- Ну и нравы, - замечает учитель, - хуже, чем в пятидесятые годы.
- Не говори! - поддакивает Волчонок, пятидесятые годы - его конек: он в то время был уже подающим надежды сперматозоидом.
- Не поймешь, что это - начало или конец, - ворчит Лучо (его сопротивляемость серьезно подорвана мятным ликером). - Что знаменует собой ужасающее падение нравов - зарю или закат новой эры?
- Начало - это когда приезжают, - разъясняет Волчонок, - а конец - когда уезжают.
- Ну, не всегда, - возражает учитель. - Знаешь, когда-то существовали бактерии, которые не дышали.
- Сколько?
- Не понял?
- Сколько не дышали? У нас в школе Камеллини может не дышать полторы минуты.
- Вообще не дышали.
- Ну да?!
- И еще в нашем теле есть бессмертные клетки. Они только перемещаются в другие области, переходят в другие структуры, но остаются неизменными со времен первозданного хаоса.
Волчонок думает о залежах в носу Кролика, но не высказывается.
- Мой юный доверчивый друг! Сколько раз я видел своих учеников, таких же, как ты, в предвкушении жизни! Не надо предвкушать, за окнами класса ничего интересного, все то же самое.
Волчонок не согласен, но в данный момент занят лимонадом.
- Они изучали юных поэтов, погибших едва ли не в их возрасте, читали о войнах, на которых погибали и погибают их сверстники. Переводя их из класса в класс, я думал: ну что ж, идите, стремитесь в жизнь, вас подкарауливает столько разочарований, что у меня рука не поднимается добавлять к ним еще и плохие оценки.
- А брата моего все ж таки засыпал!
- Но ведь только по одному предмету. Хотя что такое, в сущности, предмет? Всякая классификация, систематизация есть не более чем перечень, листок бумаги, который будет выброшен в мусорную корзину времени. Ну есть ли хоть какой-то минимальный критерий, позволяющий, скажем, отличить математику от естественных наук?
- Тетрадка.
- Не понял?
- По математике тетрадка в клетку, а по естествознанию - в линейку.
Безнадежно опьяневший учитель вздыхает.
- Ах да! Сколько времени прошло с тех пор, как я занимался этим! И все же по ночам мне до сих пор снятся экзамены. Снится, что я не готов к опросу.
- Ах, как я вас понимаю!
- Снится, что меня призывают в армию, а мне семьдесят, понимаешь? Семьдесят лет судьба хранила меня от оружия. Но я до сих пор открываю книги... я набит воспоминаниями... я таскаю их с собой, как чемоданы и баулы. Хотя давно пора почувствовать себя легким как перышко, зачем мне все это, какие еще путешествия у меня впереди, в каких гостиницах меня ждут?
- Еще одно слово - и заплачу, - признается Волчонок.
- Не буду больше. Ведь мои жалобы - пустяк в сравнении с теми чудесами, которые ждут тебя. Мое нытье будет перекрыто мощным оркестром твоего изумления. Сколько всего тебе предстоит! - (Пауза.) - О чем задумался?
- Думаю, вам не надо было пить мятный ликер.
Сияя ослепительной чешуей, появляется Касатка с бутылкой шампанского.
Уже почти полночь.
Ли и Лючия ныряют в потолок любопытных, протекающий через места, где воцарилось "Затейливое лето" - мероприятие, которое раз в год примиряет горожан с их городом, дает повод для споров, оживляет (с точки зрения одних) и оскверняет (по мнению других) памятники исторического центра, заносит к нам фильмы, которые иначе мы б увидеть не смогли, и те, которые нипочем бы смотреть не захотели, сливая воедино вкусы тысячи эпох и двадцати тысяч тех, кто платит за вход.
Сейчас на малом экране идет ретроспективный показ рекламы минеральных вод с 20-х годов и до наших дней. На среднем - ретроспектива Паппагоне, а на большом - "Кинг-Конг II", история огромной обезьяны, которую увозят с родного острова; исход трагичен, ибо картина терпит полный провал. Вниманию посетителей предлагаются также демонстрации мод, комик-пакостник (въедливый комик явиться не смог) и, само собой, видеоленты. В их числе и хорошо уже знакомые, и повторяющиеся, и совсем новые. Фактически они собою заменили кукольный театр. Тут же торговец постмодернистской свинкой вкупе с хорьками, курочками и павлинами; покупателей зазывает яркая коралловая реклама.
За перегородкой крутят видеорок, и Карло Хамелеон препирается с коллегой из "Музыкального времени": хватит, говорит он ему, вы уже покончили с "Дурандурани", тот возражает: так же как вы когда-то покончили с терроризмом, а теперь - с хорошими манерами; далее видеозапись комментируют две девчушки, первая заявляет: "Спрингстин" - супер, вторая: "Спрингстин" - сиволапый (то бишь грубый, плебейский).
Карло Хамелеон объясняет собрату разницу между постсинхронизацией и "раскаявшимися", но вдруг замечает темноволосую девушку, которую он уже где-то встречал, где - не помнит, и типа с очень странной физиономией, тоже виденного им во времена "кусай и беги", в идеологическом плане у него теперь вставная челюсть, однако же на память он не жалуется. Вертится поблизости и Федери с тремя дружками в коже с ног до головы - клеят девочек возле арбузов. По счастью, в тот момент, когда Ли и Лючия проходят мимо, Федери как раз отвернулся, чтоб залепить в ухо скотине, двинувшей ему локтем в ребро, так что операция идет своим чередом.
Ли и Лючия усаживаются сбоку от экрана на трубчатой металлоконструкции. Оттуда фильм воспринимается как мельтешение теней, стремительная череда разноголосых реплик и грохот, несущийся из динамика у них над головой.
Непросто слушать голоса, не зная, в чем дело, думает Ли.
Именно это с тобой и происходит, думает Лючия.
Так они сидят, свесив ноги, точно пичуги на проводах. Мгновенье безмятежности - и вновь загрохотал экран, кажется, летят бомбардировщики, да, это они, сбрасывают бомбы, и стоящий на одном из СоОружений Манхэттена Кинг-Конг сейчас за свое зверство получит по заслугам. Тысячи приматов наблюдают за трагедией, не в силах что-либо предпринять.
Конец фильма. Ли, подняв голову, принюхивается.
- Сейчас выйдет наш красавец. Мне сказали, он где-то здесь.
Скоро они и впрямь замечают, что за экраном собралась кучка людей. В углу, слившись с темнотой, притаился Крокодил. Куртка зеленой кожи, коричневая рубашка, кожаный галстучек и зеркальные очки, под которыми кривая ухмылка.
- Видишь, - поясняет Ли, - товар этот ублюдок при себе не держит. Он только деньги гребет, а груз за ним таскает какая-нибудь мелкая сошка из свиты.
И они тут же вычисляют этого носильщика. Тощий беззубый субъект, ради приличия облаченный в зимнюю куртку. Именно он любезно преподносит какой-то девушке дозу.
- Улика налицо, вон он, добряк, который делает подарки, - свистящим шепотом произносит Ли.
- Не здесь... - Лючия хватает его за руку. - Сейчас ты все равно ничего сделать не сможешь...
Но Ли уже распалился.
- Пусти! - кричит он и бросается к Крокодилу.
Тот на мгновенье столбенеет, но, тут же спохватившись, прикрывается девчонкой, потом толкает ее на Ли и, к полному недоумению публики, пускается наутек, расшвыривая камешки остроносыми штиблетами; Ли, скинув ботинки, преследует его босиком, они проносятся за экраном, а публика, видя мельканье теней, думает, что это комический финал, и начинает опять рассаживаться. Но Крокодил соскакивает со сцены, его распахнутая куртка развевается на ветру, он ловко перелезает через стену, за ним звериным прыжком перемахнул Ли, бросив Лючию в толпе.
Пыхтя "господи, господи, господи", Крокодил трусит по мокрому асфальту гигантской автостоянки "Затейливого лета" к спасительной громаде своего черного остроконечного авто. Отдуваясь, открывает дверцу, достает из "бардачка" пистолет, резко поворачивается, но Ли исчез. Лишь двое парнишек в ужасе улепетывают на мотороллере. Крок замер посреди стоянки, волосы прилипли ко лбу, сердце готово выскочить из груди, а из видеосалона доносится:
I’m so tired (Оззи Осборн)
Сунув пистолет за пояс, он решает укрыться в машине. Наполовину он уже внутри, но дверца вдруг захлопывается и защемляет его шею: притаившийся за машиной Ли держит его в тисках. Крокодил брыкается. Но ничего не поделаешь. Удар под ребра валит его с ног, и он скользит по асфальту, точно падающая в воду монетка. Ли запихивает его в машину и врубает на всю катушку радио:
Once in lifetime (Токинг Хэдз)
- Надо же! А я думал, ты еще там, - едва отдышавшись, произносит Крокодил, пытаясь взять дружеский тон.
- Там - это где?
- Ну... в кутузке или в дурдоме - что-нибудь в этом роде...
- Скажешь тоже! - смеется Ли. - Да я, как открыл собственное дело и обзавелся яхтой, безвылазно живу на Гавайях... уж года три... ничего местечко.
- На Гавайях...
- Ну а ты как, Крокодил?
- Я с этим делом завязал - легавые прижали. Теперь вот магазинчик у меня... на окраине, обувью торгую.
- Да, с легавыми не поспоришь, на собственной шкуре испытал, - усмехается Ли. - А что Романа?
Крокодил разводит руками.
- Бросил или приказала долго жить?
- Сначала первое, потом второе, - отвечает Крокодил.
Ли смеется жутковатым смехом. Скалит зубы и Крокодил. Может, и удастся ускользнуть от этого психа.
- Не ускользнешь, - говорит Ли. - Давай сюда часы.
- Если тебе нужны деньги, Ли, могу ссудить. Поехали ко мне. У меня дома миллион наличными, клянусь, вообще-то я живых денег дома не держу, а тут, как нарочно, получил за партию обуви. Так что, хочешь...
Ли обрывает фразу:
- Часы!
Крокодил снимает с запястья килограмм золота, отдает.
- О’кей, Ли... только успокойся.
Ли прищуривается.
- А теперь, Крокодил, сыграем в такую игру. Я задаю тебе вопросы, а ты мне отвечаешь. На обдумывание - две минуты, запомни - две минуты. Останусь недоволен хоть одним ответом - размозжу тебе о руль башку.
Куда девалась знаменитая крокодилья броня!
- Но, Ли...
- Засекаем время! Представь, что мы в полиции. Первое: знаешь, кто такой Леоне Весельчак, сбывал ему когда-нибудь товар?
- Клянусь, не знаю, не сбывал.
- А чего тебя в "Бессико" носит?
- Да таскаю туда понемножку... совсем чуть-чуть, ей-богу.
Крокодилов череп упирается в клаксон.
- ...забираю товар у Эдгардо, который оптом снабжает всю верхушку в городе.
- Дальше.
- Он вроде бы чем-то торгует, и "ширево" к нему поступает то ли в помидорах, то ли еще в какой хреновине, больше ничего не знаю, Ли, провалиться мне на этом месте.
- А про Сандри тебе что-нибудь известно?
- Да толком ничего. Знаю, что он завязан с оружием, но это уж дела международные, я туда не суюсь, вот те крест.
- А что еще в полиции говорят об этом милом доме?
- Ну, был там шмон, но все втихую, шито-крыто, район-то чистенький, не чета нашим с тобой крысятникам.
Еще один сигнал клаксона.
- Стало быть, ты уже слышал, что случилось с Леоне...
- Слыхать-то слыхал, но, лопни глаза, ничего про это не знаю, "ширево" тут ни при чем. Думаю, его какой-нибудь психопат пришил, вышел голубей пострелять, ну и... а может статься, друг твой чего подтибрил...
Клаксон.
- Да не знаю, что он делал, ничего про это не знаю, ой, башка треснет, Ли, кончай, мать твою, чего тебе еще от меня надо?
Ничего. Ничего ему больше не надо. Публика разъезжается по домам. Все нормально. Люди ложатся в постель. Как в клинике. Гаснет свет. Снова зажигается. Звучат выстрелы. И музыка. Ли распахивает дверцу и уходит. Крокодил с разбитым в кровь носом заводит мотор и тоже отчаливает.
Там, внутри, начинается новый фильм.
Половина первого.
Лучо Ящерица упился вдрызг. В желудке у Волчонка мороженое, гамбургеры, лимонад образуют чудо-смесь, из которой может получиться что угодно - от нового светила до совершенного горючего, не исключается и понос. Над ними, издавая трели, нависает Касатка.
- Прежде вас, профессор, так не развозило. А что это за малыш? Сынок или внучек?
- Это мой оруженосец.
Волчонок согласно кивает.
- Родители-то есть у него?
Волчонок указательным и средним пальцами обозначает их наличие.
- А морковка-то как, поспевает?
Волчонку этот вопрос не совсем понятен.
- Синьора, а вы правда были продажной женщиной?
- А то как же! - щебечет Спермацета. - Иначе откуда б меня знал этот старый потаскун?
- Вот именно, - подтверждает Лучо.
- Была, малыш, но недолго, всего несколько лет. Потом открыла ресторан, но дело не выгорело. После продавала шубы. Замуж вышла за жокея. Наставила ему рога. Потом он помер. Я купила бар, продала его, купила другой, с этим мне повезло - он в моде, так что вот, извольте видеть.
- Неплохо.
- Грех жаловаться. Такую кучу дерьма еще поискать, - говорит Касатка, с лучезарной улыбкой глядя по сторонам.
Они рассказывают ей, зачем пришли. Касатка сокрушенно качает головой, время от времени пригубливает шампанское. Услышав имя Сандри, говорит:
- Ну как же, знаю! Младший, когда входит в "найт", любит пальнуть разок-другой - видно, не может без шума. Второй сынок по старухам промышляет - плейбой, одним словом. Ну и, само собой, Сандри-старший. Из семейства крупных банкиров, деньги вкладывает в строительство, принадлежит к клану Сороки, был под следствием за связи с мафией и масонами, за торговлю оружием. Однако все легло под сукно, все забыто. Теперь занимается все тем же, но, как сам говорит, с регулярного благословения правительства. Теперь он чистенький: импорт-экспорт, акции, телевидение. Говорят, депутатом будет. Заглядывает к нам, по-человечески слова не скажет, пепельницу надо - и то орет. Официанты во всем мире перед ним трепещут... Виа Бессико, как же, как же, пятиэтажная помойка. И Варци знаю, приходит иногда, накачивается кокой, старая истеричка, но добро ее не трожь - загрызет. Потом еще типы из "Видеостар", вон двое за столиком сидят. Картины типа "сейчас вот этот людоед съест твои яйца на обед", один полгода в каталажке, перед другим все двери нараспашку - у него открытый счет. А что, обычное дело, ты хотел, чтоб в таком дворце все были без сучка без задоринки? Вон тот столик, видите? Просроченных векселей на миллиард. У того вон изнасилование и парочка хищеньиц. Да-да, профессор, так уж устроен мир. И нечего бояться - только хуже станет. Работать надо, милые! - (Звонкий шлепок Ящерице.) - А морали пускай паразиты читают. Главное, конечно, черту не переступить. Но только давайте договоримся, где она, эта черта. Иначе все рухнет. Революция - это хорошо, но поглядела б я на них, когда б они три дня без света посидели. Устроим выборы при свечах - бьюсь об заклад, что семьдесят процентов отдадут голоса за Щит. Ленин, скажете вы? Да ведь Ленин-то в России, там же холод собачий, а на нас две снежинки упадут - мы уж и обделались! Чего хихикаешь, малыш, славный ты парень, знал бы ты, чего я только не повидала на своем веку! Тот, кто дружка вашего из окна ухлопал, черту переступил - это уж точно. Не знаю, может, она теперь сдвинулась, не знаю. Трусовата я стала на старости лет, вот и готова все проглотить. Продам-ка, пожалуй, эту забегаловку - и в деревню. Буду мужиков от шестидесяти и старше к новой жизни возвращать. Боже, что я несу, прости, малыш. Ну чего ты мальца в эту грязь впутываешь? Отведи его домой, родители-то знают, что он здесь? Ты поглядел бы на себя, Лучо, с твоими-то распрекрасными речами! До пенсии дожил, а что у тебя за душой? Вон пиджак будто вилкою гладили. Только усы и остались! А все равно люблю. Малыш, хочешь more лимонаду?
- Э литтл, только э литтл.
- Золотко мое! Да ты и по-английски можешь! Где научился?
- Лонг плейингз, синьора.
- Ну прелесть! Ладно, веди своего учителя домой, а то его совсем развезло. И живо к родителям!
- Нет, сперва мы передадим преступников в руки полиции, - заявляет Волчонок. - Быстро на виа Бессико, там фараонов навалом - им и доложим все то, что вы тут нам рассказали.
- Иди ты! - дернулся профессор, зеленея, как мятный ликер.
- Поезжайте-ка лучше домой, - советует Касатка. - Я вам сейчас такси вызову...
Две минуты спустя подъезжает "Танго-одиннадцать". Учитель, поместив свой зад на сиденье, мгновенно засыпает. А Волчонок не теряется:
- Виа Бессико, и поскорей, а то как бы дед не сделал под себя.
В такси Лучо Ящерица видит сон. Он перенесся в другое время года: на дворе теплый сентябрь. Учитель и Слон выходят из Башни номер Три. С сумками через плечо они идут на матч футбольного турнира восьмидесятилетних. На поле множество - больше полусотни - игроков в желтой и красной форме.
- Да что ж это за игра? - удивляется учитель.
Лис в смокинге - сама элегантность - объясняет:
- Это очень важный матч, чем нас больше, тем больше шансов выиграть, сейчас в команде не занято только одно место.
- Давай, Слон, - говорит учитель.