* * *
День и вправду выдался тяжелым и суетным. Москва вообще город, мало приспособленный для сосредоточенной жизни. Он очень… подвижный, я бы сказал. Дерганый какой-то. Все торопятся, спешат, бегут куда-то, едут, звонят, договариваются о встречах, на которые непременно опаздывают. Толпы народу на улицах и в метро, толпы машин на дорогах. Новый Вавилон, сердце евразийского мира. Только официально пятнадцать миллионов населения, а с приезжими и нелегалами – все двадцать.
В сером небе качаются провода и кружат вороны. Я хотел бы иметь вертолет, чтобы перемещаться по Москве без проблем. Может быть, когда-нибудь я его и куплю, а пока приходится ездить на такси и метро. Собственный автомобиль я обычно оставляю на парковке возле дома. Это вынужденный шаг – если застрянешь в пробке, опоздаешь стопроцентно, как говорят русские. А так всегда можно бросить такси, на котором ехал, и спуститься в метро.
Встречи, переговоры, заседания, потом долгожданная поездка к Арите. Она встретила меня улыбкой и сказала странно умиротворенным голосом:
– Все хорошо, Ни. Мне гораздо лучше. Результаты анализов будут завтра утром. Мне уже сделали укол, и тонус прошел. Ты привез компот из ананасов, как я просила?
В списке, продиктованном Аритой, было все: сменная ночная рубашка, крем для лица, зарядка для планшета, бананы, гранатовый сок, ватные палочки, – но не было ананасового компота. Пролепетав:
– Я буквально на минуточку, дорогая, – я метнулся в ближайший супермаркет.
Естественно, там искомого компота не оказалось. Пришлось бежать в другой, потом в третий. В общем, компот я нашел. Арита задумчиво покачала в руках банку, глядя с прищуром куда-то поверх меня – такой взгляд я замечал у многих беременных. При этом она улыбалась странной полуулыбкой Джоконды.
– Морковный сок… – прошептала Арита. – Холодный морковный сок… – и я снова побежал в магазин. Отказать хомо беременнусу может только дьявол.
Клинику я покинул около трех и помчался в центр, где меня ждал Ральф Аткинс, топ-менеджер "Сити-банка". Он привез для меня важные бумаги из Копенгагена. На встречу я опоздал, но Ральф меня дождался.
– Ты становишься русским, Нильс, – сказал он и похлопал меня по плечу.
– Иди к черту, – ответил я, а сам подумал, что в этом городе каждый рано или поздно становится русским – так уж он устроен. Да, это так: Москва – огромная фабрика по превращению людей в русских. Любых людей. Даже африканцев или монголов.
Около четырех часов я сам себе напоминал дерево на сильном ветру – меня покачивало от усталости, и казалось, что время от времени слышится тихий треск ветвей, а точнее, суставов, не способных уже удерживать мое тело в вертикальном положении. Нужно было срочно подкрепиться. Услужливый смартфон быстро обнаружил, что буквально в двух шагах, на Тверской улице, располагается кофейня "Мокко". Сайт пообещал мне "уютную атмосферу, сорок сортов кофе со всего мира, домашнюю выпечку". Я решил, что это именно то, что нужно.
Пахло в кофейне одуряющее вкусно – кофе, корицей, ванилью, свежей выпечкой. Я страшно люблю всякие сладкие булочки, круассаны, кексы, пирожки, кридкакки, штрудели, винерброды и прочие вкусности. Люблю, но никогда никому в этом не признаюсь. Это странно, но когда я голоден, то предпочту куску мяса ароматную булочку с джемом. Ну что поделать, у каждого человека есть свои маленькие слабости.
Заказав пару круассанов и большую чашку латте, я занял столик у стены и огляделся. Народу в кофейне было немного – неурочный час. В обед или вечером здесь, скорее всего, не протолкнуться, а сейчас было занято всего несколько столиков. За одним ожесточенно пил кофе крупный мужчина в теплой крутке, явно командировочный из какого-то северного региона России, за другим о чем-то щебетали на птичьем языке несколько девочек подросткового возраста, у окна с достоинством смаковала свой бравэ пожилая дама в шляпке.
Круассаны я проглотил, практически не жуя, толком и вкуса не разобрал. А вот латте оказался весьма хорош, в кофейне явно знали толк в приготовлении напитков. "Нужно взять это заведение на заметку", – подумал я, откинувшись на спинку стула и лениво скользя взглядом по посетителям.
В углу, за маленьким столиком, я заметил склонившегося над одинокой чашечкой эспрессо немолодого мужчину с лицом самоубийцы. Серая кожа, опущенные уголки рта, потухшие глаза…
Он показался мне смутно знакомым. Понаблюдав за бедолагой минут пять, я вдруг вспомнил, откуда знаю этого человека. Года полтора назад он работал у нас на одном проекте, связанном с рекламой банка. Тогда это был вальяжный, уверенный в себе мужчина с замашками хозяина жизни. Он возглавлял пиар-агентство, с которым мы заключили договор, и, надо сказать, с блеском выполнил порученную ему кампанию.
Через пару секунд у меня в памяти всплыло и его имя: Валерий. Да, точно – Валерий Новицкий.
Не знаю почему, но вдруг, поддавшись душевному порыву, я подхватил чашку, встал из-за стола, пересек зал кофейни и остановился перед столиком Валерия.
– Добрый день!
Он поднял на меня глаза, в которых плескался свинцовый туман отчаяния.
– Добрый… Мы знакомы?
Я назвал себя, напомнил, кто я. Он немного оживился.
– Да, да, конечно, господин Хаген! Простите, я несколько… задумался. Присаживайтесь.
Мы обменялись парой дежурных фраз. Я видел, что Валерия буквально гложет какая-то проблема, она жжет его изнутри, мучает. Я далеко не альтруист, скорее, даже наоборот – холодный прагматик, но сейчас, глядя на этот породистый нос, кучерявые волосы и пухлые губы, кривящиеся в гримасе душевной боли, я захотел помочь бедняге.
– Валерий, у вас что-то случилось?
В Европе такой вопрос, заданный малознакомым человеком, посчитали бы за бестактность. В России все иначе, здесь люди более открытые и отзывчивые. Это странно слышать, весь мир уверен, что русские – это мрачные, нелюдимые личности, замкнутые и неразговорчивые, но на самом деле это совсем не так, просто не стоит обращать внимание на внешние проявления. Если русские не улыбаются каждому встречному-поперечному, это вовсе не означает, что они плохо к вам относятся.
Валерий помедлил с ответом, потом сказал, глядя в сторону:
– Да так… черная полоса, похоже.
Он произнес это таким тоном, что у меня свело скулы и по спине пробежал холодок. Но я уже достаточно долго жил в России и знал, что нужно делать в подобной ситуации. Подозвав жестом официантку, я уверенно сказал:
– Триста грамм коньяка и что-нибудь мясное.
– Карпаччо вас устроит? – поинтересовалась девушка в кружевной наколке.
– Вполне.
– Не стоит, – вяло воспротивился Валерий.
– Стоит.
– Может быть, вы и правы, господин Хаген.
– Зовите меня просто Нильс.
Поскольку посетителей в кофейне было немного, заказ нам принесли быстро. Я разлил коньяк по бокалам, поднял свой.
– За все хорошее!
– Да… давайте… – Валерий легонько стукнул своим бокалом о бок моего и залпом выпил коньяк. Исключительно русская привычка вливать в себя любой крепкий алкоголь одним глотком, не разбирая вкуса. В отношении дешевого бренди я это могу понять, но хороший коньяк, на мой взгляд, все же требует более уважительного отношения.
Валерия повело сразу – глаза сделались маслеными, щеки порозовели.
– Вам лучше? – спросил я.
– Ну-у… – Он зачем-то огляделся, словно искал кого-то. – В общем, да…
Я налил еще и снова поднял бокал.
– Как говорят у вас в России – между первой и второй…
– Перерывчик небольшой, – грустно продолжил Валерий. Он слабо улыбнулся, выпил и заговорил. Вначале разговор был ни о чем, но уже минут через двадцать мы перешли на личное, и тогда внутри у моего собеседника словно включилась диктофонная запись: – Понимаете, Нильс, я уже двадцать лет… в профессии. Чего-то достиг, портфолио приличное, репутация. Но я всегда хотел… ну, другого немного. Чтобы не просто работа и деньги, а… авторитет, что ли? Нет, наверное, другое слово… В общем…
Он тяжело вздохнул, допил остатки коньяка из бокала и выпалил:
– Известность! Я хочу быть знаменитым пиарщиком, понимаете? Вот таким, чтобы все… вся страна знала: Валерий Новицкий – это гуру, это мастер, профи. Если он сказал: "Это черное", – значит, черное, и пофиг, как там на самом деле. Ну, как Спилберг в кино. Я много лет шел к этому, я работал как вол, я не спал ночами. Это тяжело, поверьте, очень тяжело. Приходишь вечером домой и понимаешь: а ничего не изменилось, все так же, как было вчера, и ты ни на йоту не приблизился к своей мечте, к цели. Ты – никто, такой же, как и все остальные. Один из стада. А кто-то в этот момент срывает куш и становится известным. Он хуже тебя, ты это хорошо знаешь, это знают и все остальные, но обстоятельства… или просто удача… или вообще связи, блат.
– Блат? – не понял я.
– Протекция, – устало пояснил Валерий. – Его друг или родственник подгоняет заказ, а ты, хотя ты и лучше, остаешься стоять на обочине, как дешевая проститутка…
– Это унизительно, – согласился я.
– Да что вы знаете об унижении, Нильс! – раздраженно махнул рукой Валерий.
Я промолчал. Неожиданно мне опять вспомнился кумир моего детства Великий сахем Текумсе, и я решил рассказать о нем Валерию. За свою жизнь Текумсе не раз подвергался унижениям, он терял все, но твердо шел к намеченной цели – созданию индейского государства в Северной Америке – и почти достиг ее.
– …Я до сих пор считаю, что это был один из выдающихся политиков того времени во всем мире, и если бы капризная Фортуна была хотя бы чуть-чуть благосклонней к нему, весь ход мировой истории изменился бы – не было бы США в том виде, в котором они существуют сейчас, а следовательно – много чего бы не было… – говорил я, а Валерий, подперев голову, слушал и кивал, изображая заинтересованность. – Текумсе был родным братом шамана шауни по имени Лалаветика, впоследствии сменившего имя на Тенскватава. Он создал для индейцев новую веру, культ, призывающий всех краснокожих объединиться против белых, а Текумсе занимался всем прочим – войной и дипломатией. Для этого был сформирован военный союз племен, главной целью которого было остановить продвижение белых переселенцев на Запад. В состав конфедерации входили – я с детства помню эти названия, они звучат как музыка! – шауни, делавары, потаватоми, фоксы, сауки, кикапу, веа, майами, оттава, пианкашо, минго, сенека, оджибве, чикамога-чероки и вайандоты. Всего Текумсе сумел собрать около трех тысяч воинов. По тем временам и на той территории это была очень грозная сила.
– А потом? – заинтересовавшись, спросил Валерий.
– А потом в Форт-Уэйне был подписан договор с некоторыми племенами на передачу земель под заселение белыми колонистами. Его продавил губернатор Гаррисон. От шауни договор подписали вожди нескольких кланов. Текумсе был против, он видел, что созданная им конфедерация племен трещит по швам, что это сепаратизм. В 1810 году Текумсе встретился с президентом и потребовал, чтобы договор был отменен, потому что его подписали не все племенные вожди. Он также потребовал, чтобы белые даже не пытались селиться на землях, проданных им по этому договору. Но Гаррисон, как вы понимаете, не уступил и напирал на то, что каждое племя может самостоятельно договариваться с США.
– Узнаю доброго старого дядюшку Сэма, – усмехнулся Валерий. – Всегда они ищут своих сукиных сынов. Разделяй и властвуй…
Я пожал плечами и продолжил:
– Тогда Текумсе дал понять Гаррисону, что ему придется искать себе друзей среди его врагов. Речь шла, конечно, о британцах. Переговоры закончились ничем. Через год Текумсе снова встретился с Гаррисоном в городе Винсенс, и опять зашел разговор о мире и войне, о земле и договорах. Текумсе был, как у вас говорят, умным мужиком и понимал, что ему нужно время, чтобы укрепить Индейскую Конфедерацию. Он очень рассчитывал на так называемые Пять цивилизованных племен, живших на юге. Но те отказались поддержать шауни, лишь части криков выступила на стороне Текумсе. Об этом, естественно, стало известно американцам. Гаррисон во главе воинского отряда из полутора тысяч стрелков выступил к Профетстауну, где в тот момент обитал брат Текумсе, шаман Тенскватава. Он давал Текумсе слово не убивать белых, но Гаррисон пошел на провокацию. Была битва у местечка Типпекану, и белые одержали в ней победу. Они сожгли Профетстаун, многие последователи новой веры Тенскватава были убиты, часть разбежалась. В итоге Индейская Конфедерация утратила мощь и постепенно…
– Дальше можете не рассказывать, – махнул рукой Валерий. – И так ясно, что этого вашего Текумсе убили, индейцев истребили, а остатки загнали в резервации, где они благополучно спиваются… Зачем вообще вы вспомнили про этого Текумсе?
Я разлил остатки коньяка и негромко произнес:
– Однажды Текумсе сказал: "Когда придет время умирать, не будь подобен тем, чьи сердца наполнены страхом смерти настолько, что, когда приходит их час, они жалобно плачут и молят дать им еще немного времени, чтобы иначе прожить свою жизнь. Спой свою песнь смерти и умри как герой, возвращающийся домой".
– Сильно, – кивнул Валерий и продолжил: – А еще жизнь нужно прожить так, чтобы не было больно за бесцельно прожитые годы. Плавали, знаем. Нильс, вы забываете, что я – пиарщик. Я прожженней самого прожженного циника. Меня такими вот разговорами не проймешь. Мне нужно все – и сразу. Сразу! А у меня ничего нет… пустота-а-а… Пшик!
Он хлопнул ладонями над головой, изображая лопающийся воздушный шарик.
– Она предлагает мне больше, но… цена меня пугает.
Местоимение "она" указывало, что в деле замешана женщина. Впрочем, я подозревал об этом с самого начала – довести мужчину до вот такого вот состояния, в котором находится Валерий, без вмешательства женщины очень сложно.
С другой стороны, влезать в отношения – бессмысленно. Третий всегда лишний. Поэтому мне захотелось встать и уйти. Но еще бóльшим было мое желание помочь этому, в сущности, практически незнакомому мне человеку. Это был чистой воды альтруистический порыв, но отчего-то в этот момент, когда Арита лежала в клинике, мне показалось крайне важным совершить некое благодеяние, хороший поступок. Я не думал о кармическом воздаянии и не пытался заработать его таким вот образом.
Мне просто захотелось помочь Валерию.
– Вставай! – резко сказал я, переходя на "ты".
– Куда еще? – Валерий угрюмо посмотрел на меня пьяными глазами.
– Поедем в нормальное место, пообедаем – и там ты мне все подробно расскажешь о том, что у тебя случилось, кто такая "она" и в чем тут дело.
Валерий ухмыльнулся – надо сказать, это была одна из самых мерзких ухмылок, которые я видел в жизни, – но встал, натянул куртку и поплелся к выходу.
Глава 2
– Ее зовут Света. Светлана, – начал Валерий, когда официантка приняла у нас заказ, забрала меню и, мило улыбнувшись, поспешила удалиться. – Мы познакомились случайно. У одного приятеля был повод, и он пригласил вместе провести вечер. Я думал, сядем-выпьем, а он потащил меня в закрытый клуб… ну понимаешь…
Мне отчего-то вспомнился Дмитрий. Дело было несколько лет назад. Тогда я уже считал его своим другом, а он еще не успел доказать обратное. У него тогда тоже был повод, и мы тоже вот так вот сели-выпили. Причем выпили так основательно, что Дмитрия потянуло на подвиги. Он затащил меня в какой-то "мужской клуб", который на поверку оказался банальным стриптизом. Но описывал его Дмитрий очень азартно.
– Это другое, – отмахнулся от меня Валерий, когда я припомнил ту историю. – В клуб, о котором я говорю, просто так с улицы не зайдешь. Закрытое элитное заведение. Обстановочка там необычная.
Он замолчал, будто собираясь с силами, а может, подыскивая слова, а после заговорил снова:
– Сначала мы с приятелем тусовались вместе, потом его куда-то унесло, и я остался один. Знаешь, я не робкого десятка, но бывают места, где среди большого скопления народа ты ощущаешь себя в полном одиночестве. Люди вокруг веселятся, живут какой-то своей жизнью, а ты сидишь, оторванный от чужого праздника, и не понимаешь, что вообще тут делаешь. Примерно так я тогда себя и чувствовал.
* * *
– Привет. – Она подошла к нему сама, должно быть, почувствовала его состояние.
Он окинул ее взглядом: шикарная женщина с пониманием стиля, точеной фигурой, черными волосами и оттенком грусти в глубоких синих глазах.
– Привет, – кивнул он.
– Лана. – Она протянула руку не то для рукопожатия, не то для поцелуя.
– Валерий.
Он решил, что правильнее будет ответить рукопожатием, и нарочито мягко потряс ее за пальцы. И тогда она впервые ему улыбнулась.
– Вообще-то меня Света зовут. Не помешаю?
Валерий снова кивнул. Светлана села рядом, опустила ладонь ему на колено с такой легкостью, будто они были знакомы вечность.
– Ты что такой напряженный, котик? – Ее пальцы мягко, но настойчиво двинулись по его ноге от колена выше. – Первый раз здесь?
Валерий сглотнул. Ситуация была нелепой.
Последний раз неловкость в общении с женщиной он испытывал, наверное, в подростковом возрасте, во времена первой любви. Любовь оказалась не просто первой, но настоящей. Как любое первое чувство, она быстро закончилась, а как любое настоящее – оставила после себя юношеское сердце, разорванное на кровавые ошметки. Валерий, как положено, долго страдал, однако, будучи прагматиком, вынес из страданий урок: приобрел толику цинизма и довольно быстро освоил принципы общения с противоположным полом.
После этого женщина как явление растеряла для него ореол загадочности, а общение с прекрасным полом стало чем-то обыденным, бытовым и простым донельзя. Там, где другие тщетно ломали копья, Валерий с невероятной легкостью переходил от светской беседы к легкому флирту, от флирта к действию, перманентно одерживая маленькие мужские победы, в которых чаще всего не было никакой необходимости. Затащить женщину в постель для него стало делом не более сложным, чем пожарить яичницу, и времени занимало немногим больше.
Так было ровно до того момента, как Светлана положила ему руку на колено: "Первый раз?"
То ли атмосфера клуба выбила Валерия из колеи, то ли совершенно неожиданной оказалась изначально перехваченная инициатива, а может, было что-то такое завораживающее в этой женщине, что заставило его растеряться.
– В подобном заведении – в первый. – Голос его прозвучал с хрипотцой. – Необычное место. Слишком фривольное.
– Почему? Тут собрались солидные люди, обсуждают серьезные вопросы. Просто в расслабленной обстановке.
– Боюсь, я бы не смог говорить здесь о чем-то серьезном.
– Это с непривычки. Посмотри на это с другой стороны, котик. Никто же не мешает менеджерам среднего звена обсуждать рабочие вопросы в сауне.
– Ну, это все-таки не сауна.
– Так ведь и мы с тобой выше среднего уровня, котик. Или я в тебе ошиблась?