Миссис Хеннекер уже не выказывала грубости, покоробившей меня при первой встрече. В библиотеке, где я скрывался в субботу днем, миссис Хеннекер проявляла только остаточные ее признаки - уверенности в ней поубавилось. Самое любопытное, что и миссис Хеннекер в какой-то момент сконфузилась. В туманное окно мы увидели Диану и Каро, в плащах с капюшонами выходящих подышать под проливной дождь.
- Богачи думают, купить можно все, - изрекла миссис Хеннекер.
Очевидность благосостояния Дианы ее угнетала - так же как могла бы угнетать моих родственников, старых друзей и вообще людей малоимущих. Иронический склад ума у этой женщины, подумал я. Дело в том, что миссис Хеннекер сама имеет капитал тысяч примерно в сто.
Моих ремарок (кстати, весьма остроумных) миссис Хеннекер не слушала. Зато нашла мне применение. Вероятно, под впечатлением от бассетской роскоши давний проект кристаллизовался в ее голове. Она напишет, непременно напишет биографию покойного мужа, а я окажу посильную помощь.
- Разумеется, - сказала миссис Хеннекер, - я никогда не писала книг. У меня времени не было. Зато друзья не устают нахваливать мои эпистолярные способности. Конечно, мне понадобится определенного рода, гм, консультация относительно чисто профессиональных нюансов. Пожалуй, пришлю-ка я вам первые главы, вот только закончу. Тогда и засядем с вами за работу.
Миссис Хеннекер явно не привыкла откладывать задуманное в долгий ящик. В воскресенье утром, когда хозяйка и почти все гости, включая Роджера, отправились в церковь (авто долго буксовали на раскисшей гравийной аллее), миссис Хеннекер притащила мне краткий обзор жизни своего мужа. После затянувшегося второго завтрака (Дианины соседи остались заодно и на чай) миссис Хеннекер снова настигла меня и с торжеством сообщила, что успела написать целых два первых абзаца, и хорошо бы я их прочел.
Наконец я добрался до отведенных нам апартаментов. Маргарет попросила меня поспешить. И добавила, чтоб я поспешил. Я стал объяснять, что отражал атаки миссис Хеннекер; Маргарет почему-то захихикала. Пока я переодевался, Маргарет продолжала интриговать меня, теперь фразой "Судя по всему, это они брата нашей Каро обсуждали".
Это она слышала после чая. Наконец мне стала ясна причина вспышки Кейва во время нашего с ним моциона. Ибо брат Каро не только для домашних, но и для знакомых - Сэммикинс. Также он лорд Хоутон, член парламента от тори, молодой и слывущий еретиком. Недавно, вспомнили мы с Маргарет, он выпустил небольшую книгу об англо-индийских отношениях. Ни я, ни Маргарет книги этой не читали, хотя пресса не скупилась на отзывы. Судя по этим отзывам, Сэммикинс выступал против Черчилля, за Неру и очень сильно - за Ганди. Любопытные пристрастия для члена парламента от тори. Книгой в том числе он и провинился.
- Тут его не слишком жалуют, да, Льюис? - заметила Маргарет. Она хмурилась в зеркало, на себя и на свое платье. В те дни ее куда больше заботила как собственная внешность, так и стремление показать мне, что внешность ее не заботит.
Нетрудно было сообразить, что Диана сказала Каро. За ужином тему не поднимали; я стал надеяться, что она отныне закрыта. В разговоре наблюдался спад, как относительно живости, так и относительно доверительности - спад, характерный для конца растянутых выходных. Поскольку хозяина не было, только хозяйка, мужчины не задерживались за обеденным столом, а в гостиной все рассаживались полукругом. Диана, точно антрепренер, помещалась между Коллингвудом и Роджером и катализировала полемику.
Внезапно лорд Бриджуотер, человек с честным лицом и чистым взглядом, многозначительно откашлялся. Мы знали, что за этим последует. Лорд Бриджуотер по рождению принадлежит к иному обществу, но подражает - этому. Дома он дружелюбен, на людях питает слабость к делам, по общему мнению, неприятным. Теперь лорд Бриджуотер обратился к Каро, не потрудившись подойти к ней.
- Надеюсь, о Сэммикинсе мы больше ни слова не услышим. Вы понимаете, что я имею в виду.
Едва ли не впервые на моей памяти Каро проявила недовольство. Даже покраснела. Ей пришлось сдерживать себя, а она этого терпеть не может. Она привыкла открыто заявлять о своем отношении. Выдержав паузу, Каро произнесла чуть дрожащим голосом:
- Извините, Хорас, но я своему брату не надсмотрщик.
Сэммикинс года на два моложе Каро; интонация навела меня на мысль о глубокой сестринской привязанности.
- Есть мнение, - заметил Коллингвуд, - что таковой ему бы не помешал.
- Вот пусть с ним этим мнением и поделятся, - отрезала Каро.
- От него партии никакой пользы, - упирался лорд Бриджуотер. - От него вообще никакой пользы.
Коллингвуд взглянул на Каро. В женском обществе глаз у него загорается, но повадки изменений не претерпевают.
- Этому нужно положить конец, - сказал он, словно в комнате, кроме Каро, никого не было.
- Что вы имеете в виду?
- Я имею в виду, если Сэммикинс сам не одумается, придется нам его останавливать.
В устах косноязычного, основательного Коллингвуда прозвище показалось еще нелепее. Каро сдерживалась, но терпение ее было на исходе.
- По-моему, - парировала она, - ни один из вас не представляет, что он за человек.
- Это совершенно неприемлемо. - Коллингвуд словно пропустил реплику. - То есть если он опять напишет что-нибудь подобное или произнесет речь на эту тему, о нашем круге может забыть.
По другую руку от Дианы Роджер хмурился и неотрывно смотрел на жену. Каро, пунцовая от стыда, качала головой, словно просила Роджера помалкивать. До сих пор она точно знала - точнее всех присутствующих, - что с момента появления в парламенте он не сделал ни единого ложного или непродуманного шага. Сейчас тем более не следовало делать таких шагов.
Каро натянуто улыбнулась Коллингвуду.
- Вы хотите сказать, что партия откажет ему в поддержке?
- Вот именно.
- Моему брату от этого ни холодно ни жарко.
На секунду мне показалось, что Каро говорит с Коллингвудом на его политическом языке. Наследник отцовского титула, Сэммикинс не мог всерьез рассматривать политику в качестве поприща.
- Титул еще не все, - продолжил Коллингвуд. - Всякому неприятно, когда его из круга исключают.
Повисла пауза. Каро обдумывала - и последовательно отметала - аргументы.
- Я категорически не согласен почти со всем вышесказанным.
То был Роджер. Голос его звучал громко, ибо Роджер обращался ко всем присутствующим, а не только к Коллингвуду. Пожалуй, Роджер злился, пока делал выбор; сделав же, заговорил с привычной легкостью и красноречием.
Вмешательства Роджера я боялся не меньше, чем его жена. Теперь, когда вмешательство произошло, я чувствовал тревогу, недовольство - и в то же время облегчение.
- Не понимаю, с чем тут не соглашаться, - высокомерно и холодно заметил Коллингвуд.
- А я тем не менее не согласен. Разумеется, у меня преимущество - как родственник, я хорошо знаю лорда Хоутона. Больше ни у кого из присутствующих нет такого преимущества, не правда ли? - Роджер задал вопрос походя, взгляд его был устремлен на жену. - Так вот, друзья мои, что я вам скажу: если бы хоть кто-то в нашей партии обладал такой храбростью и идеализмом, дела наши были бы куда лучше.
Каро покраснела до корней волос. Она волновалась за Роджера и знала: он поступает неразумно, - но Каро так гордилась, что ее он ставит выше карьеры. Она не представляла, во что выльется дискуссия, пыталась убедить себя, что надеется на его молчание. Но Роджер заговорил и она просияла. Маргарет метнула на Каро возбужденный взгляд, на меня - тревожный.
- По-моему, Квейф, вы сейчас демонстрируете недальновидность, - уронил лорд Бриджуотер.
Роджер не смутился:
- О дальновидности я помню. Только не кажется ли вам, что мы склонны называть дальновидностью то, что называется умением соглашаться с большинством? Это тупиковый путь. Давайте же посмотрим, что на самом деле совершил лорд Хоутон. Он обратил наше внимание на проблему - допускаю, что довольно грубо, зато в полный голос и без обиняков. Кстати, вот вам и еще один дар, который мы любим переоценивать. Местами он сгустил краски. К этим недочетам надо отнестись снисходительно, ибо они вообще свойственны людям импульсивным и прямодушным. Как бы то ни было, суть дела изложена им совершенно правильно. Скажу больше: все присутствующие в этой гостиной, а также почти все подкованные в данном вопросе прекрасно знают, что суть дела изложена правильно.
- Не могу согласиться, - перебил Коллингвуд.
- Вы знаете, что лорд Хоутон в целом прав. Можете не соглашаться с формой подачи, но с сутью спорить бесполезно. Потому-то вы так и рассердились. Все - правда. Преступление лорда Хоутона в том, что он эту правду озвучил. Мы эту правду знаем, просто у нас не принято выносить ее за пределы нашего зачарованного круга. Подумайте: куда мы катимся? Ведь в нашем обществе давно куда важнее соблюдать этикет, чем говорить правду. Не знаю, как вас, а меня данный факт пугает. Политика - дело слишком серьезное; нельзя умалять ее значение до интриг одной отдельно взятой партии. В грядущем десятилетии это значение приобретет масштабы, доселе непредставимые. Вот почему следует ценить каждого человека, у которого достаточно мужества говорить что думает. Вот почему… нам необходим человек, против которого вы все ополчились. Вот почему… - Роджер перешел с парламентских интонаций на интонации, принятые в гостиных. Теперь он обращался к одному Коллингвуду: - …Вот почему, если встанет вопрос об отстранении лорда Хоутона, от меня пассивной позиции не ждите.
- Разумеется, - подтвердил Коллингвуд, тоже своим "гостиным" тоном, по обыкновению с первого звука не задавшимся. Лицо его было непроницаемо. Я не знал, какой эффект произвела на Коллингвуда речь Роджера, и произвела ли вообще. - Разумеется, - повторил Коллингвуд.
Глава 7
Другой дом
Наследующий вечер, в понедельник, мы с Маргарет были приглашены отужинать к Осболдистонам. У ворот мы не удержались от ремарок, что дом не чета Бассету. Осболдистоны жили на западе Клэпхем-коммон, в собственном и ничем более не примечательном доме. В глубоко провинциальном отрочестве мне случалось бывать в таких домах - их занимали школьные учителя, бухгалтеры, помощники адвокатов, а я всякий раз словно не на порог всходил, а на ступень социальной лестницы.
Мы прошли по дорожке меж зарослей бирючины. Парадная дверь имела цветной акантовый витраж в свинцовой оправе, из холла сочился теплый розоватый свет.
На входе я в очередной раз мысленно пожурил Дугласа Осболдистона за обстановку. Стиль сохранился с начала двадцатых - бежевые обои в атласную полоску, панели с ненавязчивым цветочным узором; несколько посредственных романтических пейзажей, акварельных, в деревянных рамах; раздвижные столы; буфет мореного дуба с зелеными ручками. Крупный чиновник, Дуглас мог бы и получше устроиться. Кому-то (иногда - людям моего происхождения) хочется жить по образу и подобию деревенских джентльменов; Дуглас поступает с точностью до наоборот. В его интерпретации осознанная простота, как и в случае с мнимыми деревенскими джентльменами, приобретает оттенок нарочитости. За ужином мы стали рассказывать о выходных в Бассете; Дуглас присвистнул весело, точь-в-точь как юный клерк, что зачитывается светской хроникой и помышляет воспарить, но никогда не воспарит. Впрочем, Дуглас, обладатель самой светлой головы у себя в министерстве, знал: поскольку дома вроде Бассета до сих пор имеют изрядное влияние на правительственные решения, то и Диана Скидмор, и ее друзья имеют не меньшее, если не большее, подозрение относительно его, Дугласа, коллег и относительно его лично. Потому что ни одна из сторон не знает, у кого реальная власть. В роскошном доме, где сильные отзываются на "Хораса", "Реджи" и "Монти", присутствует оглядка на пригородные виллы.
Столовая была крохотная, ужин - великолепный. Подавали бульон, пирог с почками и лимонное суфле. Мэри Осболдистон сама все приготовила. Сразу скажу: бассетский повар ей и в подметки не годится. Я похвалил еду, тонкое лицо Мэри зарделось. Мэри умна и безыскусна, под стать Дугласу; ни намека на свой стиль и масса очарования. Мы с Маргарет всегда ее обожали, Маргарет особенно. Обожали еще и потому, что знали: Осболдистонам пришлось испить чашу, которая нас миновала. Оба страстно мечтают о детях - и не могут их иметь.
Дуглас упрям и любит точность, как и пристало крупному чиновнику; он хотел знать, когда и при каких обстоятельствах я познакомился с Дианой Скидмор. Он ничуть не завидовал моим "дополнительным" связям, а спрашивал не из пустого любопытства, но из потребности понять до деталей, как устроен этот мир.
Он слушал с вниманием профессионального следователя. Его интересовала каждая подробность, способная повлиять на министров. В частности, информацию о вспышке Роджера он счел именно такой подробностью.
- Должен заметить, - сказал Дуглас, - я полагал его человеком куда более расчетливым.
В этот момент Дуглас отнюдь не походил на первокурсника.
- И надо же ему было выйти из себя именно в такой обстановке, именно в такое время! Господь свидетель, не везет нам на начальство…
Я начал было, что на Роджера-то как раз повезло, но Дуглас перебил меня:
- Наверно, он в благородство играл. А благородство нынче слишком большая роскошь. Не только для него самого, но и для всех нас.
Мэри вставила, что нам ничего не известно об отношениях Каро Квейф с братом. Может, тут какая-то тайна.
- Откуда? - возразил Дуглас. - И вообще это слабое оправдание. Квейф поступил безответственно. Лично я не представляю ситуации, в которой подобное рыцарство было бы оправданно… - Дуглас улыбнулся жене. Звучало не слишком любезно, зато свидетельствовало о полном доверии. Дуглас точно знает, чего хочет; проявляет твердость и даже своего рода жестокость. Он берет свою собственную вершину - беспристрастность тона не может ввести в заблуждение; во всяком случае, меня. Способный зато на глубокую привязанность, Дуглас человек импульсивный, не то что некоторые, с рыбьей кровью.
- Попомни мое слово, Льюис, - продолжал он, - если этому Квейфу спектакль сойдет с рук, значит, он очень силен. Лучший способ продвинуться - когда потом некого благодарить. Квейф это наверняка не хуже нашего знает.
Деятельного оптимизма у Дугласа сверх нормы. Такой оптимизм пролагает пропасть между человеком действия и человеком мысли, вырабатывает нечувствительность к поражению вплоть до наступления этого поражения. Дуглас сказал, у него хорошие новости - вот сейчас переместимся в зал, там он их и выложит.
Мне стало смешно. Слово "зал" использовали наши с Дугласом матери; даже для свойственной Дугласу скромности в быту "зал" - это несколько чересчур. Дом, хоть и небольшой, все же не настолько тесен; под "залом" Дуглас разумел кабинет. На столе оставлен черный министерский портфель. Стеллажи высотой под самый потолок заняты самой оригинальной коллекцией романов девятнадцатого-двадцатого веков, какую мне доводилось видеть. Дуглас выбрал для себя нечто среднее между роскошью и аффектацией. Ему нравится, чтобы книга выглядела как при первом своем выходе в мир - вот на полках и красуются романы английских, русских, американских и французских писателей в переплетах, утвержденных издательствами для этих выходов.
Под характерный запах старой бумаги Дуглас сообщил свои обнадеживающие новости. Насчет "обнадеживающих" он не преувеличил, вдобавок порадовал эффектом неожиданности. Состояли же новости в следующем: некие "авторитетные группы", явно независимо друг от друга, пытаются задвинуть Гилби и выдвинуть Роджера. К группам этим "прислушиваются" старшие министры - значит, дело вполне может выгореть. Первая из них - самолетостроительная промышленность, точнее, самолетостроительная промышленность, представленная моим прежним боссом, лордом Луфкином, изрядно расширившим империю со времен войны. Вторая - группа горластых маршалов авиации. Третья группа, более разнородная, состоит из ученых. Луфкин уже встретился с лорд-канцлером; два или три маршала отобедали с премьер-министром; ученые произносят речи "на министерском уровне".
- Кампания смахивает на аферу больше, чем все прочие на моей памяти, - заметил Дуглас.
- И кто же вдохновитель?
- Льюис, ты не поверишь: отдельные следы ведут к человеку, который вроде вообще ни с какой стороны.
- Кто это?
- Какой-то Броджински. Конечно, - добавил Дуглас, - не будь этого Броджински, другой бы нашелся. - Как большинство высокопоставленных чиновников, Дуглас не особенно верит в счастливые случайности и личное везение. - Должен заметить, у него нюх на людей, не последних в нашем районе Лондона.
Мы стали взвешивать шансы. Рассматривали одну кандидатуру за другой. Сторонники лорда Гилби все пока сильны и популярны, зато в долгосрочной перспективе, как правило, верх одерживает крупный бизнес, особенно поддерживаемый военными и учеными.
- Если только Квейф не испортил все дело общением с вашими высокопоставленными друзьями, - хихикнул Дуглас, - не пройдет и года, как он вступит в должность.
Он снова взял декантер и всем долил.
- А скажи мне, Льюис, есть у тебя хоть малейшие соображения, что Квейф намерен делать на новом посту?
Я колебался. Дуглас подозревал - а то и догадывался, - что Роджер мне доверяет. В свою очередь, я догадался, что о доверии Роджера к Дугласу и речи нет. Я знал наверняка: с некоторыми "авторитетными группами", теперь продвигающими Роджера, Роджер вынужден будет бороться, едва займет пост. Дуглас сказал нынче, что лучший способ продвинуться - это когда потом некого благодарить. Что, как он со свойственной ему проницательностью понял: под видом проталкивания Роджеру чинят препятствия?
Мэри Осболдистон взяла с собой рукоделие, салфетку для подноса или что-то в этом роде - она вышивала кайму из маргариток, практически неотличимых от тех, что встречаются в природе. Маргарет, которая и нитку в иголку не вденет, высказалась по этому поводу и задала дилетантский вопрос. Впрочем, она ловила каждое наше с Дугласом слово и почти не отрывала от меня взгляда.
- Согласись, ситуация довольно нестандартная, - напирал Дуглас. - Квейфа хотят не только Броджински и иже с ним - есть еще этот твой приятель, Фрэнсис Гетлифф, и его друзья. Теперь, какой бы жонглерский фокус Квейф ни продемонстрировал - а он неловкостью рук не страдает, - он все равно не будет хорош обеим группам. Скажи, Льюис, тебе известно, что он задумал?
Я чуть не раскололся. А ведь у меня была одна причина, веская и очевидная, этого не делать. Я знал, что Дуглас, подобно едва ли не всем своим коллегам, глубоко консервативен. Он слишком умен, чтобы игнорировать аргументы в пользу политики Роджера, но никогда их не одобрит. Однако от решающей фразы меня удержало не это соображение, а совсем другое, настолько давно и прочно сидящее в подсознании, что я его и в слова не оформлял, даже мысленно. Я варился в этом соку много лет; я регулярно попадал в ситуации вроде этой, когда осторожность - единственно правильная и зачастую самая легковыполнимая стратегия. В прошлом мне случалось наживать проблемы, если я поступал импульсивно, презрев осторожность.
Вот и в тот вечер только естественно с моей стороны было ограничиться парой общих фраз. Осболдистон целую секунду выражением лица напоминал первокурсника. Затем улыбнулся и подлил всем портвейна.