- Ну да. Это мы знаем. Через показ. А я решила, что тебе рыжие нравятся.
- Насчет рыжих ты хорошо подметила. Только это уже в прошлой жизни. А кстати, зря я с тобой не поспорил. Девочки пришли, и показ был. - Лицо у Веры вспыхнуло. Но Кирилл этого не заметил, потому что сидел против солнца и видел в основном не саму Веру, а теплое сияние вокруг нее. - Маруся пришла за деньги. Люба за так. А может, это я замешкался - она сразу после показа выскочила. Но я деньги ей отдам.
Вера встала из-за стола. Повернулась спиной к Кириллу. Сказала с обидой:
- Это все от нищеты.
А про себя подумала: "И еще от униженности".
За девочек ей было обидно. А может, еще больше за то, что Кирилл - умный вроде, а таких очевидных вещей не понимает.
- Но, насколько я знаю, у Маруси отец богатый, да и жених не бедный, стоматологи ведь хорошо зарабатывают. Почему они пошли на показ? Это же моя дурость. Могу купить, показывайте! Нет, ну ты ответь, зачем они это сделали?
Вера повернулась к Кириллу. Теперь он видел ее темный силуэт на фоне солнца.
- Слушай, Шнек, ты Гоголя в школе учил? Про птицу-тройку читал? "Куда же несешься ты, птица-тройка? Дай ответ! Не дает ответа". Великий писатель ответа не дал, а ты хочешь, чтобы дала ответ сельская медсестра?
По Вериному тону ясно было, что она рассердилась не на шутку. Кирилл поднял руки в знак капитуляции. Сказал примирительно, но как о деле уже решенном:
- Ты уже не просто медсестра, ты уже почти старшая медсестра!
* * *
Торговля, как всегда, закончилась быстро. Приехали к восьми утра, заняли свое место на рынке, Марина повязала белоснежную косынку, надела такой же фартук поверх открытой блузки и шортиков (кипятила и крахмалила вместе со своим сестринским халатом), и первые покупатели потянулись именно к ней: молодой, красивой, сияющей чистотой. И вот в начале одиннадцатого Егор уже складывал ящики из-под помидоров, огурцов, редиски и картошки в прицеп старой "волги". Пенсионерки, торгующие по соседству, вздохнули с облегчением: наконец-то удачливые конкуренты собираются восвояси.
В машине Егор пересчитал выручку. Мельком взглянув на руки отца, Марина с внезапной досадой представила, как вечером тот понесет эти деньги в сберкассу. Резко нажала на сцепление. Машину дернуло. Егор удивленно поднял глаза, но Марина уже выруливала на главную улицу райцентра.
Ехали молча. Егору не хотелось портить такой славный денек: ясный, нежаркий, полный сверкающей листвы за окнами машины.
Потом не выдержал, спросил:
- Заезжать будем?
Марина смотрела на дорогу, и выражения ее глаз Егор не видел.
- Почему не заехать…
Голос Марины звучал равнодушно, но это равнодушие как раз и не нравилось Егору. Он сердито засопел и, увидев нужный поворот, рявкнул:
- Ну тогда сворачивай, что ли!
Новая стоматологическая поликлиника стояла на самой окраине райцентра. Марина припарковалась. Хлопнула дверцей. Даже в зеркало заднего обзора не посмотрела, поправляя прическу и макияж, как делала обычно, выходя из машины. Это Егору тоже не понравилось. Он нахмурился и вслед за дочерью зашел внутрь поликлиники.
Марина шла мимо сидящих в очередях пенсионеров. Остановилась возле двери с надписью "Протезирование". Под недовольный ропот очереди заглянула в кабинет. Егор, опустив голову, топтался рядом, точно собравшийся боднуть старый бык.
Через несколько минут из кабинета вышел мужчина, в чьей наружности, кроме высокого роста, примечательными были разве что тонкие губы, настороженные серые глаза и уши, как-то по особенному торчащие из-под врачебной шапочки. Рядом с яркой цветущей Мариной он выглядел совсем бледно. "Под пятую копирку его сделали", - в сердцах сказал однажды про жениха дочери Егор.
И голос у стоматолога был тоже бесцветный, ровный. И когда он здоровался, то смотрел не в глаза, а куда-то поверх плеча. С Мариной жених тоже поздоровался за руку. При этом его уши слегка порозовели.
Под любопытствующими взглядами очереди и перешептывания пожилых теток они прошли на лестничную площадку. Мужчины стояли и молча курили. Марина тоже стояла, облокотившись о лестничные перила, и тоже молча смотрела на них.
Мимо то и дело шныряли симпатичные молоденькие медсестры в коротких халатиках, таких же, какой носила на своей работе Марина. Девушки здоровались с Марининым женихом, бросали придирчивый взгляд на саму Марину и вопросительный на Егора. "А старый хрыч что здесь делает?" - читалось в этих мимолетных взглядах.
Первым не выдержал Егор.
- Ты хотя бы тысячу сбросить можешь?
В грубоватом голосе Егора звучали просительные нотки. Марина с сочувствием посмотрела на отца. Перевела помрачневший взгляд на жениха. Но тот ровным голосом, точно объясняя незадачливому ученику задачку, проговорил:
- Не могу. Я хочу купить списанное оборудование, подремонтировать и поставить на "газель". До этого еще никто не додумался: передвижной кабинет протезирования. Приезжаю в деревню, снимаю слепки, в следующий раз подгоняю. Эта идея окупится в дальнейшем.
Егор вздохнул:
- То-то и оно, что в дальнейшем. А деньги я тебе должен выложить сейчас. Когда я женился, мы над приданым смеялись. Не только в долларах, в рублях ничего не брали. Кроватное - одеяла, подушки, простыни - за невестой, конечно, причиталось.
Жених улыбнулся тонким ртом. Изрек назидательно:
- Такова участь отцов дочерей. Они всегда вкладывались в приданое.
Глаза Егора потемнели. Но он сдержался.
- Пока вкладываюсь только я. А что твои родители?
Жених опять улыбнулся тонким ртом. Ответил невозмутимо:
- Они вложились в мое образование.
Марина вздохнула и закатила глаза. Эта история про белого бычка ей давно уже надоела.
Егор крякнул и, не прощаясь, пошел вниз по лестнице.
Марина улыбнулась жениху. Взяла его за руку. Но в этот момент как раз мимо пробегала медсестричка, и жених руку свою из Марининой руки осторожно вынул.
Марина сделала вид, что ничего не заметила.
- В субботу приедешь?
Жених опять улыбнулся тонким ртом.
- Не получится. Мне сдают под стоматологический кабинет в аренду подвальное помещение. Надо начинать ремонт.
Марина понимающе кивнула. Надо было прощаться. На площадку выскочила очередная молоденькая медсестричка. Под ее насмешливым взглядом Марина демонстративно поцеловала жениха. Тот лишь бледно улыбнулся в ответ.
…Ехали молча. Только завидев первые дома поселка, Егор сказал:
- Придется соглашаться на его условия. Других женихов у нас нет.
Голос у Марины зазвенел:
- Не скажи. В санатории сейчас олигарх московский лечится. Я ему очень приглянулась. Он даже мне за показ пятьдесят долларов предложил.
Егор с беспокойством посмотрел на дочь.
- Не дури, Маринка. Что еще за показ?
Марина прибавила газу.
- А чтобы как манекенщица пройтись, показаться!
Егор удивленно охнул:
- За пройтись - пятьдесят долларов? Он что, дурачок?
Больше Егор до самого дома вопросов не задавал, только косился на дочь. Переваривал информацию, наверное.
* * *
Люба услышала шум подъезжающего грузовика, грохнула утюг на подставку, метнулась к окошку. Серафима неодобрительно посмотрела на нее, но смолчала. Ругаться с Любой ей сегодня не хотелось: голова и без того была тяжелая. Утром по телевизору пообещали и бурю магнитную и дождь одновременно.
Люба с досадой отошла от окна. Тимур опять остановил машину за два дома от них. И теперь шел по улице, украдкой оглядываясь, не видит ли кто. Возле калитки остановился, согнулся, будто бы зашнуровывал развязавшийся шнурок. Потом скользнул в их палисадник.
Тимур еще и стукнуть не успел, а Люба уже открыла дверь.
- Здравствуйте, девочки!
- Здравствуй, мальчонка! - Серафима даже не повернулась от телевизора. А что, разве три дня назад она Тимура не видела? Он что, подрос за эти три дня или волос на его башке прибавилось? Нет. Всё такой же мелкий, шустрый, с залысинами. И смотрит быстрыми глазками, чуть склонив вбок голову, точно воробей, который норовит клюнуть. Разве он пара ее Любаньке? Дура девка, и что она в нем нашла? Ухватилась, как утопающий за соломинку. Это при ее-то красоте.
Люба стояла беленькая, ладная, теребила пуговки на халатике. Тимур жадно на нее глянул, потер руки. Повернулся к Серафиме.
- Чего это вы в помещениях сидите, бабушка? На воздух пора.
Подхватил Серафиму, перекинул через плечо, точно свернутый ковер, и понес во двор.
- Не хочу на воздух, не хочу! - Серафима молотила сухими кулачками в спину Тимура. - Дождь сегодня обещали! - Скрюченным пальцем Серафима успела подцепить со спинки стула свой любимый платок. - Не хочу я на воздух!
Тимур бабкины вопли не слушал, усадил ее и саду на скамейку. Серафима ловко схватила его за майку.
- Чего я, как идиотка, буду зря сидеть. Принеси вязанье.
Тимур забежал в дом, вынес вязанье и бросился назад, не услышав или сделав вид, что не услышал, как Серафима пробурчала ему в след:
- У-у-у! Басурманин!
Через окно Люба бросила виноватый взгляд на Серафиму и задернула занавески. Тимур влетел, быстрый, суетливый, принялся нетерпеливыми пальцами расстегивать на ней халатик, горячо дышал в шею. Люба улыбалась его нетерпению, и быстрому лопотанию, которого она, впрочем, не понимала. Главным был для нее был тот факт, что Тимур ее любит, что она ему нужна, пусть даже так, наспех. Хотя и эта радость давно уже была отравлена.
Тимур привычно опрокинул Любу на кровать, тоже радуясь, что именно ему принадлежат эти рассыпавшиеся по подушке белокурые локоны, подрагивающие при каждом его резком движении, это податливое молодое тело, усыпанное по плечам и груди мелкими нежными веснушками.
Тимур откинулся, радостно и бессмысленно улыбнулся в потолок. Люба отвернулась от него, загородилась полудетским плечиком, вздохнула. Тимур понял это по-своему: ловко прижался к белой Любиной спине своим сухим вертким телом, опять залопотал что-то в шею. Но Люба Тимура плечом от себя отодвинула и сама от него отстранилась.
- Не приходи больше, я в Москву уезжаю.
Тимуру вникать в суть сказанного было сейчас совершенно ни к чему. Другое было у него на уме. Поэтому ответил он быстро и легко:
- Я и в Москву к тебе буду приезжать. - И снова к Любе придвинулся.
Но Люба снова отодвинулась и произнесла тихо, по-детски обиженно:
- Ты лучше сюда приехал бы не в белый день. На ночь остался бы.
Наконец Тимур смекнул, к чему эти вздохи и обиженный тон. Но сделал вид, что не понял. Сработал под дурачка:
- Так ты же в ночь дежуришь!
Люба повернулась к нему, зашептала, сглатывая горячие слезы обиды:
- Не каждую же ночь, а в ночь через ночь. А ты, а ты… - И слезы покатились по ее щекам. - А ты своей мамаши боишься. - Тимур присвистнул, вон ты, мол, куда опять гнешь. Выпустил Любу из своих жилистых рук. Лицо у него сделалось скучным. Тогда Люба обхватила Тимура руками за шею, опять зашептала горячо: - Ну ладно. Боишься регистрироваться - не надо. Давай поживем так. Но чтоб не прятаться.
Тимур быстро шарил глазами по потолку, подбирал веские аргументы для ответа. Нашел, вздохнул облегченно:
- Да ведь ты все собираешься уйти учиться на доктора, а выучишься и бросишь меня, простого работягу.
Теперь получалось вроде так, что это Люба Тимура обидеть норовит, что в ней вся проблема. Но Люба приподнялась на локте, заглянула Тимуру в лицо и с готовностью выпалила:
- А тогда я не пойду учиться!
Тимур такого поворота событий не ожидал. И жертвы такие ему тоже не требовались. Теперь он от Любы отодвинулся, молчал вроде как расстроенно, а сам думал, чем крыть. Крыть было нечем. Поэтому спросил с деланным равнодушием:
- А в Москву собираешься, есть предложения, что ли?
Теперь Люба не спешила с ответом. Смотрела в потолок, нанизывала на пальчик и отпускала упругий белокурый локон.
- Да так… Один отдыхающий из Москвы предлагает. - Люба покосилась на Тимура. Увидела, как настороженно сузились у того глаза. Продолжила, сама все больше уверяясь в том, что говорит. - Обещает даже оплачивать учебу на коммерческом отделении, если я завалюсь на бюджетное в медицинский институт.
- А взамен чего просит? - Голос у Тимура звучал равнодушно, но плечо одеревенело. Это Люба ясно почувствовала.
- Чего просит-то? - Она опять покосилась на Тимура. Ответила спокойно, как само собой разумеющееся: - А то же, что вы, мужики, всегда просите.
Тимур хохотнул, цикнул зубом:
- Если только это, то этих радостей у него в Москве даже больше, чем у нас. В Москве женщин больше, чем мужчин.
По голосу Тимура ясно было, что он злится. И это Любе сейчас нравилось. Она опять накрутила на пальчик локон, потом, скосив глаза, следила, как он пружинит перед ее носом.
- Так, может, влюбился.
Тимур посмотрел на Любу, на ее такое желанное, ладное, едва прикрытое простыней тело: как же в это да не влюбиться? Тимур сглотнул слюну, отвел с деланным равнодушием глаза:
- Может быть, конечно, все. Но сколько москвичей к нам ни приезжало, и дачи снимали, и в командировку, - и что-то никого из наших девок в Москву не увезли.
- Значит, я первой буду, - упрямо ответила Люба, села в кровати и тут только заметила, что в комнате потемнело, а в окошко стучит мелкий дождик. - Ой, дождь пошел! - Она схватила халатик. - Скорей Серафиму заноси!
Серафима, нахохлившись, сидела на скамейке и куталась в свой платок. Сейчас она была похожа на старую мокрую ворону с обвисшими крыльями. Тимур подхватил ее на руки, как ребенка. Понес в дом. Серафима ни слова не сказала. Только лицо отвернула. Люба тут же засуетилась, стала переодевать Серафиму в сухое.
Тимур помялся на пороге. Почувствовал, что он здесь совершенно лишний. Сказал неуверенно:
- Ну, я тогда поехал.
Ни Люба, ни Серафима ему не ответили, точно его тут уже и не было.