Весьма важными для понимания замысла писателя являются страницы, посвященные появлению некоего таинственного звука, знаменовавшего конец Века свободы. Что это за звук? Чтобы у читателя не возникло никаких сомнений в его природе, Оэ пишет, что это были указания Разрушителя – поучения тирана. Странный звук был с радостью воспринят молодежью, а для стариков и даже просто людей зрелых он оказался непереносимым. Людям не оставалось ничего другого, как бросать свои дома, имущество и переселяться туда, где этот звук не был слышен. Таким образом, людей вернули ко времени основания деревни-государства-микрокосма. Это было названо возвратом к старине.
Появление гула и последовавшие в связи с ним переселение и передел имущества, произведенные якобы во имя восстановления справедливости, фактически означали рождение новой, еще более вопиющей несправедливости. Они явились первым шагом на пути деградации деревни-государства-микрокосма.
Можно ли удивляться этому, если таинственный звук исходил от Разрушителя, полностью порвавшего связь с народом, растоптавшего его интересы? Разрушитель превратился в источник бед, с которыми пришлось столкнуться жителям долины. И главное испытание, выпавшее на их долю, – пятидесятидневная война с Великой Японской империей.
В романе, мельком правда, говорится, что подобный таинственный звук уже был слышен и в период созидания. Но то был другой звук, и тогда на него с энтузиазмом и пониманием откликнулись созидатели. Это был призыв строить новое общество, объединивший всех жителей долины, сплотивший их, заставивший трудиться не покладая рук.
Страницы, посвященные таинственному звуку, – сатира на псевдореволюцию. Здесь мы снова сталкиваемся с вопросом, который особенно остро поставлен Оэ в "Записках пинчраннера". Вопрос о левом экстремизме. Завороженные таинственным звуком, юнцы становятся во главе псевдореволюционного движения. Не имея опыта настоящей революционной борьбы, не имея четких целей, лишенные необходимой теоретической подготовки, они способны на самые крайние, необдуманные поступки ради воплощения в жизнь своих химерических замыслов. Но еще большая вина, подчеркивает автор, ложится на тех, кто в своих корыстных интересах стремится использовать незрелую молодежь, направить ее энергию на достижение целей, прямо противоположных истинно революционным.
В наш век, когда самые реакционные перевороты стали называть высоким именем революции, а тираны пытаются выдавать себя за друзей народа, выражающих его интересы, сатирическое изображение подобных "революций" имеет особую социальную значимость.
Деревня-государство-микрокосм как нечто самостоятельное, самобытное, самоценное существовала вплоть до пятидесятидневной войны. До этого ей еще удавалось сохранить свою независимость. Освободившись от власти княжества, она не соприкасается с внешним миром. Пятидесятидневная война была тем рубежом, когда произошло слияние деревни-государства-микрокосма с Великой Японской империей.
Деревня-государство-микрокосм потерпела поражение потому, что все духовные и физические силы ее были истощены. Были преданы забвению великие заветы ее основателей, а Разрушитель превратился в тирана. В романе это показано так: Разрушитель умер. Вернее, умер, перестал существовать человек, который вместе с созидателями основал этот край. А пришедшие к власти, продолжая действовать от его имени, уничтожили всех, кто вместе с Разрушителем строил новую жизнь, и повели деревню-государство-микрокосм по пути, несовместимому с идеалами истинных созидателей.
Никто из главных персонажей романа не предстает как единый образ. Это относится и к самому Разрушителю, и к сестре героя, и к руководителю народных восстаний. Может быть, правильнее даже сказать, что они не однозначны и трактуются различно, в зависимости от того, в какой функции выступают в тот или иной период жизни деревни-государства-микрокосма.
В этом смысле наиболее многопланов и метафоричен образ сестры, олицетворяющей родину. Кстати, именно потому, что сестра – это родина, герой, глядя на фотографию сестры, черпает силы для выполнения главной миссии своей жизни: описать мифы и предания деревни-государства-микрокосма.
Вначале мы видим сестру маленькой девочкой в национальной одежде, сидящей в храме отца-настоятеля. Она – символ молодой, полной сил деревни-государства-микрокосма. К ней относятся с огромной любовью все, и в первую очередь молодежь – будущее деревни. Это образ прекрасной родины, еще не замутненный бедами, которые ей пришлось пережить.
Но чем дальше, тем больше теряет этот образ свое очарование. А когда Япония, а вместе с ней и деревня-государство-микрокосм терпит поражение и ее оккупируют американские войска, сестра превращается в продажную женщину, готовую за мизерные подачки служить американцам. Это мрачные страницы жизни страны. Хотя американцы, даже самых высших рангов, относятся к сестре весьма благосклонно. А ее старый знакомый, которому она оказала немало услуг, став в конце концов президентом, приглашает ее на церемонию вступления в должность. Внешне все прекрасно. Но оказывается, что сестра неизлечимо больна, у нее рак, и она кончает жизнь самоубийством. Родина, находившаяся в полной зависимости от Соединенных Штатов, умирает, и на смену ей все решительнее выходит новая. Вот что означает смерть сестры и последующее ее воскрешение.
Весьма символично и то, что сестра порождает нового Разрушителя и готовит его к основанию новой земли обетованной. Наверное, история повторится. Но повторится ли? И если повторится, то какие новые круги ада пройдет деревня-государство-микрокосм? На эти вопросы Оэ не дает ответа. Да, собственно, готового ответа нет и быть не может. Оэ как бы говорит: я рассказал историю взлета и падения деревни-государства-микрокосма. Рассказал о выдающихся деяниях и мелких делишках, недостойных человека. Не исключено, что перед людьми этого края вновь откроется возможность начать строительство нового мира – в их силах, опираясь на исторический опыт, не совершить новых ошибок, избежать новых катастроф. Чтобы не допустить того, что произошло в прошлом, нужно знать свою историю.
История – учитель. Эта мысль красной нитью проходит через весь роман. Собственно, описание мифов и исторических событий в форме писем, то есть воспроизведение жизни деревни-государства-микрокосма в двух уровнях: мифологическом и реалистическом, – и есть та основа, на которой построен роман.
Было бы неверно связывать те или иные персонажи романа с теми или иными историческими личностями, действовавшими или действующими в Японии и в мире. Образы Оэ символически-собирательные. И даже в тех случаях, когда прообразы вырисовываются вполне рельефно, непосредственно связывать с ними героев романа не следует хотя бы потому, что тем самым сужается явление, олицетворяемое ими.
Столь же символический характер носят действия и состояния героев. Может возникнуть, например, недоумение, почему вдруг понадобилось Оэ так обстоятельно рассказывать о зубной боли, которую много раз в своей жизни испытывал "летописец" и от которой излечивался, причиняя себе еще большую, порой нестерпимую боль. Боль можно превозмочь только болью – такова философия Оэ. Только испытав новую боль, можно перешагнуть через старую. Какими бы ужасными ни были события, о которых он рассказывает, считает автор, постичь их во всей глубине и многозначности, преодолевая страдание постижения, можно только тогда, когда удастся пройти через новые страдания, постигая то, что должны были испытывать люди деревни-государства-микрокосма.
Оэ касается самых разных событий, происходивших в истории деревни-государства-микрокосма. Особое место занимают народные восстания, которым он посвятил немало страниц своего романа. Все восстания заканчивались поражением, страдания народа лишь усугублялись. Но автор подчеркивает и другую их сторону: народ далеко не всегда и не в полной мере понимал своих руководителей. Именно отсутствие взаимопонимания, тесной связи восставших с лидерами как раз и вело к поражению народных выступлений. Эта чрезвычайно важная мысль нашла отражение и в романах Оэ, посвященных сегодняшним выступлениям молодежи. Вспомним хотя бы "Футбол 1860 года".
Непонимание своих руководителей характерно и для жителей деревни-государства-микрокосма. Но по мере того, как неудавшиеся восстания уходят вдаль, люди все больше осознают великую роль, сыгранную лидерами. Чей портрет стоит в алтаре в каждом доме деревни-государства-микрокосма? Перед кем зажигается лампада? Кому делаются жертвоприношения? Не буддийским божествам, а Мэйскэ Камэи, предводителю последнего восстания. Пусть оно было подавлено, а на предводителя возложили вину за его поражение и все беды, свалившиеся впоследствии на деревню-государство-микрокосм. Но он дал людям надежду и уже за одно это может быть причислен к лику святых.
Роман вызывает немало ассоциаций; назову лишь две, связанные с историей Японии, чтобы читатель мог представить себе, в какой плоскости пересекаются в романе миф и реальность. Например, жителям деревни-государства-микрокосма запрещено общаться с внешним миром. Более того, они обязаны делать все, чтобы внешний мир не узнал об их существовании. Это же точная копия так называемого "закрытия страны", то есть полного разрыва связей Японии с зарубежным миром в 30-х годах XVII века.
Но и в годы запрета общения с заграницей деревня-государство-микрокосм, собственно как и сама Япония, поддерживала торговые отношения со странами Запада – в первую очередь для приобретения оружия. Она, опять-таки как и Япония, охотно забывала о собственных принципах, едва речь заходила о выгоде. Оказать сопротивление в пятидесятидневной войне деревня-государство-микрокосм смогла только потому, что в обмен на воск получала из-за границы оружие.
Столь же ассоциативны страницы, посвященные деду Апо и деду Пери. В повествование врывается реальная струя, воскрешающая в памяти мрачные годы второй мировой войны. Дед Апо и дед Пери – ученые-близнецы, эвакуированные в долину из Токио; это два просветителя, попавшие в глухую деревеньку. Они рассказывают детям сказку о лесном чуде, о том, что из других миров прибудут инопланетяне, которые разрешат все трудности деревни-государства-микрокосма.
История, рассказанная дедом Апо и дедом Пери, лежит в области мифологии, но судьба этих двух ученых развивается уже в плане вполне реальном. Их деятельность признана антигосударственной, братьев увозят жандармы, и они, скорее всего, погибают. Больше я их никогда не видел, говорит герой.
Оэ написал роман-предупреждение. Переплетая миф и реальность, возвращаясь в прошлое и устремляясь в будущее, он рассказал о судьбе вымышленной страны, которую он назвал деревней-государством-микрокосмом.
Как это ни покажется парадоксальным, "Игры современников" – роман оптимистический. Появится новый Разрушитель, и возродится деревня-государство-микрокосм; народ, пройдя в полном смысле слова все круги ада – не зря же герой много раз возвращается к картине ада в деревенском храме, – обновленный и очищенный вступит в новую жизнь и на этот раз не совершит непоправимых ошибок, которые уже однажды привели деревню-государство-микрокосм к гибели. Во всяком случае, автор дает читателю основания надеяться на это.
В. Гривнин
Письмо первое
Из Мексики – обращаясь к истоку времени
1
Сестренка, это труд, к которому я готовился всю жизнь: думал – вырасту и когда-нибудь обязательно возьмусь за повествование. Работа, к которой я до сих пор не решался приступить, хотя и был твердо уверен, что если уж возьмусь, то непременно найду нужную форму и буду писать не раздумывая. И вот теперь я собираюсь рассказывать обо всем в письмах к тебе. Передо мной твоя фотография: ты, сестренка, в джинсовых шортах и красной рубахе, узлом завязанной на талии, так что виден живот; лицо твое, с высоким чистым лбом, озарено улыбкой. К фотографии прикреплен скрепкой цветной слайд – на нем ты совершенно обнаженная. Я приколол фотографию со слайдом к деревянной панели в своей комнате в Мехико, надеясь, что они будут воодушевлять меня.
Эвакуированные к нам во время войны специалисты по небесной механике дед Апо и дед Пери, вникнув в замысел Разрушителя и созидателей, пришли к выводу, что оба наших поселка – один в долине, другой в горах – представляют собой единое целое: деревню, государство и даже микрокосм. Не позабыв об этом и после того, как их увезли от нас, я, следуя их указаниям, с самого начала буду именно так именовать наш край.
В прежние времена, когда в деревне-государстве-микрокосме рождался ребенок, прибегали к такой уловке: дожидались появления еще одного и заносили обоих в книгу посемейных записей как одного человека. Эта уловка была проявлением внутреннего сопротивления: внешне покорившись Великой Японской империи, к ней прибегли после долгого периода, именуемого Веком свободы, – того, что последовал сразу же за основанием деревни-государства-микрокосма. Но после поражения в пятидесятидневной войне между деревней-государством-микрокосмом и Великой Японской империей от этой уловки пришлось отказаться. Даже у Разрушителя, придумавшего ее, не хватило сил ее возродить.
Вот почему, появившись на свет уже после пятидесятидневной войны, я обосновался в реальном мире, будучи зарегистрирован в книге посемейных записей один, как это принято делать обычно. И все же еще до школы я, как бы перечитывая первоначальный замысел Разрушителя, обнаружил в этом мире двойника. Обнаружил тебя, сестренка, своего близнеца. Разумеется, двойник – не просто моя выдумка. В данных нам с тобой именах просматриваются козни стариков, все еще цеплявшихся за старую уловку с книгой посемейных записей. Однако, появившись на свет близнецами, но разнополыми, мы нарушили стройный замысел Разрушителя. Отнюдь не благодаря проникновению в его планы я признал тебя своим повторением. Только благодаря тебе меня осенило – словно вспыхнул огонь в душе, – и я постиг значение планов Разрушителя в истории нашего края.
В маленьком городке Малиналько я обнаружил, что из глубины сердца взываю к тебе – неотъемлемой частице меня самого, и поэтому, сестренка, приступил к работе, заново осознав свою миссию – описать мифы и предания нашего края. Именно тогда я, вдохновленный прикрепленным к твоей фотографии цветным слайдом, и решил рассказывать обо всем в письмах, решил писать. Дух захватывало при мысли о том, что через тебя, ставшую жрицей Разрушителя, я расскажу ему мифы и предания нашего края. Городок Малиналько, где я принял это решение, примостился на крутом склоне обращенной к пустыне горы, у подножия которой разбросаны возделанные поля; он ничем не отличается от большинства старинных мексиканских городков, история его была долгой и запутанной. Потрясение, выпавшее однажды на мою долю в этом городке, неожиданно воскресило во мне намерение описать в письмах к тебе мифы и предания нашего края – намерение, осуществление которого я с давних пор все откладывал и откладывал. Здесь, в четырех часах быстрой езды от Мехико, я оказался, разумеется, не потому, что на меня была возложена миссия описывать мифы и предания нашего края. Потрясение, благодаря которому я наконец обратился к предназначенной мне роли летописца, выпало на мою долю совершенно случайно. Я услыхал интересный рассказ от одного человека, выходца из Германии, получившего американское гражданство; увлекшись японским языком, он бросил на полпути изучение истории филиппино-мексиканских отношений и жил теперь в собственном доме, построенном в поселке индейцев и метисов на окраине Малиналько. Именно рассказ этого самого Альфреда Мюнцера и послужил для меня толчком.
– Чтобы посмотреть на пирамиду, сюда, в Малиналько, приехала группа туристов из Японии. Сопровождавший их японец, говоривший по-испански, человек чудаковатый, заявил, что хотел бы купить здесь гектаров сто пустоши, начиная вон оттуда, от той горы, где сейчас что-то жгут – видите, поднимается дым? – и до этой церкви при кладбище. Он даже стал расспрашивать, во сколько ему обойдутся эти сто гектаров. Зачем? Чтобы люди с его родины, предводительствуемые стариками, основали здесь новое государство. Раньше этот японец искал такую землю в пределах своей страны, а теперь разъезжает туристом и ищет ее по всему свету. Если авиакомпания "Никко" организует туристский маршрут на Марс, он с радостью присоединится к такой группе в качестве гида и будет подыскивать там территорию, необходимую для основания государства. Оказывается, эту миссию еще в детстве возложила на него родная община. Человек он, конечно, чудаковатый, и, слушая его, я с трудом сдерживал улыбку.
Альфред Мюнцер рассмеялся, как будто сбрасывая с себя непосильную ношу. Разговаривая по-японски, он громко сопел и издавал странные горловые звуки, точно раздувал кузнечные мехи. Правда, в смехе его слышалась печаль. Смех этот: "ха-а, ха-а, ха-а" – напоминал крик койота в гулкой каменистой пустыне.
Рассказ Мюнцера, который, ни с кем из местных не общаясь, жил с женой-индианкой в Малиналько, маленьком городке, расположенном на Мексиканском нагорье и окруженном неприступными скалами, куда вела одна-единственная дорога через перевал, произвел глубокое впечатление на меня, человека, занесенного в далекие края, оторванного от тех мест, где мне надлежало быть. Поглощенный своими мыслями, я с тех пор постоянно пребывал в задумчивости. Одно отчетливо помню: как раз тогда у меня разболелась десна коренного зуба. Воспоминания того времени, начиная с впечатлений от грандиозных атмосферных явлений, событий, происшедших в Малиналько, развалин недостроенной пирамиды на вершине горы и кончая такими мелочами, как колючки кактусов, торчащих из сухой земли между черными скалами, и снующие между ними муравьи, до сих пор ассоциируются у меня с зубной болью и со словами Альфреда.
У меня такое чувство, что с того самого дня, как я добрался до Малиналько, я уже был внутренне подготовлен к потрясению, которое произвел во мне его рассказ. Все началось, когда мы с Альфредом, поднимаясь по бесконечному склону, добрались наконец до развалин
пирамиды, откуда открывался вид на обращенные к пустыне дома-утесы в глубине долины, и он, указав на церквушку – не ту, при кладбище, а на другую, – сказал с совершенно искренним возмущением, что при ее постройке "святой отец", пришедший вместе с испанскими конкистадорами, заставлял перетаскивать туда камни от пирамиды. Может быть, мраморные плиты, которые даже на расстоянии казались грубыми, неотесанными, а также покрытые лаком оконные переплеты церквушки, видневшейся далеко внизу на площади, напомнили мне стоявший посреди нашей деревни амбар для хранения воска. И я задумался о судьбе древнего сооружения, которое разрушили, чтобы добыть материал для новой постройки.