах и белых рубашках, которые страшно им велики; на них мягкие кожаные мокасины. На четвертом – Молли приподнимает юбочку и взмахивает ногой, словно танцует канкан, посылая камере воздушный поцелуй и высовывая язык.
Есть и фото, где Молли снята одна, в бархатном пальтишке с широкими плечами и воротником. Она стоит на лужайке, держа одну руку в кармане, а другую, чуть приподняв, протягивает вперед. Ладонь раскрыта, словно просит чего-то: она смотрит куда-то вверх. Кажется, что она совершенно забыла о фотографе или понятия не имела, что ее снимают.
Может быть, она увидела бабочку, какой никто прежде не встречал.
Среда, 1 июня 1949 года
Дражайший мой дневник, день выдался просто кошмарный! Дик смертельно мне надоел. Весь день жалуется то на официанток, которые всюду суют свой нос то на "придурка с бензоколонки", который задает слишком много вопросов и пристает к его дорогой Молли.
– Никакого уважения к личности, никакой предупредительности, – бормотал он. И ото человек, который рылся в моих записных книжках каждую ночь, чтобы убедиться, что я не припрятала теш деньги и не куплю себе лишнюю пилочку для ногтей. (Конечно, почти все свои деньги я отдавала Уиллу, чтобы Дик их не нашел, грязная скотина. А тебя я прятала в чемодане.)
Мы уже в Иллинойсе – о, дневник, мне так хочется опять увидеть Бетси, но Дик и слышать об этом не желает, а кроме того, она, может быть,меня теперь презирает – как малолетнюю преступницу. Так что спустимся примерно на тридцать миль к югу. Когда Дик сегодня днем остановился у бензоколонки, механик, державший в руках бутылку кока-колы, мрачный такой, уставился на меня через стекло, пока запивал бензин. Я поставила ноги на приборную доску и делала себе педикюр.
– Ну и дочка у вас, – сказал oн Дику. – Держу пари, мальчишек с ума сводит. Небось, нелегко вам держать ее при себе, а?
Я притворилась, что не слышу, а Дик ничего не ответил. Он уставился на меня и попросил этого нахала помыть стекла.
Вернувшись в машину, oн сказал мне:
– Ты, наверное, думаешь, что это смешно – соблазнять каждого похотливого мальчишку своими чарами.
– Пошел к свиньям, Дик! – заявила я, высовывая ноги в окно. Потом втянула одну обратно и заново покрасила ноготь на большом пальце. – Ты говоришь, как испорченный приемник.
Но Дик не обращал внимания на слова своей Молли. Он резко завел двигатель и с ревом помчался по шоссе. Бедный Дик, нервишки у него никуда. Когда мы, наконец, зарегистрировались в мотеле – опять потрепанный матрас, холодный душ, тонкие, как бумага, стены – Дик буквально свалился на кровать и сразу же отрубился.
Воскресенье, 12 июня 1949 года
Дневник!
Всю неделю Дик тиранил меня, как обычно. Мне удалось позвонить Уиллу в прошлый четверг, пока Дик ходил покупать мне журналы и жвачку. (А также побольше джина: он стал здорово пить. Бедная покойная мама была просто трезвенницей по сравнению с ним.) Я даже успела, просто для развлечения, поваляться с сыном хозяина мотеля – очень светлый блондин, весь в веснушках, очень мускулистый. Ты только представь: молодой парень в нашей собственной комнате ласкает дражайшую Молли Дика на нашей собственной кровати!
Опять начинается! Пока я распаковывала покупки Дика, которые он швырнул на стол, он снова начал обвинять меня в разных преступлениях против государства. Уверена, что в прошлой жизни он был далеко не последним человеком в испанской инквизиции, не говоря уже о том, чему он мог научиться в гестапо.
Почему ото я так улыбаюсь? Почему у меня стерлась помада? И не буду ли я так любезна отчитаться за каждую минуту из последних полутора часов!
– Ну, давай посмотрим, папа, – сказала я, подпирая рукой подбородок. – Итак, сначала я выбросила в унитаз кое-какие любовные записки. Потом меня укусил за ногу вампир. Вот здесь, хочешь посмотреть? – и я показала ему ногу, где расчесала комариный укус, но он оттолкнул ее.
– Молли, перестань дурочку валять. Мне немедленно нужен прямой ответ, – заявил Дик.
– Ну извини, – я сложила руки на коленях. – И не потей так сильно под своим воротничком. Ладно, давай посмотрим. Ах да, потом какой-то таинственный человек вошел в нашу комнату и бросил меня прямо вот на эту кровать. Наверное, тогда-то пятно и посадили, – и я ангельски улыбнулась.
Ну, дневник, остальное ты знаешь. Две мои любимые блузки Дик уже в ярости растерзал. Конечно, потом он так сожалеет, что покупает мне три новые за каждую погубленную. Y меня прямо-таки чемодан не закрывается, а мы в дороге всего три недели.
Понедельник, 13 июня 1949 года
Моя первая бабочка! Потрясающий экземпляр Oarismapowesheil. Простая желто-коричневая окраска, но по-настоящему западный стиль. Я уверена, что это хорошее предзнаменование: у Уилла открытый автомобиль желтого цвета. Он дал мне повести его обратно в Уэллесли, причем я сидела у него на коленях. Еще двадцать один день до того, как мы помчимся к замечательным закатам Солт-Лейк-Сити!
Не могу дождаться, когда я уже избавлюсь от Дика. Он такой кретин, а на дороге от него никуда не денешься. Конечно, он ревнует к бабочкам, потому что, гоняясь за нами, я не демонстрирую ему в бассейне свои ноги и живот. Он предпочитает, чтобы я ходила по округе в потрепанных джинсах и футболке, где-нибудь подальше от людей, так что я предоставлена сама себе, пока он сидит в машине и что-то строчит в своем блокноте. (В последнее время дела у него идут неважно, он то и дело комкает и выбрасывает страницы, что вовсе не улучшает его настроения).
Я скучаю по Вив. Я уж и забыла, какой это кошмар, когда общаешься только с Диком.
Но через неделю мы уже будем в Большом каньоне.
Мои давние горячие мечты наконец сбылись: летом 1957 года бабушка Кеклер сделала мне подарок в связи с окончанием колледжа – повезла в Париж. Бобби Бейкер обручился с кем-то, и я была благодарна за возможность отвлечься.
Готовясь к путешествию, мы с бабушкой сосредоточенно изучали карту города, планировали экскурсии в Версаль, Тюильри, Лувр, музей д'Орсей, к Триумфальной арке, Нотр-Даму, в Сакре-Кёр. Здесь обедали Хемингуэй и Фицджеральд. Здесь жила моя бабушка. Здесь королева Мария-Антуанетта держала своих надушенных овечек и притворялась пастушкой.
Мы остановились в скромной гостинице на Рив Гуш и долго гуляли по набережной Сены, заходя по дороге во все книжные лавочки. Однажды туманным утром, когда синеватая дымка полностью закрыла другой берег реки, я нашла потрепанный томик басен Лафонтена, по которому бабушка учила нас с Молли, когда мы были маленькие. Я все еще могла бы продекламировать кое-что наизусть, а если бы я была муравьем, то, конечно, накормила бы стрекозу – ведь она такая красивая!
Днем мы карабкались по ступеням Сакре-Кёр, постоянно отдыхая: у меня то и дело перехватывало дыхание. Но это того стоило. Подо мной расстилалось прекрасное море бежевых домов с голубыми крышами, густой туман уже рассеивался, а прошедший дождь породил радугу, повисшую над городом.
Той ночью в постели я снова вспоминала, как стояла там, на Монмартре, над Парижем, как желто-зелено-лиловая арка простиралась от одного конца города к другому. Снизу наверх карабкались люди, группками по три-четыре человека; иногда ребенок шел один, оторвавшись от родителей. Одна девочка особенно вырвалась вперед, перескакивая через три ступеньки, словно Меркурий, каким-то образом превратившийся в богиню. Это была Молли. Она помахала мне, щеки ее пылали после трудного подъема; она что-то кричала, но я не слышала ее. У нее по-прежнему были косы, туго заплетенные косы, которые я обожала – сейчас они стали почти красными под мистическим парижским солнцем. Моя Молли. Молли, которая никогда не встречала Дика Ричарда и никогда не отдавала свое сердце Теннесси Уильямсу.
Я попробовала расслышать, что она говорит, но, пока я тянулась к ней по ветру, она начала таять. Небо потемнело – мелкий дождь обрушился на Париж. Молли снова позвала меня. Улыбаясь, она все еще бежала по ступенькам, и чем ближе она была, тем больше расплывалась и светлела. Дождь ли, садившееся ли солнце закрывали ее от меня? Еще один раз увидела я ее в парижских сумерках, ее руки и ноги парили в воздухе, и в этот момент мне показалось, что она зовет меня: "Бетси!"
И тут она исчезла.
Она исчезла, убежала от Дика. Было четвертое июля, как она и планировала. По заросшим люпинами склонам, окружающим "Алта Лодж", она убежала с Уиллом. С Диком она встретится еще лишь однажды, спустя три года.
С самого начала между Молли и Уиллом наметились разногласия. С каждой милей запад, то есть Лас-Вегас и Голливуд, становились все дальше и дальше. Любовью он с Молли не занимался. Она начала уставать от этой неопределенности. "Я начинаю думать, – записала она как-то ночью, когда он оставил ее за обедом и вернулся лишь на следующее утро, – что он меня вообще не любит. Ну и дура я была. Наверное, и насчет контракта па фильм "Рыцарь летнего сна "он тоже приврал. Я потеряла надежду, как моя мама когда-то!"
Она поговорила с Уиллом, поговорила без слез, хоть вся и дрожала. Ну конечно, он любит ее, заявил Уилл. И он вовсе не лгал насчет контракта на фильм. Собственно говоря, поскольку он хорошо разбирается в подборе артистов, студия дала ему право проводить первоначальные пробы, но не в Голливуде, а в его собственном доме в Хэмптоне.
Молли расстроилась. Ей хотелось быть среди пальм и премьер, среди звезд, которые заставляют землю вращаться… Но если фильм будут снимать в Лос-Анджелесе, она пройдет тесты в Нью-Йорке – ради него, потому что она его любит. Да, она любила его, причем с отчаянием, которое пугало ее саму. Прежде она считала, что она выше любви как таковой, но это была чепуха, так же как сам физический акт любви – не что иное, как хитрости эволюции насмешливого человечества. Мы ничем не лучше обезьян, и она знала это или думала, что знает. А теперь она уже не была в этом так уверена.
В первый раз в жизни Молли находилась под властью какой-то странной химической реакции, которая управляла ее телом и эмоциями. Раньше именно она распоряжалась и командовала теми, кто попадал под обаяние ее чар, но с Уиллом все было совсем иначе. А ведь она уже так давно не чувствовала ничего, кроме равнодушия, отвращения, а иногда даже жалости к Дику.
Дик. Дик – совсем другая загадка. Время от времени она почти скучала по нему. Он был такой живой, такой живой романтик! Уилл же насмехался над всем, что двигалось, и теперь Молли сама оказалась в том же положении зависимой мечтательницы, в какое раньше ставила Дика.
Когда они с Уиллом приехали в Хэмтон, она уже опасалась худшего, надеялась сыграть в фильме хотя бы крохотную роль, как-нибудь добраться до Лос-Анджелеса, где она уж как-нибудь проживет сама по себе, начав все сначала.
У Уилла был дом с десятью спальнями, выходивший окнами на бухту. Тропинка спускалась к песчаному пляжу с доком и маленькой, синей с белым, гребной шлюпкой. Молли помнила этот дом: они с Крисси приходили сюда в первое лето после еe переезда на восток. Девочки были тогда поражены этим образчиком декадентства, громадным аквариумом с морскими ежами и рыбами в гостиной, особым душем в ванной, домашним театром с откидными сиденьями, такими большими, что на каждом можно было сидеть вдвоем.
Здесь жило семь подростков, за которыми ухаживали женщины, молча подававшие им еду, а потом возвращавшиеся в другую часть дома. В первую ночь Уилл пригласил Молли купаться под капельным душем. Когда она пришла, двое мальчиков, совершенно голых, уже сидели на краю ванной, болтая ногами в воде. Уилл велел ей раздеться и сесть между ними; мальчикам он тоже дал какие-то распоряжения, а сам уселся напротив и уставился на них. Молли молча вышла.
Тогда Уилл привел ее в домашний театр и показал ей свои фильмы. Он рассказал, что ей придется делать, когда он начнет снимать. Заметил, что вышвырнет ее вон, если она откажется участвовать в этом.
Молли выбежала из дома, помчалась вниз на пляж, плюхнулась в лодку и принялась грести – прочь, прочь, как можно дальше от дома. Звезды сияли фальшиво и ярко, она просидела так долгие часы, а ветер трепал лодку и гнал ее все дальше от берега. Бухта поросла кустарником и травой, и все шептало ей: "Уйди от него. Уйди от него".
Молли слушала шепот листьев и казалась себе то вечнозеленой, то вечно-голубой… Утром она проснулась окоченевшей и ослабевшей, голова ее лежала на сгибе руки. Она сидела на дне маленькой лодочки, руки ее лежали на грубом деревянном сиденье. Она вытащила занозы из кожи, вздрагивая каждый раз, как появлялась капелька крови. Ей ужасно хотелось есть, хотелось блинчиков с клубникой и шоколадным соусом. В то утро она решила уйти от Уилла.
Она поплыла обратно к берегу, оставила лодку в бухте, собрала свои вещички и угнала его автомобиль. "У него другие есть, – пишет она. – и кроме того, эту машину он мне должен".
Воскресенье, 14 августа 1949 года
Дневник!
Я не знаю, что мне делать. Я живу вместе с другой девушкой, которая тоже убежала от Уилла. Оказывается, я не единственная, кого он обещал сделать кинозвездой, ну и дура же я!
Сара говорит, что мы должны отправиться в Голливуд сами, но ни у одной из нас нет денег.
– Можем поработать официантками, – предложила она. – Или, если не получится, можем всегда подрабатывать в отелях, в которых будем останавливаться. Что ж мы, не сможем заработать? Нам надо делать деньги!
Сара такая жесткая и холодная. Интересно, я тоже стала такой?
Может быть, мне надо просто вернуться в Уэллесли и посмотреть, нельзя ли будет жить с Вив. Или попробовать отыскать Крисси, или даже давно потерянную Бетси. Что думает Бетси обо мне – о девушке, которой наплевать на то, что она стала проституткой:
Нет, как бы дело ни повернулось, на это я не пойду. Это значит, что Дик и Уилл были правы, говоря, что только на это я и годна.