Коридор - Каледин Сергей Евгеньевич 4 стр.

– Деньги-то у тебя хоть есть? – хмуро спросил Ми-хайл Семеныч Георгия на выходе подъезда. В глуби­не этого вопроса помещалось легкое презрение к недо­статочной, с его точки зрения, самостоятельности зятя.

– Миха-а-ал Семеныч! – полуобиделся Георгий, по­казывая тем самым, что вопрос тестя по меньшей мере неуместен; конечно, деньги есть, хотя на самом деле де­нег было мало.

В сад имени Баумана они вошли медленно и как бы незаинтересованно, что отчасти соответствовало само­чувствию Михаила Семеныча. Георгий же хоть и испы­тывал некоторое возбуждение в преддверии "прощания", перед тестем суетности обнаружить не желал и потому был степенен более, чем требовал темп прогулки.

Они не спеша брели в глубь сада. Ни в Летний театр, ни в кино билетов не покупали, значит, и не намерева­лись их посетить. Пока они шли зигзагами – от аттрак­циона к аттракциону. Из-за плохого зрения Михаил Се­меныч не мог пострелять в тире, хотя очень хотел. По­стрелял Георгий. Безуспешно, чем порадовал, вернее, не расстроил тестя. Михаил Семеныч подождал, пока зять управится в тире, и вместе с ним пошел ломать рога уп­рямому металлическому бычку со стрелкой на лбу, ука­зывающей силу рук ломающего. Несмотря на пожилой возраст и недавний постельный режим, Михаил Семеныч обнаружил значительную силу рук в сравнении с силой рук зятя. Чем тоже остался доволен. А чтобы подкре­пить неслучайность своей силы, ударил деревянной ку­валдой по вбли от быка стоящему силомеру. И здесь он оказался на высоте.

– Расплатись, – через плечо, не оборачиваясь, бро­сил он Георгию. Заканчивать аттракционы они зашли в комнату смеха.

Михаил Семеныч глядел на уродства в зеркалах и не мог решить, как себя вести. С одной стороны – смешно, а с другой… чего ж смешного, если старый (он поправился – "солидный", слово "старый" применительно к себе он не любил), если солидный, заслуженный человек с рабочим стажем больше шестидесяти лет, технический руководитель ткацкого объединения, которого на пенсию провожал сам замнаркома, Михаил Семеныч Бадрецов в присутствии зятя так безобразно отражен в зеркалах, пока он раздумывал, медленно двигаясь вдоль зеркал, исомната смеха кончилась. Георгий хохотал… Михаил Семеныч сдержал проступивший все-таки смех и недовольно откашлялся.

Аттракционы остались позади. Заложив руки за спину, оба по-прежнему молча брели вперед. Справа в ог­ромной фанерной раковине духовой оркестр слепых играл "Амурские волны". Георгий, несмотря на любовь к духовой музыке, вопросительно глянул на тестя; Миха­ил Семеныч, несмотря на равнодушие к музыке, кивнул головой и направился к задним скамейкам.

Но оказывается, слепые уже заканчивали музыку. Георгий в хорошем более обычного настроении от "Амур­ских волн" улыбнулся тестю:

– Cфотографируемся.

– У-у-у… – сморщился Михаил Семеныч, но не по­тому, что не хотел сфотографироваться, а потому, что инициатива исходила не от него.

Они пошли дальше. Слева за высокой оградой, облепленной мальчишками, шумела музыка. Но не плав­ная, как у слепых в раковине, а дерганая, нехорошая…

– Чего там? – Михаил Семеныч недовольно смор­щился в сторону шума. – Поют?..

– Танцы, – ответил Георгий и чуть было не предло­жил тестю заглянуть туда. – Для молодежи, – добавил он солидным голосом. – Люська уже бегает потихонь­ку… Хорошо танцует… Роман научил.

Михаил Семеныч вскинул брови:

– Мой?

– Наш, – подтвердил Георгий. – Поехал в санато­рию язву закрыть, а привез фокстрот… Да сейчас это ни­чего, можно…

– Выдрать ее! – буркнул Михаил Семеныч. – Моду взяли… Ты Липу вот спроси, как я их сек, если что… В кровь. Зато не стрекулистки…

– сфотографируемся, – перебил его Геор­гий. – Пять минут – и снимок. На память. А то когда еще. Давай…

– У-у-у… – отмахнулся Михаил Семеныч, недоволь­ный, что его перебивают повторно. – Вперед иди.

Ресторан "Грот" находился не на основной аллее са­да, по которой они двигались, а немного сбоку, однако каким-то образом они оказались именно на этой боковой аллейке.

"Грот" действительно находился в гроте, воспро­веденном в натуральную величину в искусственно соз­данной горе, наверху которой стоял каменный горный козел, напрягшись перед прыжком в небо.

Посещение ресторана проошло само собой, без об­суждения.

Михаил Семеныч вошел на веранду ресторана и сел за ближайший столик, безучастный и как бы недоволь­ный тем, что оказался втянут в подобную непристойность.

– Жарко, – проворчал он, снял картуз и вытер лос­нящуюся от репейного масла лысину. К столику подскочил официант.

– Значит, так!.. – потирая ладони, сказал Георгий.

– Я чего говорю, – Михаил Семеныч отхлебнул пи­ва, аккуратно, чтобы не накапать в стакан, отжал на­мокший ус и отломал у рака вторую клешню. – Мы с Аб­рам Ильичом, аптекарем, на Москве-реке были в пар­ке Горького. Тоже жарко. Там купальня, освежались… В прокат дают. Недорого: трусы – пятиалтынный, а суп­руге Абрам Ильича – четвертак, все, что положено, – Михаил Семеныч показал, "что положено", и вздохнул. Вздыхал он всегда, когда говорил о женщинах. Он по­молчал, занятый раком, и вдруг рассердился: – Ну, кро­ме пива-то, что – все?!

…Когда они вышли ресторана, уже смеркалось. В походках их, особенно Георгия, чувствовалась неуве­ренность. Михаил Семеныч держался устойчивее, так как был потолще и покороче.

– сфотографируемся, – предложил он Геор­гию, проходя мимо фото. – На память…

– Да-а-а… – Георгий кивнул расслабленной головой.

Зашли в "Моментальное фото". Мастер усадил их на плюшевую козетку и велел приготовиться, то есть чтобы Георгий открыл глаза. Михаил Семеныч пытался возбу­дить зятя от дремоты, но тщетно. Фотограф, поняв ситуа­цию, снял их какие есть.

В ожидании снимка они сидели на лавочке возле фото.

Гремела музыка на танцверанде. В паузах между ганцами доносились громкие голоса и музыка летне-jro кинотеатра.

Михаил Семеныч сидел сначала прямо, но вдруг неосторожно дернулся, вышел равновесия и стал мед-ленно заваливаться в сторону Георгия. Тот принял плечом Михаила Семеныча и так и оставил его прислоненным к своему плечу, не возвращая в прежнее положение.

Фотограф вынес снимки и постучал в спину Георгия:

– Заказ готов. Два рубля, пожалуйста.

– Зачем? – спросил Георгий, стараясь придать голосу трезвую солидность. Он открыл глаза. – Что это?

– Это вы с папашей. С ними, – фотограф уважительно, не тыкая пальцем, движением корпуса указал на Михаила Семеныча.

Георгий достал кошелек и подал фотографу. Тот по­копался в кошельке, вынул два рубля, повертел их пе­ред глазами Георгия и сунул кошелек обратно Георгию в карман.

Георгий пробормотал "спасибо" и задремал, отки­нувшись на спинку лавочки. На плече его храпела голо­ва Михаила Семеныча.

Снимок выпал руки Георгия и лег возле его ног на гаревую дорожку.

Какой-то прохожий поднял снимок, отряхнул его и, сложив пополам, засунул Георгию в нагрудный карман.

– Поныри! – выкрикнула проводница. – Три минуты стоим, кому выходить – поспешайте!..

Первой вылезла вагона Липа, потом спустился Михаил Семеныч, поддерживаемый Аней. Проводница подала вн чемоданы, корзину и огромную круглую ко­робку с тортом.

Липа пересчитала места и огляделась. На станции Поныри никого не было.

– Задерживается… – неопределенно пробормотала она, оправдываясь перед отцом за отсутствие встречи.

Михаил Семеныч недовольно кашлянул.

Из открытого окна станционного здания с вывеской "Поныри" высунулась рука, нащупала веревку, исходя-Щую маленького колокола над окном, проплыл сла­бый звон. Состав зашипел, дернулся, а – за угла выка­тилась бричка и тихо подъехала к прибывшим.

– Слава богу, Семен Данилович! – с облегчением сказала Липа. – Это Машенькин конюх, – пояснила она отцу.

– Марь Михайловна в поле. Сенокос, велела вас встренуть. Значить вот, приехали… С приездом! – Он посмотрел на сидящего на чемодане Михаила Семеныча и тихо спросил Липу: – Папаша-то у вас как, двигается или помочь?

– Спасибо, не надо, – ответила Липа и схватилась за чемоданы, чтобы положить их в бричку.

– Липа! – одернул ее Михаил Семеньгч.

Липа послушно опустила чемоданы на землю.

– Грузи, – кивнул Михаил Семеныч конюху.

Марья Михайловна жила при конторе совхоза. Заво­дить хозяйство она, одинокая, не стала и от полагавше­гося ей директорского дома отказалась. Двух комнат при конторе ей вполне хватало.

Пока конюх перетаскивал чемоданы и ставил само­вар, Липа расспрашивала про директорскую жнь сестры.

– Да что об них говорить!.. Конюху надоело увили­вать от ответа, он остановился возле Липы с самоваром в руках, поставил его на землю и махнул рукой: – Все сами, все сами, а толку?.. Сенокос вон начали, а кто ж в эту пору сенокосит? С виду-то травы встали, а посмот­реть: не выстоялись, иссохнутся – скотине жрать нече­го. – Конюх развел руками и, видно испугавшись своей разговорчивости, добавил: – А так-то они женщина по­ложительная, старательная… Пироги к вашему приезду взялась чинить, да вызвали…

Михаил Семеныч сидел под вербой и чувствовал, что хочется ему рассердиться, но объекта для недовольства пока не находил. Мычали коровы, солнце садилось в пруд. Он задремал. Сквозь дрему с закрытыми глазами Михаил Семеныч миролюбиво отбивался от немногочис­ленных комаров, попискивающих возле его картуза…

Аня внимательно следила, как надувается на руке деда комар, но не убивала его. Комар раздувался все больше и больше. Михаил Семеныч укуса почему-то не чувствовал, красное брюшко комара раздулось, и нако­нец он, упершись передними лапками в тугую синюю жилу на руке деда, не торопясь, вытянул хоботок и перевел дух. Аня занесла руку, чтобы его прихлопнуть, но в последний момент раздумала, так безвинно вел себя ко Комар посидел на руке Михаила Семеныча, подпрыгнул и, тяжело неся налитое брюшко, медленно поплыл в сторону.

Аня поглядела вокруг.

– Мама! Смотри, какой большой лопух!

– Не трог! – одернул ее Семен Данилович. – Это борщевик. Для пчел медонос, а людям вызывает поче­суху… Марь Михаловна! – вдруг сказал он, прислуши­ваясь к далекому конскому топоту. – Едут!

Аня повернула голову:

– Нет никого.

– Как нет, сейчас будут, – проворчал конюх. – Я ко­ня завсегда узнаю. Мальчик-то вон он, засекает…

– Тпру-у-у! – грубым, охрипшим голосом крикнула Марья.

Михаил Семеныч потревоженно открыл глаза, с не­довольным видом сложил руки на груди.

– Он же тебя разнесет! – воскликнула Липа. – Как же ты не боишься, Марусенька?!

Марья – похудевшая, легкая, тоненькая, в мужских бриджах, заправленных в сапоги, – соскочила с седла и закрутила вожжи за вербу.

– Господи! – она всплеснула руками. – Как же я вас заждалась!

Началась встреча. Липа с Марьей заплакали. Миха­ил Семеныч с удовлетворением переждал основной плач и осадил дочерей:

– Ну, все, все, будет…

Марья легко оттолкнула зацелованную Аню, громко высморкалась, вытерла глаза косынкой. Развязала торт, понюхала.

– Зачем привезли? – недовольно спросила она. – Сколько раз говорить: ко мне едете – не брать ничего! Я хозяйка!.. Семен! Выкини, прокис!..

Конюх взял торт и пошел выкидывать, но по дороге раздумал и положил его в бричку.

Торт был свеж или почти свеж, так как покупался вечером у Елисеева, тем не менее Михаил Семе­ныч с удовлетворением кивал головой: все правильно, как учил, как воспитывал, гость – святое дело. И сам до недавнего времени только этоге правила держался. Каж­дое лето в Иваново приезжала вся родня: Липа с семьей, Марья, Роман. В те годы Шурка – сначала прислуга, потом жена – целый месяц безмолвно обхаживала всех да плюс еще Глашу. Липа брала ее для помощи, но отец и Глашу причислял к отдыхающим и от хозяйственных забот отстранял.

– Марья Михайловна, самовар поспел! Липа толкнула сестру локтем, – мол, угостить надо конюха, но та одернула ее:

– Сама все знаю! Ступай, Семен! Езжай в Бабрухин Лог, скажи – меня сегодня не будет. Лошадей без меня не давать. Никому! Понял?! – Она обернулась к от­цу: – Пойдемте в дом, папаша.

Липа с одной стороны, Марья с другой повели отца в дом, подстраиваясь под его медленный ход.

– Я чай не буду, – пробурчал Михаил Семеныч. – Спать буду, устал.

Сейчас постелю, – сказала Марья покорно, но с неко­торым напряжением.

Уложили отца, сели за стол.

– Ну вот, Марусенька, все, слава богу, хорошо. Все живы. А где Аня?.. Аня! Иди пить чай.

– Тетя Марусь! Мальчик отвязался!

– Отвязался? Он есть хочет. Отведи-ка его на ко­нюшню, Анечка. Мальчик!

Мерин оторвал тяжелую голову от земли, посмотрел, кто зовет, и, обрывая на ходу прядь травы, боком побрел к окну. Марья спустилась с крыльца, погладила мерина и, засунув ногу племянницы в стремя, запихнула ее в седло.

– Что ж это ты у нас такая конопатая? – Марья улыбнулась девочке. – Прямо сорочье яичко…

– А-а, пройдет!.. – Аня махнула рукой, без страха устраиваясь в седле.

– Упадет! – заверещала Липа. – Свалится!

– Он тихий.

– А куда его? – сияя от радости, спросила Аня.

– Да он сам знает. Пошел! – Марья хлопнула ме­рина по бугристой, накусанной паутами ляжке. – Чай-то остыл уж небось?

Марья стала подогревать самовар, а Липа перешла к московской жни:

– …Врач говорит, у него не расходованы мужские потенции…

– Чего-чего? – Марья резко смахнула со скатерти несуществующие крошки. – По-тен-ции!.. Кобель ста­рый!.. – И, устыдившись своих слов, смягчилась: – А че­го он так устал, вроде дорога не очень?.. В купейном ехали?:

– В купейном… – сказала Липа. Рассказывать про вчерашний поход отца с Георгием в сад Баумана она не стала.

– Как у Романа дела?

– Все учится… И техникум с отличием кончил, и ин­ститут так же хочет… Начальник подстанции.

– Заочно учиться тяжело, по себе знаю, – вздохнула Марья.

– На вечернем полегче, – ободрила ее Липа. – На пятый курс перешел. Еще бы женился…

– Да уж пора. Полысел…

– Сейчас лысых много, – успокоила ее Липа. – От­цу-то нравится, что Ромка лысый, порода видна. Я ему говорю: ты бы женился, Рома, и мне, и Марусе спокой­нее было. А он: не могу. Какая семья, пока учусь…

– Правильный подход… – Марья выпустила дым.

– Аня дорогу обратно найдет? – забеспокоилась вдруг Липа.

– Да это рядом. – Марья стряхнула пепел в раскры­тый спичечный коробок. Липа, поискав по сторонам пе­пельницу и не найдя ее, пододвинула к сестре блюдце. – Чего про Люську не рассказываешь? – спросила Ма­рья. – Чего с учебой надумала? Или так… один свист и будет?..

– Ты очень раздражительна стала, Машенька. В са­наторию бы тебе…

Марья посмотрела на сестру с чуть брезгливым со­страданием:

– О чем ты говоришь, Ли-ипа! – Она поглядела по сторонам. – Сейчас такая санатория, не приведи госпо­ди! Вчера Михайлова… – Она махнула рукой.

– У нас на Метрострое тоже… – закивала Липа.

– Ты-то не волнуйся, – успокоила ее Марья. – Ты беспартийная, с тобой все в порядке. – Помолчала, по­думала. – Не хотела тебя волновать, но скажу… Сиди спокойно, чего побелела? Слушай. Если со мной что-ни­будь… Ну, ты понимаешь. Семен, конюх, пришлет тебе лисьмо: мол, Марья Михайловна уехала в командировку. Поняла, ясно? Ну, вот с этим – все. про Люську. Куда будет поступать?

– Она предполагает в Торфяной, – робко промолви­ла Липа, наблюдая за реакцией сестры. Та молчала по­ка, только шумно выдувала дым через ноздри. – От до­ма недалеко. И экзамены полегче. Аттестат у нее – сама знаешь!

– Лентяйка! – наконец отреагировала Марья, тыкая папиросу в блюдце. – Зла на вас не хватает! И будет всю жнь в болоте ковыряться!.. – Марья постучала пальцем по столу. – Помяни, Липа, мое слово, даст она тебе прикурить…

– Ну, что вы все на нее! – всплеснула руками Ли­па. – И Георгий, и ты. Конечно, она не очень старатель­ная, но она способная…

– Чаю! – раздался голос Михаила Семеныча. Он сел, отер лысину и, чтобы зря не пропадала строгость, добавил: – А верхом – ты это, Марья, брось! В мужских портках! Никакой солидности! Ты же не просто так, ты дире И не кури при отце!

Марья раздраженно крутанула в блюдце не до кон­ца погасшую папиросу, источающую еле заметный дым. Липа подала отцу чай.

– В стакане! – отвел ее руку с чашкой Михаил Се-меныч. – Тебе жакет надо, юбку черную… Варенья на сто­ле не вижу… Сливового.

Марья поднялась за вареньем. За ней поспешила Липа.

– Отвыкла, – виновато пробормотала Марья. – Не могу вот так вот с места в карьер перестроиться.

– Может, мне его забрать все-таки, Машенька? – виновато, потирая руки, спросила Липа.

Марья обернулась к сестре, обняла ее и поцеловала:

– Да что ты, Липочка, говоришь? Обойдется как-нибудь. Слава богу, живы-здоровы… Обойдется.

Мычали коровы, солнце почти совсем ушло в пруд, от него осталась только маленькая желтая горбушка.

3. ЛЮСЯ ВЫШЛА ЗАМУЖ

Зимой Люсю затошнило, а когда "неукротимая рвота беременных", как для внушительности называла токси­коз Липа, прекратилась, с Финляндией был заключен Стал длиннее рабочий день, на улицах появилось много мальчиков в форме ремесленных училищ. Старин­ный друг Георгия по Павловскому Посаду Митя Малы­шев, приходивший до финской кампании по воскресень­ям в Басманный в гости с женой и сыном Витей, стал приходить реже и только с женой: Вите отрезали отмо­роженную на войне пятку, а с палочкой он ходить по го­стям стеснялся.

Беременность Люся долго скрывала, пока ее не нача­ло поминутно рвать и все стало безразлично.

Виновником Люсиного состояния оказался ее одно­курсник Лева Цыпин.

С Левой Люся работала в паре на практике по геоде­зии. Потом в той же паре они остались немного подрабо­тать геосъемкой в колхозе под Калинином. Когда Аня, ездившая проведать сестру, рассказывала дома, какие под Калинином прекрасные места и что спят Лева с Лю­сей на сеновале, Георгий сказал: "Э-э… ребята…" – и сделал жест, будто оглаживал бороду. Липа, естествен­но, была возмущена таким гнусным предположением.

Состояние Люси давало основание для законного аборта, но Липа категорически запретила дочери даже говорить об этом, а Георгию – думать: первый аборт, по­следующее бесплодие… Люся будет рожать.

Марья по телефону кричала, что надо написать на негодяя в райком комсомола.

Не зная, на что решиться, Липа позвонила Роману, сказала, над© поговорить. Роман обещал приехать вечером.

Аня встревожилась. Из художественной литературы с ей было вестно, что благородные молодые люди женят­ся иногда на обесчещенных не ими девушках. А вдруг Роман решит жениться на Люсе? Это никак не входило в Анины планы, потому что она давно уже решила сама выйти за Романа, как только ей исполнится шестнадцать лет.

Она узнала у Василевской – Василевская юрист, – такой брак возможен, потому что Роман не родной ма­мин брат, а сводный, сын маминой мачехи.