– Он не хозяин. Он просто ищет свободные места на местных предприятиях и устраивает на них желающих. За это мы отдаем ему двадцать процентов от получки.
– Да он же просто работорговец! – возмутился я.
Моему собеседнику эта характеристика не понравилась.
– Никогда не произноси вслух это слово! – сурово сказал он. – Или не смей говорить, что пришел от меня!
– Не волнуйся, – успокоил я его. – Ничего такого я там не скажу.
Шагая к трамвайной остановке, я твердил про себя: "Ну и трус! Почему на свете так много трусов и так мало храбрых людей?"
Я сел в трамвай. Приятный сюрприз – кондуктором оказалась женщина. Я протянул ей горсть французских монет, она усмехнулась и отрицательно покачала головой. Мы обменялись долгим взглядом, после чего она сделала мне знак пройти в вагон. По-голландски я не знал ни слова, по-французски изъяснялся с пятого на десятое, зато глаза у меня были зоркие. Благодаря своей наблюдательности я много раз выпутывался из самых сложных положений. Сейчас я имел все основания быть довольным собой. Мне хватило всего одного взгляда, чтобы человек понял меня и встал на мою сторону. Меня вдруг пронзила одна простая мысль. Все те, кого мы называем иностранцами, кто приехал в нашу страну издалека, – в сущности, такие же люди, как и мы, вместе с нами владеющие универсальным языком человечества – языком чувств. Лично мне овладение этим языком давалось легко – я всегда умел ладить с другими людьми, особенно с женщинами. Вот и сейчас наш обмен взглядами с женщиной-кондуктором длился всего несколько коротких секунд, но он наполнил меня ощущением блаженства.
Вскоре я уже стучал в дверь месье Си Мохамеда Блини – брата Аиши. Он жил в рабочем общежитии, в одной из комнатушек, больше похожих на кроличьи клетки. В его собственной было не протиснуться от громоздившихся здесь картонных коробок с одеждой и обувью. Запах в помещении стоял отвратительный – воняло подгоревшей пищей и нестираным бельем… Мне хотелось бежать отсюда со всех ног. К несчастью, выбора у меня не было. Я протянул месье Блини письмо от сестры. Судя по его реакции, мое появление не вызвало в нем восторга. Письмо он читал стоя. Дочитал до конца и фальшиво отеческим тоном произнес:
– Если хочешь здесь зацепиться, учти: тебе придется много работать и слушаться старших.
– Я не боюсь работы, – ответил я. – И характер у меня спокойный, можете не волноваться.
– У тебя есть деньги?
– Есть немного. При себе – совсем чуть-чуть. Остальное – в Лилле, в банке. Как только я тут устроюсь, дядя перешлет мне их по почте.
Это было откровенное вранье. Но я уже раскусил этого типа. Его интересовали только деньги. Он начал рассказывать, как ему удалось преуспеть там, где другие провалились, – старался произвести на меня впечатление. Не дождавшись восхищенных восклицаний, он смутился, и в глазах у него вспыхнул огонек беспокойства.
Да он просто дурак, понял я. Почему бы мне не воспользоваться его глупостью? И я попросил его помочь мне получить комнату в этом общежитии, пообещав, что он получит письменное подтверждение от моего дяди. К тому же я заплачу ему за хлопоты триста франков… Выражение его лица мгновенно изменилось. Он спросил, не желаю ли я выпить чаю, и предложил садиться на стоящую возле стены картонную коробку.
– Ну, мальчик, что же ты умеешь делать? – поинтересовался он, заваривая чай.
– Немного разбираюсь в электричестве и в механике, – ответил я. – Еще играю в футбол и пишу стихи.
– Ты умеешь писать! – восхитился он. – Это прекрасно! Я вот, к сожалению, мало учился – читать и писать умею, но плохо. Когда беру в руки книгу, только огорчаюсь. Чувствую себя каким-то мертвецом. У нас в Марокко в школу ходят только дети богачей. А мы, бедняки, должны с детства работать. Да-да, с восьми-девяти лет. Вот она, несправедливость. Мне иногда кажется, что я – слепец, блуждающий во тьме. Мальчик мой, не мог бы ты оказать мне одну услугу? Вечером я хочу пригласить тебя на ужин, а потом попрошу написать письма моим родным в Марокко и сестре.
– Ну конечно, Си Мохамед, с удовольствием, – ответил я.
Затем он поинтересовался, ел ли я сегодня, и я признался, что нет.
Он порылся в одной из коробок, извлек на свет кусок хлеба и квадратик масла и протянул мне со словами:
– Вот, возьми, это тебя подкрепит. Ничего другого пока предложить не могу, но вечером угощу получше.
Он смотрел, как я с жадностью ем хлеб, и мне почудилось, что в его глазах мелькнуло нечто вроде сочувствия. Может, он не так глуп, как я решил поначалу? Мне стало чуть легче, и я спросил, чем он занимается.
– Весной, летом и осенью нанимаюсь на стройку разнорабочим. Зимой устраиваюсь на завод. На стройке работать интересней – можно многому научиться, но мне больше нравится на заводе. Условия лучше, да и свар между рабочими не бывает. Не то что на стройке… Знаешь, появится там какой-нибудь говнюк и начинает корчить из себя крутого. Еще и денег требует. Особенно опасайся турок – хуже них никого нет. Ох, мальчик мой, ты еще совсем молодой, ты только что приехал. Не знаешь здешних порядков. Ты запомни главное: сиди тихо, не высовывайся, трудись на совесть. Не связывайся с местными пьянчугами. Остерегайся шлюх – они только и думают, как обобрать рабочего парня.
Я согласно кивнул головой:
– Не волнуйся, Си Мохамед, я не пью и не курю. Что меня интересует, так это возможность читать и заниматься спортом. Я не собираюсь ни с кем сближаться. Мне, если честно, компания не нужна, особенно дурная. Мне и с самим собой хорошо.
– Вроде как мозги у тебя на месте, – подвел итог нашему разговору Си Мохамед. – Это хорошо.
После чего предложил отправиться к коменданту общежития и договориться насчет комнаты.
Глава 9
Я подхватил свою сумку и последовал за месье Блини.
В конце длинного коридора располагалась небольшая комнатушка за деревянной дверью, украшенной вырезанными ножом надписями – я только не смог разобрать, арабскими или латинскими. Си Мохамед постучал. Из-за двери ему крикнули, что можно войти.
Мы вступили в комнату, и Си Мохамед с порога заявил, что я – его младший двоюродный брат из Марокко, из той же деревни, приехавший на несколько месяцев в Голландию, чтобы заработать. Меня это удивило. С какой стати, подумал я, он выдает меня за своего родственника?
Я испытывал двойственное чувство. С одной стороны, меня тронуло, что он представил меня как своего, как бы давая понять коменданту, что мне можно доверять; с другой – я не мог понять, почему было не сказать честно, что я не марокканец, а алжирец. Комендант поинтересовался, устроился ли я уже на работу. Я солгал, сказав, что приступаю в понедельник.
– Платить за комнату буду в конце каждой недели, – добавил я.
С самого начала нашего разговора меня не покидало ощущение, что его терзает какая-то забота. Так и оказалось. Он вдруг спросил, не играю ли я в футбол.
– Ты, случайно, в защите играть не умеешь? Крайним левым?
– Умею. Я почти на любой позиции могу играть, только на воротах никогда не стоял. Больше всего мне нравится играть средним полузащитником, но и крайним левым тоже могу – я бью с обеих ног.
– Да что ты говоришь! С обеих ног! А еще что ты умеешь?
– Делаю дриблинг левой и правой. Могу пасовать. Могу бить штрафной. Забивать тоже могу. Отбирать мяч у соперника…
– Ну вот что, парень. Ты мне сегодня понадобишься. У меня заболел игрок, крайний левый, а заменить его некем. Подсобишь?
– Да пожалуйста. Но только у меня ни формы нет, ни бутс…
– Это ничего. Ты малый здоровый, так я тебе дам свои бутсы. И форму тоже. Погоди, сейчас принесу.
Он ненадолго ушел, но вскоре вернулся с пластиковым пакетом в руках – в нем лежали футбольные бутсы и форма.
– Слушай, надо поспешить, – беспокойно сказал он. – Через пятнадцать минут автобус подойдет. Если опоздаем, водитель опять орать будет.
Он о чем-то заговорил с Си Мохамедом, а я пока примерил обувь. Бутсы оказались мне впору. Затем я прикинул размер трусов – способом, каким мы обычно пользовались на толкучках Орана. Надо расправить трусы и приложить их резинкой к согнутой руке – от локтя до сжатого кулака. Трусы коменданта были для меня чуть великоваты, но, поскольку они завязывались на поясе шнурком, я решил, что играть в них смогу. Сложил вещи в свою сумку и объявил коменданту, что я готов. Мы вышли из комнаты и все втроем направились к автобусной остановке.
Пока мы шагали, встречные обитатели общежития вежливо здоровались с комендантом. На остановке нас уже поджидало несколько человек – как я понял, футболисты и болельщики. Комендант представил меня всей компании, не забыв упомянуть, что я умею бить с обеих ног. Затем прикрикнул, требуя тишины, и напомнил каждому его позицию, а также изложил стратегию игры. В его представлении все выглядело проще некуда: четыре защитника (правый, левый, центральный и свободный), три полузащитника (два фланговых и один центральный) и три нападающих (два оттянутых и один центральный).
Я слушал пояснения коменданта, и мне все больше делалось не по себе. Вид у него был такой, словно он выступал на похоронах. Каждую фразу он произносил с мрачной серьезностью, делая между ними многозначительные паузы.
Неужели я попал в какую-то секту, с ужасом подумал я. Самое неприятное заключалось в том, что я понятия не имел, каких догм придерживаются "сектанты". Для меня футбол всегда оставался игрой – соревнованием на ловкость и красоту движений, но не более того. Впервые увидев по телевизору игру бразильской сборной, я, помню, пришел в неописуемый восторг. Как они обращались с мячом! Казалось, на поле собралась компания веселой детворы. Игра доставляла им удовольствие – чтобы в этом убедиться, достаточно было взглянуть на их счастливые лица.
Наша поездка длилась около часа. Я все это время продремал. Рядом со мной сидел мужчина лет тридцати. Когда я открыл глаза, он с беспокойством спросил:
– А ты уверен, что сможешь играть? Какой-то вид у тебя измотанный…
– Не волнуйся, – ответил я, стараясь, чтобы в голосе не прорезалось ни ноты сомнения. – Я всегда перед игрой сплю.
По его глазам я видел, что мои слова его не убедили. Он объяснил, что сам играет в центральной защите и надеется, что в трудные моменты мы с ним будем друг другу помогать. Например, если нападающий с мячом окажется напротив него, я должен сзади его подстраховать. Я согласился, что это разумная тактика и что я так и сделаю.
Первые пятнадцать минут матча я спокойно играл в защите, не собираясь рисковать. Каждый раз, когда игрок команды соперника попадал в мою зону, я отбирал у него мяч и отправлял как можно дальше. Но, понаблюдав за ходом игры, я пришел к выводу, что нападению противника явно не хватает техничности; футболисты были тяжеловаты и двигались недостаточно быстро. Тогда я изменил манеру игры. Поскольку меня поставили в защиту, я решил, что, отобрав у соперника мяч, постараюсь пасовать нашим полузащитникам, давая им возможность перейти в атаку. Незадолго до окончания первого тайма я оказался почти на середине поля и сумел остановить атаку флангового нападающего. Отобрав у него мяч, я, повинуясь инстинкту, обошел дриблингом двух игроков и дал пас нашему центральному нападающему, который находился прямо на линии ворот соперника. Пас был высокий, и ему не составило труда встретить мяч головой и отправить его прямиком в ворота.
Моя способность к финтам буквально потрясла моих товарищей по команде, как и мое умение бить то с правой, то с левой, не давая сопернику возможности догадаться, в какую сторону я буду пасовать.
В определенный момент я понял, что процентов на пятьдесят стал для них своим.
В начале второго тайма судья назначил угловой. Игрок соперника принял мяч на грудь и отбил в наши ворота, сравняв счет. До конца матча оставалось десять минут, когда я решил рискнуть. Мяч был в моей зоне, но на меня шли сразу два противника. Первого я легко обошел дриблингом, а вот второй подставил мне подножку. Я упал. Судья назначил штрафной. К мячу подошел парень из нашей команды, который обычно бил штрафные. Мне очень хотелось, чтобы на сей раз он уступил это право мне – у меня был богатый опыт таких ударов, и я крайне редко мазал. Несколько секунд я размышлял, как мне убедить этого взрослого, по моим понятиям, дядьку – ему было лет тридцать, если не все тридцать пять. Наконец, я решился. Глядя ему прямо в глаза, я взял его за локоть и сказал:
– Мне кажется, я смогу хорошо ударить.
Он уставился на меня, но я не опустил глаз.
– Ладно, – махнул он рукой. – Давай!
Я понимал, что иду на риск. "Ты просто обязан показать высший класс, – сказал я себе. – Соберись! Не поднимай ногу слишком высоко. Удар должен получиться резаным и мощным".
Я посмотрел на игроков, выстроившихся стенкой. Я находился чуть левее от них. Чтобы заставить их нервничать, я придумал трюк. Обратившись к товарищу, попросил его сказать арбитру, что, на мой взгляд, расстояние до стенки меньше установленного правилами. Он так и сделал. Арбитр измерил расстояние – действительно, оно было на несколько сантиметров меньше требуемого – и заставил стенку чуть сдвинуться назад. Моя затея сработала! Я видел, как игроки соперничающей команды напряглись.
Меня от вратаря отделяло метров двадцать. Я ударил по мячу сухим, слегка резаным и мощным ударом – с такой силой я никогда раньше не бил. Чтобы обойти стенку, я метил в левый верхний угол. Мяч пролетел по траектории, напоминающей траекторию ракеты, слегка задел верхнюю перекладину и упал в сетку ворот.
Мы выиграли.
Товарищи бросились меня поздравлять. У меня же в голове билась одна-единственная мысль: "Возможно, сегодня я лягу спать в тепле и не на голодный желудок, а завтра мне помогут найти работу". Эта мысль согревала, но я не собирался впадать в эйфорию. Я понимал, что мне следует хранить холодный рассудок.
На обратном пути игроки, болельщики и комендант шумно выражали свою радость, а я снова уснул.
В тот же вечер комендант устроил товарищеский ужин, на котором я был главной достопримечательностью. Все вокруг изумлялись моей молодости, моему росту и моей безмятежности.
Один рабочий сказал мне:
– Ты классно играешь! Тебе надо в спортивную секцию!
Перед тем как мы сели за стол, комендант произнес хвалебную речь в мою честь. Потом всем раздали награды – пластиковые пакеты с продуктами: кофе, рисом, медом, печеньем и тому подобным.
Ужин проходил шумно и весело. Я устал от него еще больше, чем от матча.
Наконец комендант отвел меня в мою комнату.
Она была маленькой и очень чистой, явно недавно отремонтированной. Из всей мебели здесь имелось: раковина справа от двери, деревянная кровать возле стены и небольшой комод.
Стоя возле большого окна без занавесок и глядя на бежевого цвета стены, я со страхом думал: неужели мне предстоит застрять в этой комнатушке навсегда? Или мой путь приведет меня куда-то еще? Но куда?
Я слишком устал, чтобы долго размышлять над этими вопросами. Но прежде чем погрузиться в глубокий сон, я успел уловить мелькнувшую в мозгу ясную мысль. Выход из любого положения найдется всегда. Все зависит от меня. Я ни от кого не завишу. И у меня есть крыша над головой.
На следующий день мне предложили работу на стройке. Начинать надо было в ближайший понедельник.
Работа была очень тяжелой.
В первый же день я дважды поранился. В первый раз, поднимая балку, пропорол гвоздем руку. Во второй раз, разбивая молотом стену, уронил себе на ногу камень. Меня пронзила острая боль, как при вывихе. Возвращаясь домой, я вопрошал сам себя: в какой ад я угодил? От усталости я еле шевелился. Одна мысль о том, что завтра – и всю неделю – мне предстоит повторение этого кошмара, на меня нападала безысходная тоска. Может, бросить все это? Но как тогда жить? Чем платить за жилье? Я продолжал размышлять над своим будущим и постепенно пришел к выводу, что мне надо поискать другую работу – не такую выматывающую.
И вдруг меня осенило. А что, если обратиться к коменданту? Пусть поговорит с остальными рабочими и убедит их давать мне работу полегче. Аргумент у меня был самый простой: если комендант хочет, чтобы я забивал голы, он должен меня беречь. Дойдя до общежития, я прямиком направился к нему в кабинет. Он принял меня очень тепло, начал расспрашивать, как у меня прошел день. Я все ему рассказал, намеренно сгущая краски, и под конец открыто попросил уговорить начальника стройки не нагружать меня самой тяжелой работой, иначе я не смогу успешно играть в футбол. Он прямо-таки вскипел от ярости. И сказал, что сегодня же вечером поговорит с начальником стройки – своим хорошим знакомым – и что все устроится.
Действительно, на следующий день мне поручили не такую сложную и физически не такую трудную работу.
Прошло несколько недель. За это время я познакомился с молодым – лет двадцати пяти – тридцати – марокканцем, место которого занял в футбольной команде. Мы сразу прониклись взаимной симпатией. Во время нашего разговора он сказал, что, если я недоволен своей нынешней работой, он может устроить меня мойщиком посуды в ресторан, где трудится сам. Я радостно согласился и попросил его отвести меня к владельцу.
Уже со следующей недели я начал мыть посуду в ресторане. Обстановка здесь была совсем другая. Работа оказалась более монотонной, чем на стройке, и гораздо более утомительной, особенно в обеденное время. Но все эти недостатки искупались тем, что около трех часов пополудни наступал благословенный миг – я садился напротив нашей молоденькой кассирши, голубоглазой и белокурой, и пил кофе с молоком, краешком глаза разглядывая ее. Я восхищался ею, как восхищаются прекрасной картиной в музее. Почему я вспомнил о картине? Потому что образ этой девушки преследовал меня днем и ночью и оставался единственным, что примиряло меня с окружающим миром и человечеством.
Из лишенных корней небес
Родились солнце и луна,
Родились свет и тень,
Родился жизни сок
И страсть к творению
Меж пламенем и горькими слезами.
Через пару дней она, разгадав мою хитрость, стала посматривать на меня с дружелюбным лукавством. Наверное, решила, что я хочу за нею приударить, тогда как на самом деле ни о чем подобном я даже не помышлял. Мне просто хотелось смотреть на нее, пить глазами ее красоту. В каком-то смысле она была моим солнцем – тем самым солнцем, что согревает вас своими живительными лучами.
Зато вечером, возвращаясь в общежитие – благодаря своим футбольным успехам я стал здесь местной знаменитостью, – я снова чувствовал себя запертым в гетто.