От тех людей, которые открыты и понятны, есть возможность защититься. Например, Биль или Карин Эре – перед ними ты мог чувствовать один лишь страх.
Защититься от Фредхоя было почти невозможно. Он излучал дружелюбие, и это заставляло тебя как бы приблизиться к нему и опереться на него. Хотя ты и знал, что делать этого нельзя, но казалось, что он хочет тебя защитить,- и ты доверялся ему.
И вскоре обнаруживалось: что-то не так.
Я проглотил медный купорос за пять минут до урока – все было рассчитано. Когда я взял его в рот, то тело вспомнило и воспротивилось, но я заставил себя проглотить его.
Реакция наступила через двадцать минут, то есть намного позже, чем в прошлый раз. Она была бурной, если бы я не знал заранее, как это может быть, то был бы потрясен, но у меня уже был опыт.
Это не была обычная тошнота со рвотой, которая все усиливалась,- это было как внезапная болезнь: появились галлюцинации, меня бросило в пот. Фредхой сразу же обратил на меня внимание, по лицу его было видно, как плохо я, должно быть, выгляжу, и у него не возникло никаких подозрений. Потом последовал спазм желудка пять или шесть раз подряд, и он полностью опустошился. Я успел подбежать к раковине, ничего не испачкав.
После этого все было кончено, по прошлому разу я знал, что буду чувствовать слабость, но в остальном все будет нормально.
Однако выглядел я по-прежнему плохо, Фредхой попросил дежурную проводить меня ко мне в комнату. Когда мы спустились на первый этаж, я отправил ее назад. Потом надел часы Катарины и поднялся на шестой этаж.
Дверь в санчасть не была закрыта на ключ. Август лежал на ближайшей к двери кровати. Он был укрыт одеялом, я откинул его – они привязали его ремнями. Он был таким худым, что я не поверил своим глазам. В остальном не было ничего необычного, лечение было таким же, как в случае с девочками, страдавшими анорексией в Нёдебогорде: две капельницы с солевым раствором и сахарным раствором и шланг в носу для кормления через зонд. Кроме ремней на руках и на груди у него был ремень на лбу, чтобы он не мог сбить с себя зонд. Он был где-то далеко: должно быть, ему дали какое-то сильное снотворное.
Глаза его были полуоткрыты, но он спал. Я прикрыл его веки и прошептал ему, хотя он не слышал меня, что ему не надо беспокоиться. Потом мне пришлось уйти: времени больше не было.
В дверях канцелярии было маленькое стеклянное окошечко, сил у меня после медного купороса было немного, но я все-таки подпрыгнул – в помещении никого не было. Я подергал дверь, она была закрыта, но на простой замок.
Я занял позицию перед кабинетом Биля, мне было неизвестно, там он или нет.
Катарина дала следующие инструкции. Раздастся телефонный звонок, между двадцатью пятью минутами и половиной. Канцелярия в это время будет закрыта, секретарша будет в Фонде помощи детям-сиротам королевы Каролины Амалии, который частично финансировал школу, а также оплатил новый переходящий кубок, туда она ходила на заседание каждую среду и четверг. Когда раздастся звонок, мне надо открыть дверь, войти в кабинет и переключить звонок на телефон в отделении девочек.
До этого момента я должен ждать в коридоре.
Таков был план Катарины, другого она придумать не могла, самой ей никогда не приходилось ждать в коридоре на шестом этаже.
Поскольку учительская находилась в конце коридора, мимо все время ходили люди. К тому же в санчасти лежал Август, у него кто-то должен дежурить, школьная медсестра или Флаккедам,- кто-то же должен его постоянно проверять. У меня не было никаких законных оснований стоять в коридоре, я был у всех на виду – сейчас меня увидят и потребуют объяснений.
Поэтому я встал перед кабинетом Биля, это было самое страшное место, но другого выхода не было. Я стоял вытянувшись в струнку, не касаясь стен, убрав руки за спину и опустив голову. Мимо проходили учителя, я на них не смотрел, а они не останавливались. Они считали, что я жду, пока меня вызовут в кабинет Биля для наказания.
Телефон молчал. Я простоял, пока часы не показали тридцать пять минут и даже еще немного. Потом надо было уходить, чтобы не оказаться прямо посреди потока учителей, который пойдет мне навстречу, когда раздастся звонок на большую перемену.
Спускаясь по лестнице, я увидел Флаккедама.
На всякий случай я взглянул в образованную перилами шахту – где-то внизу была видна его рука. Я успел отпереть дверь в коридор на четвертом этаже и спрятаться в учебной ткацкой мастерской, выжидая, пока он пройдет.
Может быть, он шел наверх, чтобы проверить Августа. Я видел только одну его руку, этого было достаточно, чтобы узнать его. Хотя в его руке кое-что изменилось, два крайних пальца были в гипсе. Значит, они все-таки на некоторое время потеряли контроль над Августом.
В эту ночь я опять не спал. Из-за медного купороса я ничего не ел весь день. Всю ночь я просидел, глядя в окно на парк, на школьные здания и думая об Августе. Может быть, пойти к нему, снять его шланги и ремни и сесть рядом с ним, чтобы он понял, что мы не забыли о нем, и мог заснуть. Но повсюду лежал снег, Флаккедам заметил бы следы, и все было бы кончено.
И все-таки я бы пошел. Если бы меня не остановило то, что сказала Катарина.
Я не видел ее с тех пор, как она рассказала мне о своем плане тогда на складе, даже мельком не видел. Но перед тем, как мы расстались, она подарила мне часы и сама застегнула ремешок на руке, а потом она положила руки мне на плечи и, пристально глядя на меня сквозь тьму, сказала: "Два раза, мы попробуем два раза".
Темнота становилась все гуще, тут появилась мысль о том, что все, что мы делаем, напрасно,- в тот момент я был близок к тому, чтобы сдаться.
Я хотел домой.
В интернате Химмельбьергхус и в "Сухой корке" душевые были устроены совершенно одинаково, три душа в ряд, в первом была горячая вода, а в двух последних – холодная, все вставали в ряд, намыливались у раковин, а потом, в довольно быстром темпе, проходили через души. В стене было окошечко, за ним стоял Вальсанг, наблюдая за нами и не рискуя при этом намокнуть.
Однако бывало, что ты оказывался последним, а остальные уже прошли. Тогда можно было подольше постоять под горячей водой. И начинало казаться, что ты дома.
Теперь, сидя в темноте, я мечтал об этом. Я сознательно избегал мыслей о Катарине и Августе. Если бы я не испытывал такой слабости, я попытался бы попасть в душевую. Я думал, что раз уж все было напрасно, то, может быть, стало бы легче, если оказаться под горячим душем, как в "Сухой корке", и почувствовать свое тело и живот, без всяких судорог, и можно было бы отпустить время и сдаться.
* * *
В какой-то момент к утру стал появляться свет. У него не было какого-то определенного источника, он вырастал на внешней стороне предметов, на деревьях и камнях, словно серебряное покрытие, еще очень слабый, но однако ясно заметный, словно пассивное сопротивление темноте.
И тут появился Оскар Хумлум.
Он влетел в окно, по-прежнему с той же веревкой, которая была и тогда, и спрыгнул на пол тяжело, но проворно.
– Как ты здесь оказался? – спросил я.
Он ничего не сказал, и тогда я ответил за него – он всегда хотел, чтобы я отвечал за него. Я все-таки был ближе к словам, чем он.
– Это потому, что время приостановилось – сказал я.
По его лицу я видел, что так оно и есть.
Он встал немного позади меня, мы вместе смотрели на свет, и тут я вспомнил то, что долгое время не вспоминалось.
Мы должны были мыться, Вальсанг наблюдал сквозь окошко, Хумлум зашел в душевую передо мной. Он прошел через горячий душ, как будто его не существовало, и, встав под первый холодный, остался там. Он не двигался, он просто стоял, а его кожа сначала стала красной, а потом белой, он стоял, опустив глаза, я знал, что он стоит там, чтобы я подольше мог побыть в горячем душе и чтобы меня оттуда не погнали дальше. Я закрыл глаза, горячая вода закрыла меня стеной,- дольше, чем в тот день, мне никогда не приходилось там стоять.
Я посмотрел на Хумлума, он стоял в полутьме, опустив глаза, как стоял тогда. Я не мог не думать об Августе, который лежал в санчасти, о Катарине, которая спала рядом с новой инспекторшей, и стало ясно, что невозможно сдаться и все бросить. Ведь и тогда тоже – я наконец подтолкнул его дальше, а сам встал под первый холодный душ, а затем под второй, а потом вышел.
12
Звонок раздался ровно в половине, в этот момент секретарша была в канцелярии – мы оказались на грани катастрофы.
У нас снова был урок с Фредхоем с 10.50 до 11.40, то есть в то время, когда я, согласно плану, должен был уйти из класса. Нам не везло, но ничего не поделаешь – всем естественнонаучным дисциплинам отводилось в расписании больше времени, чем каким-либо другим.
Однако все оказалось не так уж плохо. Поскольку я не выспался, второй день ничего не ел, и к тому же на меня все еще действовал медный купорос, выглядел я не лучшим образом. Когда я подошел в Фредхою и прямо сказал ему, что плохо себя чувствую, он разрешил мне уйти.
– Это уже второй день подряд,- сказал он.- Поговорим после урока.
После урока ничего уже не будет, подумал я, хотя и не очень ясно было, что должно произойти,- после урока школьное время перестанет существовать.
Я поднялся на шестой этаж, по пути мне никто не встретился, я прошел мимо санчасти, не заглянув туда.
Дверь в канцелярию была открыта, я услышал, как секретарша там с кем-то говорит. Это не было предусмотрено планом, Катарина показала на расписание: в среду и четверг с 11.00 до 12.00 ее нет.
Сначала я остановился. Мы все привыкли к тому, что школьное расписание непогрешимо, – когда я учился в школе, в расписание классов почти никогда не вносили изменений. Если ты сталкивался с изменением, то начинал чувствовать свою беспомощность.
Тогда я пошел в санчасть – у меня оставалось всего несколько минут. Август спал, но на этот раз мне пришлось разбудить его, я очень резко потряс его, и он довольно быстро проснулся. Из-за шлангов в носу он не мог говорить.
– Я пришел,- сказал я,- ты должен помочь мне.
Времени для объяснений не было. Я частично освободил его от ремней и дал ему в руки его банку с мочой.
– Скоро зазвонит телефон,- сказал я,- потом ты медленно сосчитаешь до трех, а затем начнешь шуметь, но не очень громко.
Когда я вышел в коридор, была ровно половика. Вокруг не было ни души. Мы двигались по узким туннелям времени и пространства, существовавшим только в это мгновение; через несколько минут раздастся телефонный звонок, все сбегутся – и тогда всему конец. Но в настоящий момент в потоке времени, между секундами, нам удалось освободить себе место.
Тут зазвонил телефон, и я вошел в канцелярию.
– Частная школа Биля,- сказала она.
– Мне кажется, он сейчас задохнется,- сказал я.
Секретарша работала в этой школе уже несколько лет, говорили, что она дальняя родственница Биля, при любых других обстоятельствах она бы сначала закончила разговор и не стала бы вести себя таким образом в присутствии ученика. Но теперь ситуация изменилась, все в школе вышло из равновесия, все чувствовали приближение чего-то неизвестного,- услышав меня, она замерла.
В это мгновение из санчасти раздался звук, это он бросил банку на пол, звук был тревожным, но при этом не слишком громким – как раз таким, как надо.
Я почувствовал, что она начинает терять самообладание. Однако ей хватило выдержки, чтобы сказать в трубку: "Минутку". Потом она выбежала.
Я взял трубку, это был мужской голос.
– Я бы хотел поговорить с Хессен,- сказал он.
Катарина описала мне, как выглядит панель коммутатора, она находилась слева от письменного стола, она сказала, что на ней все четко и понятно написано, так что думать не надо будет, и так оно и оказалось,- если бы надо было думать, я бы пропал.
К коммутатору вели три провода, я не знал, по какому он говорит, я вытащил все три, когда я вытаскивал третий, связь прервалась, этот последний провод я и вставил в тот контакт, на котором было написано: "Телефон учеников". Катарина сказала, что он зазвонит автоматически и чтобы я слушал в наушники. Однако она не могла предусмотреть, что секретарша будет прямо за дверью.
Я слышал, как зазвонил телефон, слышал, как сняли трубку. Потом сказали: "Кабинет психологии".
Это был голос Катарины.
– Это Баунсбак-Коль, – сказал он. – Хессен на месте?
Она ответила так, как будто не слышала вопроса.
– Все так, как мы и сообщали,- сказала она,- у нас большие сложности, мы просим вас немедленно приехать.
– Это совершенно исключено,- ответил он.
– Это касается Августа Йоона, о котором мы сообщали, речь идет о насильственных действиях.
– Я хочу поговорить с Хессен,- настаивал он.
Я запомнил его в день вручения наград на стадионе Гладсаксе, у него была служебная машина с шофером. Хорошо одетый и величественный. Похоже было, что он звонит из своего кабинета.
Мое положение стало еще сложнее, когда я услышал другой звук. Я стоял спиной к двери в кабинет Биля. Оттуда и доносился его голос. По нашему плану его не должно было там быть, но тем не менее он был там.
Теперь я находился в большой опасности, зажатый между секретаршей, Билем и начальником отдела образования.
– Мы снимаем с себя всякую ответственность, – заявила Катарина.- Все рушится.
Он требовал Хессен, а она ему не ответила. Это был голос Катарины, и тем не менее это была не она. Один из тех людей, которые скрывались в ней и которых я никогда не смогу понять, взял верх.
Мне было слышно его дыхание.
– Я сейчас приеду,- сказал он.- Переключите меня на канцелярию.
Я переставил контакт туда, где он был прежде.
– Канцелярия,- ответил я.
– Позовите Биля.
Он не поверил ей. Ему нужна была определенность.
– Его вызвали,- сказал я.- Произошел несчастный случай.
Мне было слышно, как секретарша бежит по коридору. Я положил трубку. Она вошла в дверь.
– Ему плохо,- сказала она,- надо найти Флаккедама.
– Я как раз собирался вниз к нему,- ответил я.- Я попрошу его сразу же подняться сюда.
Она едва понимала, что я говорю.
– Он такой худой,- сказала она.
13
Не могло быть и речи о том, чтобы теперь возвращаться в класс или в жилой корпус. Фредхой хотел поговорить со мной – возможно, он ищет меня. Не было ни одного места в школе, где бы я мог отсидеться, чувствуя себя в безопасности. Я спустился на лестницу между первым и вторым этажами, напротив младших классов, здесь мне будет видно, когда пойдет кто-нибудь из учителей, и я успею спрятаться. Когда прозвенел звонок, означающий конец времени, отведенного на обед, я влился в общий поток, который вынес меня во двор. Дежурным преподавателем был Флаэ Биль, но он не проявлял никаких признаков беспокойства. В какой-то момент в воротах появился Фредхой, но я пригнулся, а когда снова поднял голову, он уже исчез,- если все ученики собирались вместе, их оказывалось так много, и все были так похожи, что среди них трудно было найти кого-нибудь одного.
Но Катарину я увидел, а когда Флаэ оказался в противоположном конце двора, мы оба подошли к черте, разделяющей двор. Мы шли рядом по обе стороны черты от стены к зданию школы, не глядя друг на друга.
– Он может появиться в любой момент,- сказала она.- Когда прозвенит звонок, не ходи на урок, отправляйся в южный двор встречать его.
– Они будут искать меня,- сказал я.- И тебя тоже.
– Только после урока.
– Времени не хватит,- сказал я.
Вокруг нас играли в пятнашки. Асфальт был покрыт ледяной коркой, все бегали парами, взявшись за руки. Каждая пара состояла из мальчика и девочки. Было скользко, поэтому трудно было крепко держаться друг за друга и пришлось снять рукавички. То есть девочку держали за руку, касаясь ладонью ее ладони. К тому же приближалось Рождество, это усиливало ощущение всеобщей расслабленности.
Мы смотрели, как они играют, еще недавно мы играли вместе с ними, а теперь они вдруг стали казаться совсем далекими. Дело было не только в том, что меня исключили и я скоро отсюда уеду, а поэтому не имело никакого смысла особенно думать о них. Дело было в другом: в Катарине, и в том поцелуе, и в Августе, и в том, что мы уже почти поняли все, и в том, что обратного пути не было.
– Я хочу тебя кое о чем спросить,- сказала она,- ты можешь переставить школьные часы, те, что звонят с урока и на урок?
В воспитательном доме о начале и конце урока возвещал маленький колокольчик, который висел под навесом рядом со зданием школы. Для того чтобы интернатские дети знали о том, что пора в столовую или спать, использовался звонок большего размера, который висел перед входом. Оба эти звонка были подарками королевской семьи. Работа "звонаря", то есть того, кто должен был звонить в звонок, нравилась всем, но звонарем назначали только кого-нибудь из старшеклассников, того, кто как-нибудь особенно отличился.
Пока я был в воспитательном доме, ни разу не случалось, чтобы кто-нибудь другой, кроме звонаря, коснулся звонка. Но поскольку звонки висели у всех на виду, было все-таки назначено официальное наказание для тех, кто, не имея на это права, притронется к звонку, этим наказанием было немедленное исключение.
В школе Биля никто не говорил о возможности такого наказания, звонки были у всех на виду, а сами часы никто не видел, мысль о том, чтобы как-нибудь добраться до них, никому не приходила в голову. Пока Катарина не упомянула об этом, ни я, ни кто-нибудь другой не мог себе такого представить.
– Часы не висят в кабинете Биля,- сказала она.- И в канцелярии их тоже нет. Они должны быть в учительской или за той дверью, которая находится между санчастью и кабинетом Фредхоя.
– Может быть, они у Андерсена? – предположил я.
Она покачала головой.
– Это слишком важно,- возразила она.- Их никогда бы не повесили рядом с землей. Их будут держать на свету. Поблизости от Биля и Фредхоя.
Я ничего не сказал, ничего ей не ответил. Но казалось, она этого и не ждала. Все было кончено. Но в эти последние мгновения мы находились в лаборатории, и все еще было возможно.
Она обернулась ко мне. Потом переступила через черту и подошла вплотную.
– Переставь их на десять минут назад,- сказала она.- Тогда мы все успеем. И обязательно что-нибудь произойдет, возникнет нечто вроде хаоса. При этом десять минут – это не очень много. Это будет ровно столько, сколько нужно.