Решила, что в квартирочке всё будет чётко (давно хотела чёткости), чтоб всё по местам, всё под рукой. А чистый воздух, а церковь… Церковь оказалась очень красивой. Так как до этой пробежки по Медведково и не имелось надобности посещать именно этот отдалённый район, то и позабыла об этой церкви, о её замечательной роли в литературе. Эта церковь была прототипом церкви в "Войне и мире". Именно в этот храм "всходила" по каменным ступеням Наташа Ростова. Какая удача: предстоит жить рядом с таким толстовским местом Москвы! Конечно, Москва полна и других уникальных мест… Но у каждого своя Москва…
Возвратилась Манечка с прогулки, прошедшей в конькобежном темпе, бодрой и молодой, свободной от мелочей суеты. "Как будешь деньги увозить, идиотичная?" – ненужно проговорил в висках голос брата Сёмы.
Глава четвёртая. Сдача
На юбилей свадьбы тёти Люды и дяди Коли идти не хотелось, но пришлось. И вот в родных Черёмушках за семейным столом заметила Маня, что её кузины обращаются с ней, как с родной. С чего бы это? Застолье проходило, как обычно, в той же, знакомой с детства панельной "трёшке", как называют кратко такие квартиры на фирме "Гусь-Русь-интернетед". И обе двоюродные сестрёнки (Ирина и Наташка) сегодня чувствовали себя тут, на этом отведённом им жизнью пространстве, где больная мать и больной отец, вполне комфортно, будто это они жили в Кулаковом переулке, имея избыточную площадь в сталинском доме.
Вначале Маня ничего не заподозрила, только удивилась, отчего эти "мачехины дочки" слишком вежливо передают ей салаты. Одна "мимозу" подсовывает: "Маня, как? Желаешь?". Другая – "оливье": "Ты ещё сегодня не пробовала…" Где это видано, чтоб они обращались с человеком по-человечески! В детстве последнюю игрушку отбирали, как что – вопли: "Мама, нам с Иркой суфле!" "Мама, нам с Наткой глазурованные сырки!" Ничего не было в свободной торговле в тогда несвободной советской стране: конфеты суфле, например, в кремлёвском буфете на съезде передовиков, сырки, которых сейчас на каждом углу и всё разные, с Кутузовского привозили из "дипломатического" магазина…
Тётя Люда никогда не была похожа на мачеху из сказки, и Сёму любила, как сына, и Манечку называла "Золушкой" исключительно из любви к ней и к своей рано умершей сестре. Отец, не принимавший участия в воспитании детей-сирот, теперь с удовольствием жил практически на иждивении Сёмы в их старой хрущёбе на Профсоюзке. Было у них, как в сказке: Маня донашивала платья сестёр, их шубки и шапки. Единственное, что донашивать не могла – обувь. Тут уж, извините: у этих, можно сказать, с детства сорок два и две десятых, а у неё – тридцать пять и пять. И принц появился, и увёз Маню в такой видный дом! А эти так и остались тут сохнуть.
Подоплёка опёки прояснилась сразу, как только прошли торжественную часть, выпив за юбиляров…
– Сдаётся мне, Манечка, что у вас с этим агентом по недвижимости, ри-эл… ри-эл… – Не сразу выговорила тётя Люда…
– …риэлтером, – подсказала Маня удивлённо.
– …какая-то… любовь…
– Чего-чего? – посмотрела свысока Маня.
– Втрескалась, – нагло перевела Ирка.
– Влюбилась! – хихикнула Наташка.
Это было столь неожиданно, что Маня растерялась, нервно переведя взгляд с "мимозы" на "сациви" и обратно.
– Как можно нести такую чушь!
Тётя Люда опешила:
– Но ты мне сама так расписала этого Петю и даже назвала его… Петюшей.
Маня поняла, что краснеет, что с ней случилась какая-то позорнейшая невидаль.
– Он нарочно тебя охмурил, чтоб потом убить, – высказал общую концепцию Сёма.
– Убить – вряд ли, – уточнила его, в основном, молчаливая юридически подкованная жена Сашка и с удовольствием повторила то, что и раньше говорила: – Убить не убьют, а покалечить могут.
Что тут началось!
– Да прекратите про убийства, ведь среди нас есть мнительные люди с больным сердцем! – защищал свою жену дядя Коля.
– Да кому надо убивать, – сказала Ирка с важностью какого-то просто специалиста, – квартиру, это понятно, отнимут, а деньги отберут.
– Заткнись, Ирка! – одёрнула её "вежливая" сестра Наташка, – квартиру тоже оставят. Ту, что в Медведково. А вот "сдачу" припрячут в своём подвале!
Хоть бы постыдились пользоваться деталями, которыми их снабдила Маня сама! (И про Петра, и про подвал…) Стало ясно: общаются они с ней, словно с будущей скорой покойницей… И как они могут говорить такое про Петра! Да, знаете, как он сам живёт, как ему тяжело, какой он несчастный! Его эта Ангидридовна окрутила, у него тёща сумасшедшая на тридцати и трех десятых квадратах (привезённая из Донецка), ему собаку любимую пришлось на охрану какого-то гаража отдать, а вы говорите! Разнервничалась Маня, да так, что (никогда не плачущая!), вдруг, при всех – в слёзы… Этого, кажется, уж никто не ожидал!
– Маня, Манечка, не плачь! – выкрикнула тётя Люда.
С необыкновенным ощущением полнейшей опозоренности уезжала она в этот раз от родных. Даже Сёма это понял и, пожалев родную сестрёнку, не стал на прощание про убийство, а только попросил: "Будешь деньги увозить, скажи".
Главный враг человека – это, конечно, его язык. Тётке привыкла всё рассказывать. Та слушает, восторгается: "До чего образно…" Видно, слишком образно был обрисован Пётр Валентинович Простофильев, и вывод последовал сногсшибательный. Какая же "неадекватная" я, – подумала Маня любимым словом Петровны, начитавшейся ширпотребной психологии. Стало быть, по их мнению Простофильев врёт, чтоб разжалобилась она и потеряла трезвость оценок. Ирка подогрела скандал: "Сам, наверное, в хоромах живёт, и никакой тёщи сумасшедшей в помине нет" "…и собака, скажешь, не прибежала, Рудик, покусанный другими собаками? – запальчиво выкрикнула, в этот момент уже готовая зарыдать Маня. – Я сама слышала собачий лай!" "На плёнку записал и нарочно включил, когда с тобой по телефону разговаривал". Ирка у них, чем знаменита: считает себя умнее всех. И, говоря какую-нибудь чушь, напускает апломб некоего профессионала. Раньше она говорила: "Что поделаешь, ум у меня мужской". Теперь, когда гомиков раскрыли и проблему обозначили, замолчала из страха, что её, никакую не лесбиянку, ещё за таковую примут.
Под конец их семейного торжества Манечка отыгралась, рассказав о предложениях Лёши и Володи, чем немного успокоила родню. "Лёша неплохой!" – сказала тётя Люда. "Нет, Вовка всё же художник, талант, – заявил дядя Коля. – С ним Мане будет интересней". И вывод: Манечка не засидится после развода с мужем Костей. И про "риэлтера" забыли. Но не забыла она, поняв, что родственники посеяли в ней зерно тревоги, а потому во время рабочего дня в "Полиграфыче" зашла к Полиграфычу главному, то бишь, к Пашке Морозцеву, под предлогом "взять два дня для личных нужд". Ну, и вопросик: как давно он знает главного менеджера фирмы "Гусь…" Гусева?
– Мы вместе в ЦК комсомола служили…
Вот так-то! Разве могут бывшие комсомольские вожаки быть бандитами? В этом она, также бывшая комсомолка, сомневалась.
...
Стали Чапайского Василия Иваныча пасти на бздюм: мы, братки из "Разгильдяйской", и агентство "Чёрный ход недвижимости". Риэлтер ихний по кличке Косой предупредил нас, типа, всё должно быть в ажуре: подписи, печати, никаких лип. Как подмахнёт ксиву, рот – пластырем и в ковёр укатать, вколов снотворного, вынести из квартиры, а там уж дело десятое…
Лёша встретил у издательства с букетом, предлагал прямиком на метро и двух автобусах с пересадками отчалить к нему в Южное Бутово. Его трудные подростки уж заждались Манечку, свою добрую мачеху. Сам Лёша-пройдоша не имеет для воспитания "оглоедов", как он назвал их с отцовской любовью, ни минуты: надо мчаться дальше торговать. "Ваши "Звери и оборотни" идут прямо в лёт". Отказавшись от почётной миссии воспитания Лёшиных детей и выразив надежду, что вернётся вскоре из турецких гастролей их родная мама, Манечка приехала в Кулаков. В почтовом ящике обнаружила небольшой листок ватмана, на нём – гравюру, выполненную французским карандашом с намёком: два дерева – дуб и рябина, прислонившаяся к дубу своей кудрявой листвой. Ну, уж нет! Но, между тем, все эти знаки внимания, и все предшествующие разговоры, настроили Маню критически, а потому, когда позвонил Простофильев, решила быть с ним настороже, стараясь быстро снимать ту лапшу, которую он, возможно, и в самом деле, вешает ей на уши.
"Марья Андреевна, у меня для вас сообщение, но не по телефону. Давайте встретимся. Предлагаю любой из трёх вариантов: первый – я приезжаю к вам. Второй – мы встречаемся где-нибудь. Третий – вы приезжаете ко мне".
Конечно, она любознательная остановилась на последнем. Добралась до улицы Полярной, отыскала панельную пятиэтажку согласно адресу, ну, и убедилась в том, что её старшая кузина, считающая себя умной, дура. Как тяжело жилось Петюше! Как он, бедный, ещё мог оставаться таким открытым, добрым, энергичным и душевным при такой жизни! Его квартира, полученная Петиными родителями ещё до его рождения, превзошла ожидания теснотой. Петя сразу стал говорить о том, до чего он верит "мэру нашему в кепке", его обещанию о реактивном сносе хрущёвок:
– В другом конце Полярки уже снесли!
"В хоромах живёт"! Посмотрела бы ты на эти "хоромы"… Ни единого слова не соврал Петюша! Он был чист, как стекло, промытое в тёплый майский день! И вот после этого верь "психологической литературе", видимо, издаваемой исключительно для таких застойных тёток, как Петровна. Сынишка прибежал, тоже конькобежец. Петюша смотрел на сынишку с отеческой радостью. Кажется, и строгим не мог быть, лишь открытым, распахнутым, как его глаза – зеркало его души. Пришла Ангидридовна.
– Марья Андреевна, угощайтесь, – выложила на блюдо замороженную, но уже начавшую таять клубнику. – Мы с Петром Валентиновичем в разводе, но жить негде, – сказала просто. – Пойду маму покормлю.
Старушка имелась! Она тоже не была мифической. Когда Алла (внучка химика) ушла, а сынишка Валера убежал на тренировку, они с Петей обговорили всё, о чём он никак не мог сказать по телефону: о дне сделки, о "сдаче". Опасался прослушки, вряд ли возможной на его кухне, которую он расширил своими руками, даже пришлось стесать небольшую часть бетонной конструкции, чем он оправданно гордился. Пока пили кофе и ели клубнику, из комнат донеслось шуршание, затем голосок:
– Алечка, доченька, Алечка хорошая, доченька Алечка…
Глаза у Пети вмиг потемнели:
– …вот так всеми днями…
Старушка вышла в коридор, улыбаясь зеркалу на стене, и, точно молясь, повторяла одни и те же слова.
– Ольга Ивановна, хотите клубники? Уже не холодная, оттаяла, – сказал Петя.
Старушка, услышав его голос, приблизилась. Чуть приподняв длинную полу халата, показала забинтованную свежим жгутом ногу.
– Бо-оль-но! – пожаловалась, точно ребёнок.
Маня ехала домой ошеломлённая, вспоминая Петю, вспоминая его лицо, полное жалости, когда он говорил со старухой этой, в сущности, отравившей ему жизнь. Готовая разрыдаться снова, жалела Петюшу с его тяжёлой жизнью, с его нескладной судьбой. Рудика не было. "Опять отвёл в охрану гаражного кооператива". "Сегодня, Марья Андреевна, я машину откопал. Вернее, гараж. Снега было много, да со льдом, работал часа полтора, наконец, дверь открылась…" Дверь открылась в Маниной душе! И через эту дверь потекла её энергия к малоизвестному риэлтеру Пете Простофильеву.
А "сдача"… Процедура, которой пугал Сёма, вышла, по мнению Мани, необычной, но абсолютно не страшной. В "бункере", то есть в подвале фирмы "Гусь-Русь-интернетед", они закрылись в одной из комнат, выставив у дверей охрану и включив монитор, показывающий то, что происходит и в коридоре, и возле самой двери. Расположились за длинным столом: главный менеджер Гусев (друг Полиграфыча-главного), длинный, лысый и совершенно неподозрительный своим постным обличием; телевизионщик, наетый сёмгой, покупатель Маниной квартиры с хозяйственной сумкой и добрым молодцем рядом, одинаково с ним сытым, а потому сразу стало понятно, – сыном; Петя торжественный, при галстуке, а рядом с Манечкой – брат Сёма во всеоружии, то есть безо всякого оружия, конечно, но ощерившийся с видом: "меня голыми руками не возьмёшь".
Покупатель Маниной квартиры стал небрежно доставать из хозяйственной сумки зелёные пачки, и все принялись по кругу пересчитывать. И ей пришлось. Петюша при своём неполнофаланговом пальчике на правой руке удивительно ловко считал деньги, не хуже счётной машинки. Маня загляделась на этот, ранее не виданный ею процесс: стодолларовки мелькали зелёным веером в ловких Петиных руках. Сёма пыхтел рядом, следя за каждым движением, войдя в роль охранника, хотя всю жизнь инженерит на "АЗЛК", не заработав и на фирменный "москвич". Маня решила им подкинуть деньжат. Но Сёма накануне этого подсчёта злобно отказался. Теперь он, может быть, согласится, всё-таки страх висел в воздухе от особенной значимости и силы момента.
Наконец, Манины пятнадцать тысяч на виду у всех запер главный менеджер в сейф, возле которого уселся Сёма, точно собака на сундуке с сокровищем. Приехала нотариус, похожая на учительницу начальных классов, явно тут свой человек. Потом все дружно попили кофе, потом ездили в департамент жилья… Под вечер все бумаги были оформлены, деньги из сейфа перекочевали в прочную матерчатую сумку, которую Сёма привязал к себе под курткой, протянув в ручки брючный ремень…
Тут Маня что-то даже забыла про Петю. Они вышли с Сёмой из подвала и сели в "москвич", за рулём которого поджидал друг детства Алька Севастьянов, то есть Альберт теперь, тоже инженер, которому удалось в отличие от Сёмы, приобрести автомобиль родного предприятия. А сзади сидел их общий друг Серёжка (вместе во дворе играли детьми), которого Маня давно не видела. Довезли её до Кулакова, брат проводил в квартиру, спросил, когда переезд, отвязал пакет с деньгами… Когда он пошёл на выход, ей что-то не хотелось его отпускать, и было чуть-чуть, но страшно.
Глава пятая. Кошелёчек
В детективных романах, редактированием которых занималась Марья Андреевна (и не зря занималась, в чём, однако, сомневался её брат), она почерпнула немало рецептов. Например: как и где нужно хранить большие суммы денег. Не в банке. "Храните деньги в сберегательной кассе!" – под этим плакатом выросло её поколение, которому, как правило, хранить там было нечего…
Из отечественной бурно выпускаемой макулатуры, создаваемой выходцами из двух противоположных лагерей, ментами и бандитами, возомнившими себя писателями, у писателей укравшими их логотип "писатель", более ничего от оных не переняв, узнала редактор Маня главную мудрость нашего времени: кругом мафия. И банк – мафия. А потому сдавать туда деньги, значило сдавать их бандитам, причем, тебе неизвестным, и на вечное "хранение". Но, если ты связался с фирмой "Гусь-Русь-интернетед" или "Чёрный ход недвижимости", то и ты вступил на правах рядового братка в "Разгильдяйскую", "Лихоборскую" или любую другую бандитскую группировку, и после этого вступления – держись! Всё уже зависит от твоей хитрости, изворотливости и выживаемости.
Пока Маня жила в квартире, оставленной ей мужем, была некриминальным гражданином, а как только получила "сдачу" – всё, теперь она в рядах тех, через кого и заимела эти деньги, не заплатив с них ни цента в государственную казну. Это её преступление было известно членам мафии, владельцу издательства "Полиграфыч" и главному менеджеру фирмы "Гусь…" Именно эти граждане могли теперь отнять у неё эти деньги. Что касается Пети Простофильева – рядовой исполнитель. Собственно, от него и следовало ожидать практических ходов в направлении, определённом ему мафией. Из этой же макулатуры она знала, что на "мокрое" идут не всегда, вначале пробуют жульнический или воровской варианты. "Пришить", конечно, могут, но воспрепятствовать этому имеется шанс. Во-первых, жертвами, как правило, становятся одинокие люди, у которых ни родных, ни друзей, которых никто долго не хватится. Да, знала Маня, на что идёт. Была у неё безденежная, но спокойная жизнь, стала денежной, но неспокойной, превратилась она в игрока, поставившего по-крупному. Но противник известен, стало быть, уже легче…
Переезд на новую квартирочку прошёл бурно. Родственники и знакомые принимали деятельное участие. Кандидаты в женихи сновали, соперничая, узнав впервые каждый о своей неодинокости на Манином горизонте. Это было время большой безопасности. Но всё кончается, и однажды она осталась в квартирочке одна с телефоном.