Начало смеркаться. Еще до прихода первого гостя Мариам удалилась к себе и легла. Снизу доносились громкие голоса и смех, а она все поглаживала себя по животу - никак не могла удержаться - и думала о том, как в ней растет новая жизнь. На глаза у нее наворачивались слезы.
Мариам думала о долгой дороге (целых шестьсот пятьдесят километров), отделявшей их от Герата, лежащего на западе, почти на самой границе с Пакистаном. Они с Рашидом проехали через большие и маленькие города, через деревушки, через горные перевалы и выжженные солнцем пустыни. И вот теперь у нее есть свой дом и свой муж. Но путь ее еще не окончен, ее ждет материнство. Как сладко думать о ребенке. Это ее малыш, их малыш. Перед ее любовью к нему все прочее в ее жизни кажется таким маленьким.
И ей не придется больше собирать камушки!
Внизу кто-то хлопнул в барабан, откашлялся. Понеслись пронизанные ритмами песни.
Живот у Мариам был такой мягкий и гладкий. "Он пока всего-то с ноготок", - сказал доктор.
"Я буду матерью, - радовалась она. - Я буду матерью", - повторяла она снова и снова, смакуя каждое слово. И радость смыла все горести и печали. Сам Господь привел ее сюда. "Аллаху принадлежит и восток и запад; и куда бы вы ни обратились, там лик Аллаха. Поистине, Аллах объемлющ, ведущий!" - частенько повторял мулла Фатхулла слова Корана.
Мариам расстелила молитвенный коврик и совершила намаз. Закончив молиться, она попросила Аллаха не оставлять ее своей милостью.
Это Рашиду пришло в голову отправить жену в хамам -баню. Раньше Мариам никогда не была в бане, но, по словам Рашида, нет ничего восхитительнее, чем выйти из жары на свежий воздух и почувствовать, как твоя кожа дышит.
В женской бане смутные силуэты были еле видны в облаках пара. То чье-то бедро вынырнет, то плечо. Визг девчонок, ворчание старух, плеск воды будто вязли в четырех стенах. Мариам села в дальнем углу и начала тереть пятки пемзой, довольная, что пар скрывает ее от посторонних глаз.
Показалась кровь.
Мариам громко закричала.
Шлепанье босых ног. Проступающие из тумана женские лица. Цоканье языков.
Поздним вечером Фариба рассказывала в постели мужу, как жена Рашида корчилась в луже крови, поджав колени.
- Представляешь, Хаким, у нее даже зубы стучали, так ее трясло. И она все спрашивала меня тонким голоском: "Так бывает, правда? Ведь ничего страшного не случилось? Да?"
Еще одна поездка на автобусе вместе с Рашидом. Опять валит снег. Глубокие сугробы лежат на тротуарах, снег покрывает крыши, клочьями свисает с веток. Лавочники расчищают подходы к своим лабазам. Мальчишки гоняются за черной собакой, машут руками проезжающему автобусу. Мариам смотрит на мужа. Глаза у него закрыты, но на этот раз он ничего про себя не мурлычет. Мариам тоже закрывает глаза. Ей хочется поскорее снять ледяные носки, содрать с себя колючий влажный свитер. Ей хочется побыстрее доехать.
Дома она ложится на диван, и Рашид накрывает ее одеялом. Движения его холодны и небрежны.
- Ну что это за ответ, - никак не может успокоиться он. - Я ведь не к мулле пришел, а к доктору. И заплатил, что положено. А он мне: "Господне попущение".
- Ты бы отдохнул. - Мариам свернулась клубком под одеялом.
- Господне попущение! - кипятится Рашид.
И уходит к себе. И курит до самой ночи.
Мариам лежит, поджав колени, глядя на крутящиеся за окном снежинки. Нана как-то сказала ей, что каждая снежинка - это горестный вздох женщины. Вздохи поднимаются к небу, собираются в облака и тихо падают обратно на землю.
"Напоминанием о женских страданиях, - говорила Нана. - Вот так, безропотно, мы переносим все тяготы".
14
Теперь стоило Мариам подумать о стоящей в сарае незаконченной колыбельке или о дубленочке, что так и осталась висеть у Рашида в шкафу, как неизбывное горе охватывало ее, она слышала голодное гуканье ребеночка, его невнятное лепетание... Вот она дает младенцу грудь, он сопит и чмокает... Скорбь волной захлестывала ее, сбивала с ног. Она и не догадывалась, что можно так тосковать по нерожденному, которого ей и увидеть-то не довелось.
Потом кручина понемножку отступила. Бывали дни, когда мысли о прошлом уже не причиняли такой боли. А то ведь порой она еле поднималась с кровати, чтобы помолиться, постирать, приготовить Рашиду поесть.
Мариам страшилась выходить из дома. Ее снедала зависть к соседкам, родившим столько детей. Ведь у некоторых было по семь-восемь чад. И как женщины не понимали своего счастья, не постигали, как милостив к ним Господь, давший выносить и выкормить кроху! А вот ее малютку смыла грязная мыльная вода.
Мариам из себя выходила, заслышав жалобы на сыновей-хулиганов и бездельниц дочерей.
Внутренний голос пытался ее успокоить, утешить: "У тебя будут еще дети, Иншалла. Ты молодая. У тебя все впереди".
Но у горя Мариам были четкие очертания. Она смертельно тосковала по этому малютке, по вмиг ушедшему короткому счастью.
Порой ей казалось, что она не заслужила милости Господа, что это ей наказание за вину перед Наной. Ведь Мариам будто сама затянула петлю на шее матери. Вероломная дочь не может стать матерью, такова Божья кара. По ночам ей снились кошмары. Мамин джинн проскальзывал к Мариам в комнату и когтями вырывал из утробы ребенка. А Нана довольно смеялась.
Бывало, ее душил гнев. Это Рашид виноват, рано начал радоваться. И с чего он взял, что у них родится мальчик? Ведь пути Господни неисповедимы. И зачем потащил в баню? Грязная вода, мыло, пар, жара - и вот, случилось непоправимое. Нет, нет, Рашид ни при чем. Вина лежит на ней одной. Это она спала не на том боку, лопала острое, не ела фруктов, пила слишком много чая.
Это все попущение Господне. Бог насмехается над ней. Осчастливил, подразнил - и вдруг лишил своего благоволения.
Только не надо кощунствовать. Аллах милостив. Ему не пристала мелочная месть. В ушах у нее зазвучали слова муллы Фатхуллы: "Благословен тот, в руках которого власть и который властен над всякой вещью, который создал смерть и жизнь, чтобы испытать вас, кто из вас лучше по деяниям. - Он велик, прощающ!"
И Мариам становилась на колени и молила о прощении за нечестивые мысли.
После того, что случилось в бане, Рашид явно переменился к жене. Теперь он почти не разговаривал с ней, когда возвращался домой с работы. Ел, курил и отправлялся спать. Иногда врывался среди ночи и грубо овладевал ею. Часто сердился по пустякам, придирался: то в доме нечисто, то во дворе беспорядок, то обед невкусный. По пятницам они иногда гуляли по Кабулу, как бывало, но Рашид теперь почему-то постоянно торопился, и она поспевала за ним чуть ли не бегом. И смеялся он теперь редко, и достопримечательностей не показывал. А вопросы его только злили.
Однажды вечером они сидели в гостиной и слушали радио. Зима уже была на исходе. Ледяные метели стихли. С веток высоких вязов капало, парочка недель - и появятся нежно-зеленые почки. Рашид притопывал ногой в такт песне, курил, щурил глаза.
- Ты сердит на меня? - спросила Мариам.
Рашид слова не сказал в ответ. Музыка кончилась, настало время новостей. Дикторша сообщила, что президент Дауд Хан, к неудовольствию Кремля, выслал из страны очередную группу советских консультантов.
- Я волнуюсь, что ты на меня сердишься.
Рашид вздохнул:
- Правда?
Наконец-то соизволил посмотреть на нее.
- И на что мне сердиться?
- Не знаю, но с тех пор, как наш малыш...
- Так вот за кого ты меня принимаешь. А я ведь столько для тебя сделал.
- Я ничего такого не думаю...
- Тогда не приставай ко мне.
- Прости. Бебахш, Рашид. Прости меня.
Он потушил окурок, зажег новую сигарету, сделал звук погромче.
- Я все думаю... - Мариам старалась перекричать радио.
Рашид сердито вздохнул, немного убавил громкость, устало потер лоб.
- Что еще?
- Я все думаю, может, нам устроить настоящие похороны? Чтобы ребенок был погребен как полагается, с молитвами.
Мариам долго размышляла над этим. Нельзя, чтобы крошку все забыли. А на то есть освященный веками обряд.
- Это еще зачем? Что за дурость!
- Мне будет легче.
- Вот и займись этим сама. Я уже похоронил одного сына и второго хоронить не собираюсь. А сейчас не мешай слушать.
Он прибавил звук, откинулся назад и закрыл глаза.
На следующей неделе, солнечным утром, Мариам вырыла во дворе ямку, бросила в нее дубленочку, купленную Рашидом, и присыпала землей.
- Во имя Аллаха милостивого, милосердного, и во имя посланца Господня, да пребудет с ним мир и благословение Аллаха, - шептала она, вонзая в почву лопату. - Ты вводишь ночь в день и вводишь день в ночь, и выводишь живое из мертвого, и выводишь мертвое из живого, и питаешь, кого пожелаешь, без счета!
Мариам присела на корточки у холмика.
- Милостивый Господь, дай пищу мне.
15
Апрель 1978
17 апреля 1978 года - Мариам стукнуло девятнадцать - человек по имени Мир Акбар Хайбер был найден убитым. Два дня спустя в Кабуле прошла громадная демонстрация. Все соседи только об этом и судачили. Мариам видела в окно, как они размахивают руками, как, прижав к уху транзисторы, ловят каждое слово, как беременная Фариба, сложив руки на большом животе, оживленно беседует во дворе своего дома с какой-то женщиной, которую Мариам раньше не видала и имени которой не знала, с рыжими волосами и постарше Фарибы. За руку рыжеволосая держала маленького мальчика - вот его имя Мариам хорошо расслышала, его звали Тарик.
Мариам и Рашид на улицу выходить не стали - они слушали радио. Десять тысяч человек прошли маршем по правительственному району Кабула. Рашид сказал, не глядя на жену (Мариам даже засомневалась, к ней ли он обращается), что этот самый Мир Акбар Хайбер был известным коммунистом и что теперь его сторонники обвиняют правительство Дауд Хана в смерти товарища.
- Кто это - коммунист? - спросила Мариам.
Рашид засопел и наморщил низкий лоб.
- Не знаешь, кто такие коммунисты? Ну ты даешь. Это всем вокруг известно. Кроме тебя, конечно. Коммунист - это тот, кто верит в Карла Марксиста.
- А кто такой Карл Марксист?
Рашид тяжко вздохнул. Дикторша сказала по радио, что Тараки, глава фракции "Хальк" Народно-демократической партии Афганистана, выступает перед демонстрантами с подрывными речами.
- Я хотела спросить, чего они добиваются? Во что они верят, эти самые коммунисты?
Рашид фыркнул, затряс головой, всплеснул руками, закатил глаза, но уверенности в его голосе Мариам не заметила.
- Ничего не соображаешь, да? Как ребенок. Голова совсем пустая.
- Я только спросила...
- Чуп ко. Замолчи.
Мариам смолкла.
Она уже привыкла к постоянным грубостям, насмешкам, оскорблениям, привыкла, что в глазах мужа она как бы и не человек вовсе, а так... нечто вроде домашней кошки. Четыре года замужества показали Мариам, что страх может заставить вынести многое. А она боялась. Рашид был вспыльчив, раздражителен, вечно нацелен на ссору, легко распускал руки. Правда, иногда, бывает, остынет и извинится. Но чаще всего и не подумает.
За четыре года, что миновали с трагического происшествия в бане, надежда возрождалась и гасла целых шесть раз. И с каждым крахом, с каждой поездкой к доктору Мариам жилось все тяжелее, а муж все больше озлоблялся. Все в ней теперь его раздражало, ничем она не могла ему угодить. А ведь дом у нее сиял чистотой, рубашки у мужа всегда были выстираны, на обед подавались его любимые блюда. Как-то она даже купила тушь, помаду и румяна и к приходу Рашида накрасилась. Того так и передернуло от отвращения. Мариам долго потом оттирала краску с губ и щек, и мыльная вода перемешивалась с тушью и слезами.
Теперь стоило вечером ключу повернуться в замочной скважине, как Мариам начинала бить дрожь: муж пришел. Затаив дыхание, она вслушивалась в новые звуки: вот скрипнула дверь, застучали по полу каблуки, затрещал стул, зашуршала газета, зажурчала вода. К чему он придерется сегодня? Впрочем, повод найдется. Ведь что бы Мариам ни делала, как бы ни старалась, сына Рашиду вернуть она не могла. Жена не оправдала надежд - и стала просто обузой.
- И что теперь будет? - заговорила она через некоторое время.
Рашид посмотрел на нее исподлобья, то ли вздохнул, то ли тихо застонал и выключил радио.
Направляясь к себе, он захватил приемник с собой.
Дверь за ним закрылась.
27 апреля ответом ей стали треск выстрелов и рев толпы.
Мариам босиком бросилась в гостиную.
Рашид в одном нижнем белье уже стоял у окна. Мариам встала рядом.
Над городом с оглушительным грохотом пролетели военные самолеты. Издали донеслись звуки взрывов, небо затянуло дымом.
- Что это, Рашид? - испуганно спросила Мариам. - Что такое делается?
- Бог знает, - пробормотал он, крутя ручки приемника. Радиостанции молчали.
- Что нам делать?
- Ждать, - проворчал Рашид раздраженно.
День тянулся и тянулся. Рашид не отходил от молчащего приемника, Мариам готовила в кухне рис со шпинатом. Давно прошло то время, когда стряпня доставляла ей радость. Теперь муж выходил из себя чаще всего именно из-за еды. Курма у него обязательно была пересоленная или пресная, рис слишком жирный или очень сухой, хлеб - то непропеченный, то черствый. Мариам и сама начала сомневаться, - может, она правда плохая стряпуха?
Когда Мариам поставила перед ним тарелку, по радио заиграли национальный гимн.
- Я сделала сабзи.
- Помолчи.
"Говорит полковник военно-воздушных сил Абдул Кадыр..." - объявило радио.
Полковник сообщил, что силами восставшей Четвертой бронетанковой дивизии захвачен аэропорт, основные транспортные магистрали города, радио "Кабул", министерства связи, иностранных дел и внутренних дел. Кабул в руках народа. Самолеты и танки атаковали президентский дворец. Разгорелась жестокая битва. Верные Дауду войска сдались.
Через несколько дней, когда коммунисты начнут массовые расстрелы всех, кто был связан с режимом Дауд Хана, когда поползут слухи о тюрьме Поле-Чархи, жестоких пытках и выколотых глазах, Мариам услышит и о резне, учиненной в президентском дворце. Дауд Хан был убит, но прежде повстанцы на его глазах казнили всю его семью, включая женщин и внуков. Поначалу, правда, говорили, что он покончил с собой, что был застрелен в пылу схватки... Но все окажется куда страшнее.
Рашид прибавил звук и наклонился поближе к приемнику.
- Создан Революционный совет Вооруженных сил, теперь наша страна будет называться Демократическая Республика Афганистан, - говорил Абдул Кадыр. - Эпоха аристократии, кумовства и неравенства закончилась. Мы покончили с десятилетиями тирании. Власть находится в руках масс и борцов за свободу. Мы на пороге новой эры в истории нашей страны, эры процветания. Рождается новый Афганистан. Соотечественники, вам нечего страшиться. Новый режим будет строго соблюдать принципы ислама и демократии. Вас ждет светлое будущее.
Рашид выключил радио.
- Это хорошо или плохо? - спросила Мариам.
- Судя по их словам, для богатых - плохо. Для нас, может быть, и не очень.
Мариам подумала о Джалиле. Неужели коммунисты придут за ним? Посадят в тюрьму его самого, его сыновей? Отберут все имущество?
- Теплый? - спросил Рашид, глазами указывая на рис.
- Прямо из горшка.
- Тогда накладывай.
Измученная Фариба приподнялась на локтях. Темнота озарялась красными и желтыми вспышками. Волосы у Фарибы слиплись, лицо заливал пот. Пожилая повитуха Ваджма, муж и сын насмотреться не могли на новорожденную, на ее светлые волосы, розовые щечки, сморщенные губки бутончиком, на нефритово-зеленые глаза. Крик крошечной девочки, поначалу похожий больше на мяуканье котенка, набирал силу. Все заулыбались. Ахмад, самый религиозный из всего семейства, пропел крошке на ушко азан и трижды дунул ей в лицо.
- Лейла, ведь так? - спросил Хаким, качая дочь на руках.
- Да, Лейла, - устало улыбнулась Фариба. - Ночная Красавица. Прекрасное имя.
Рашид скатал из риса шарик, положил в рот, двинул челюстью раз, другой... И, сморщившись, выплюнул рис на скатерть.
- Что случилось? - встревоженно-заискивающе осведомилась Мариам. Сердце у нее испуганно забилось.
- "Что случилось?" - передразнил ее муж. - Ты опять за свое?
- Я его варила дольше, чем обычно.
- Что ты врешь?
- Клянусь...
Рашид резко отпихнул тарелку, рассыпая рис и шпинат, вскочил и выбежал из дома, хлопнув дверью.
Мариам опустилась на колени и постаралась собрать зернышки со скатерти, но руки у нее тряслись. Ужас сдавил грудь. Мариам попыталась вдохнуть поглубже. Перед глазами все плыло.
Дверь снова хлопнула. Рашид вернулся в гостиную.
- Встань-ка. Подойди ко мне.
Он разжал кулак и высыпал перед ней горсть мелких камушков.
- Возьми в рот.
- Что?..
- Возьми. Камушки. В рот.
- Перестань, Рашид...