Сестра сделала противостолбнячный укол, забинтовала колено и руку, сложила в чемоданчик свои принадлежности и неспешно, как баржа, уплыла.
Башмаков продолжал выкладывать разные бумаги и, гордый собственным великодушием, наставлял преемника, учил делу. Ручьев крепился, крепился и не выдержал:
– Не дело портит человека, а человек – дело.
– Правильно, – не понял Башмаков. – Это у нас основное.
Наконец Дуся принесла отпечатанные бумаги, они подписали их, и Башмаков передал Ручьеву главное – печать.
– Она, понимаешь, отклеилась от долгого употребления, – Башмаков достал из кармана кителя черный кисет, а из кисета черный резиновый кружочек и передал ему, – но вы сделайте новую ручку и приклейте. Старая, понимаешь, потерялась, поскольку была сломана. Штемпельная подушка вот здесь, в правом верхнем ящике.
Ручьёв помял черный кружочек, вымазанный синей мастикой, поглядел на перевернутые мелкие буковки.
– Одна резинка. Как же я ее носить буду? Вы дайте мне этот свой кисет…
– А на другом объекте, понимаешь?
– На пожарке, что ли? Да там и печати-то, наверно, нет.
– Как так, понимаешь? Начальник не должен быть без печати.
– Тогда, может, – отдать Дусе или Чайкину Сережке?
– Отдать печать?! – Башмаков сокрушенно покачал головой. – И таких назначают на ответпосты! Учтите, без печати вы – ничто!
– Ну ладно, ладно. – Ручьев сунул резинку в наружный карман пиджака. – Что еще?
– Распорядок дня. Он на столе под стеклом. Садитесь и читайте. – Башмаков наконец вылез из-за стола, взял под мышку неразлучную красную папку и канцелярское Дело с планом построения коммунизма. – Желаю высоких производственных успехов и семейного счастья в личной жизни.
Пожатие было сильным, – рука сапожника! – уверенным, а улыбка, с прищуром холодных светлых глаз, – мстительно-торжествующей, будто он уже видел не только близкое поражение Ручьева, но и конфуз начальников, его назначавших. Ручьев засмеялся и помахал ему перевязанной левой рукой. Катись ты, дядя, подальше с этой своей убежденностью в собственной незаменимости, проживем.
VII
Башмаковский распорядок дня был прост и краток:
1. Сидение в кабинете и руководство 8.00 – 12.00
2. Обед 12.00 – 13.00
3. Прием посетителей 13.00 – 14.00
4. Подписание и заверка печатью 14.00 – 15.00
5. Обход цехов комбината 15.00 – 15.30
6. Встречи с руководителями общественных организаций 15.30 – 16.00
7. Совещание по итогам дня и планам на следующий рабочий день 16.00 – 17.00
Ручьев вынул этот листок из-под стекла, смял и бросил в корзинку у стола. Надо оглядеться и составить свой распорядок. А кресло у него хорошее, удобное, жаль, не вертящееся. Впрочем, особо вертеться тут не надо, селектор и телефоны под рукой. Он нажал клавишу селектора, позвал неофициального заместителя:
– Сережка, надо посоветоваться, заскочи на минутку.
– Сам уже, значит, не можешь? – удивился тот. – Я же через стенку от тебя.
– Ну-у наглец! Taк говорить с директором! Уволю!! – И переключился на секретаря: – Дуся, в колбасном доска "Наши ударники на набивке кишок", измените название.
– На какое, Анатолий Семенович?
– Да пусть напишут просто: "Наши передовики". Проследи.
– Хорошо, Анатолий Семенович, сейчас сбегаю в цех.
Сергей Чайкин, улыбаясь, прошел от двери к директорскому столу, истово поклонился.
– По вашему приказанию прибыл, дорогой Анатолий Семенович!
– Молодец, что величаешь, хвалю.
– Куда деваться, вдруг в самом деле уволишь. Вон ты какой грозный. И уже перевязан. Сразу в бой бросился?
– Приходится. Состряпали вы с Башмаковым черт-те какое хозяйство… Садись.
Они были ровесниками, вместе учились в школе, дрались, дружили, влюблялись в одноклассниц, вместе призывались в армию, служили в одной части, только Ручьев на последнем году стал освобожденным комсоргом полка, а сержант Чайкин до конца был командиром минометного расчета. После увольнения в запас их пути разошлись еще дальше. Ручьева взяли в райком комсомола, и он поступил на заочный истфак пединститута, а веселый книгочей, Чайкин затосковал по серьезности и порядку и ушел в бухгалтеры. В прошлом году закончил с отличием экономический факультет и загордился этим, особенно перед руководителями: экономика – это, уважаемые товарищи, наука, а экономисты – основательные люди, в отличие от хозяйственников и администраторов, сплошь дилетантов, ярко выделяющихся своим невежеством и профессиональной глупостью среди остального работающего люда. Башмаков принял это заявление на свой счет и не простил обиды даже после того, когда узнал, что Чайкин любит его дочь и хочет жениться.
– Ну вот, Сережка. Вчера я кое-что прикидывал на досуге, давай уточним, а после рабочего дня посовещаемся с начальниками цехов, с мастерами…
Требовательно зазвонил черный областной телефон, Ручьев взял трубку. Сам начальник управления товарищ Дерябин поздравлял с вступлением в должность и настоятельно просил дать к концу дня свои предложения по новому названию комбината.
– Хорошо, – сказал Ручьев, – как-нибудь на досуге… Сегодня? Но это ведь, кажется, терпит… Хорошо, Иван Порфирьевич, мы посоветуемся… Нет, пока не знаю… Но ведь я еще не осмотрелся… Я постараюсь, конечно, но оба заместителя в отъезде, из главных специалистов есть только бухгалтер-экономист… Ну, хорошо, приеду. – Ручьев пожал плечами и, положив трубку, вопросительно посмотрел на улыбающегося Чайкина. – Требует дожать месячный и квартальный планы. Первого июля в управлении назначено совещание, предлагает выступить с предложениями по расширению производства…
– Прошлогодние подправим, и валяй. Башмаков всегда так делал.
– За что и слетел. Странно, что ты предлагаешь его в пример.
– Не в пример, но комбинат-то прежний, ты только пришел, ничего еще не знаешь. Дерябин говорил с тобой конфиденциально, а через час-другой придет официальная телефонограмма: "Директору Хмелевского пищекомбината тов. Ручьеву. Предлагаем первого июля текущего года к одиннадцати ноль-ноль прибыть на областное совещание в управление местной промышленности. При себе иметь анализ производственной деятельности комбината и план увеличения производства установленной продукции".
– Анализ и план? Когда? Он же сам требует дожать месячные и квартальные задания, осталось четыре дня!
– Именно поэтому и гонит. Он умный, Толя, он знает, что полугодовой управление не вытянет, надо принимать меры. Вот и собирает большое совещание уже первого июля – пусть все видят, что Дерябин быстр, оперативен и контролирует ситуацию. Он даже мелкие детали не забывает: устаревшее название нашего комбината, смешную Доску передовиков в колбасном цехе. Да и не такие это мелочи. Так что не забудь о названии, занимайся текущими делами, гони план, а первого скатаешь в управление.
– Без анализа и плана?
– Подправим прошлогодние, Башмаков всегда так делал.
– Опять ты со своим тестем! Я что, идиот? Все башмаковское тут давно надо опрокинуть, развалить, разметать до основания. Или, по-твоему, не надо?
– Надо, Толя. Но знаешь, что говорил на этот счет господин Лихтенберг? Он советовал не разрушать слишком поспешно неудобное здание, чтобы не подвергнуться новым неудобствам. Улучшения надо вводить понемногу.
– Книжник ты. Начитался и золотой серединки хочешь, боязливым стал, осторожным.
– Предусмотрительным, скромно говоря, дальновидным.
– Скромняга! Но неужели ты думаешь, что с башмаковскими "планами" я поеду в управление?
– Проформа. У них свои планы.
– Но работать-то нам, Сережка! Зачем же нам прошлогодние руководящие бумажки?… – Он смял потухший окурок в пепельнице, достал новую сигарету. – Неси годовые отчеты за последнюю пятилетку и липовые ваши анализы. Как-нибудь разберусь. И составлю реальные планы, новые.
– Новые! Ничего не изменилось.
– А кто виноват? Мы же сами и виноваты – переписываем прошлогоднее старье, втираем очки самим себе. Хватит! Сыты!
– Хватит так хватит. – Чайкин неохотно поднялся. – Только сейчас не до анализов. Мне зарплату вот надо рабочим выплатить, а ты гони процент, занимайся текучкой, иначе запаришься и ничего не сделаешь.
– Сделаю, неси. – Ручьев щелкнул зажигалкой, прикурил сигарету и, проводив взглядом недовольного
Чайкина, вызвал по селектору Куржака. Вчера из-за первенства с женой разводился, деятель, а нынче глаз не кажет.
В кабинет вбежала радостная Дуся, за ней крупный Иван Рыжих и кривоногий коротыш Федька Черт втащили злополучную доску из колбасного с новой красной надписью по черному полю: "Наши лучшие люди". Значит, Дуся проявила творческую инициативу и самостоятельность.
– Не пойдет, – забраковал Ручьев безжалостно и вышел из-за стола. – Я же просил, Дуся, – "Наши передовики". А лучше было бы так: "Наши передовые производственники". – Заметил ее огорчение, пояснил: – Нельзя оценивать человека только процентами плана. Выполнил, и лучший. А другие люди что же, худшие? Вот Иван Рыжих, например, перекрыл сегодня норму, а Федор Фомин не дотянул. Значит, одного на доску, а другой в худших походит, так? – Он требовательно посмотрел на рабочих. – Или не так, "стакановцы"?
– Не так, – сказал Черт обиженно. – Не на что пить-то.
– У меня жена родила, в больнице лежит, яблок просит, – пожаловался стоящий боком Иван Рыжих. – Зарплату нынче дадут, нет ли?
– Дадут. Тащите доску обратно и напишите, как я велел.
– Хорошо, – прошептала сконфуженная Дуся.
– Нам все одно, – сказал Черт. – Нам и наступать – бежать, и отступать – бежать. Я правду говорю. Я в кулак шептать не люблю.
Они шумно выволоклись со своей доской в приемную, грохнули дверью. Зачем тащились три человека? Видно, Дуся хотела показать.свое радение, а мужики – справиться о получке. Оба, кажется, страдают с похмелья.
Красный телефон заливисто вернул Ручьева за стол. Звонил сам Балагуров, поздравлял с началом новой самостоятельной работы.
– День у тебя важный, торжественный, но все же не забудь: сегодня в четырнадцать ноль-ноль очередное заседание бюро, не опаздывай, а то выведем из состава… Не закрутился еще?
– Нет, пока все спокойно, спасибо за внимание.
– Перестройками не увлекайся, гони план, а то и районную сводку испортите, не только свою…
Будто все дело в отчетной сводке.
Пришел в сопровождении своей счастливо-воздушной Нины Сергей Чайкин с ворохом папок, свалил их на край директорского стола, а Нина положила перед Ручьевым финансовые документы для Госбанка.
– Подпишите вот здесь, здесь и еще здесь, – потыкала она красным лакированным ноготком. – И поставьте, пожалуйста, печать.
Ручьев подписал, достал из кармана резиновый черный кружочек, а из ящика стола – фиолетовую штемпельную подушку, потер по ней печатью, потом оттиснул на бумагах, где показывала Нина.
– Взяли бы вы ее, ребята, а то еще потеряю.
Они дружно отказались: не положено, что ты! Разве что секретарше Дусе, но она работает без году неделя, приглядись сначала. Потом Нина церемонно пригласила на свадьбу:
– В воскресенье мы с Сережей сочетаемся законным браком, просим вас пожаловать к двенадцати часам дня на свадебный обед.
– Ух ты! – восхитился Ручьев. – Так торжественно меня еще не приглашали. Обязательно приду! Но при одном условии: подумайте над новым названием комбината. Начальство приказало доложить к концу дня наши предложения.
– "Золотое кольцо", – выдала Нина близко лежащее.
– Это скорее для молодежного кафе.
– Почему? – заступился за невесту Сережка. – Колбаса же кольцами, кругами.
– А почему "золотое"? Колбаса желтая или себестоимость высокая? Да и выпускаем мы не только колбасу. Думайте еще.
Они заторопились к себе, а Ручьев раскрыл одну из принесенных Сережкой папок, но тут вошла директриса Смолькова:
– Здравствуйте, товарищ Ручьев!… Как вы, вероятно, помните из вчерашнего разговора, я за разрешением собрать металлолом. Вы великодушно обещали, и вот я сама, лично взяла грузовик и приехала со школьниками. Необходима бумага, письменное распоряжение на предмет осмотра вашей территории и сбора металлолома.
Ручьев соединился по селектору с проходной:
– Антиповна?… Пусть школьники соберут железки вокруг складов, цехов и мастерской. Они на грузовике номер… Какой номер вашей машины? – спросил он Смолькову.
– УЛБ 12-15, – недоверчиво подсказала та.
– УЛБ 12-15, – повторил Ручьев в микрофон. – Не задерживайте, они со своим директором.
Ручьев опять придвинул раскрытую папку, взял лист бумаги, карандаш, но Смолькова глядела на него с удивлением и ждала. Не верилось, что дело, тянувшееся полгода, новый директор решил так легко и просто.
– Один звонок, и все? – недоумевала она.
– Все, – сказал Ручьев.
– А бумагу?
– Да вы что в самом деле, не верите?
– Верю, товарищ Ручьев, но у меня школьники, и без бумаги нельзя. Воспитание молодого поколения должно быть наглядным и идти в направлении уважения к порядку. – Увидела, что Ручьев нетерпеливо поморщился, зачастила: – Я объясню, объясню. Если, допустим, я выйду к ним без бумаги, без документа, возникнет нежелательная вольность, они увидят, что нас пропустила простая старуха Антиповна.
– Так я что, ворота вам должен отворять? У меня несколько другие обязанности.
– Извините, товарищ Ручьев, не ворота, дайте только бумагу. Молодое поколение должно наглядно видеть официальное воплощение власти, иначе оно приучится к самовольству… Надо написать – где, что и сколько лома собрать, а потом, на основании этого документа, проверить путем взвешивания на автовесах.
Ручьев потерял терпение:
– Послушайте, у меня нет времени. Потом поговорим, позже.
– Всегда ценю и уважаю время, но вы могли бы говорить с женщиной более вежливо. – Она вышла, предварительно пропустив в кабинет банковского служащего с белой перевязанной головой.
Служащий остановился на почтительном отдалении и сообщил:
– Управляющий нашего банка товарищ Рогов-Запыряев договаривался с вами насчет резинового шланга и вот прислал меня…
Ручьев опять отодвинул рабочую папку, позвонил в винный цех, велел дать полметра или метр – сколько скажет банковский посыльный – резинового шланга. А потом втолковывал посетителю, что дело пустячное, что шланг б/у свое отработал и не стоит ни копейки, а посетитель долго не верил и тоже просил бумагу. Но у этого хоть повреждена голова, причина уважительная…
– Что у вас с головой?
– Управляющий сторожевую машину на нас испытывает, вот и повредило. Говорит, с резиновым шлангом мягче бить станет, оглушать только, а ран никаких.
– Весело. Не подскажете ли новое название нашему комбинату?
– Нет. Управляющий об этом ничего не говорил.
– Так я говорю. Прошу!
– Вы не мой начальник.
– Ладно, будьте здоровы.
И едва проводил этого, едва взялся за папку – телефон. Объединенный профком районной промышленности интересовался вопросами условий труда и отдыха, соблюдения распорядка дня, графика отпусков, выполнением плана культурно-массовых мероприятий. Конец полугодия, нужно для отчета.
– Придите да проверьте, – сказал Ручьев профсоюзной даме, – у меня нет времени.
– А чем вы занимаетесь, если не секрет? – спросила та игриво.
По голосу Ручьев узнал веселую Елену Веткину, своевольную жену инженера РТС, которая работала в райплане. Сейчас она, видимо, замещала штатную профдеятельницу – время летних отпусков, суетное время.
– Что же вы молчите, трудно ответить? Или чем-то заняты?
Ручьев представил кокетливую Елену, подыграл:
– Занят: секретаршу свою целую. – И звонко чмокнул в трубку. – В обед собираемся пойти купаться,
– Возьмите меня. Я не уступлю вашей секретарше. В плавании, разумеется.
– Я подумаю и позвоню. – Ручьев презрительно придавил трубку.
В дверях Андрей Куржак, в забрызганном известью или цементом халате, торопливо вытирал руки бумажными концами. Вытерев, сунул скомканный пучок в карман, прошел к столу. Был он чисто побрит, из халата выглядывала белоснежная сорочка. Значит, помирился со своей передовой Верунькой и уже не торопится к новому директору.
– Помирился, – подтвердил Куржак. – Только запоздал я, Семеныч, не поэтому. Мы с Верунькой на час раньше пришли, фундамент под мясорубки в колбасном делали. Колбасники в прорыве, вот и решили подмогнуть. Если директор к нам лицом, то и мы будем рады помочь.
– Молодец. Только кто же будет подтягивать твое сосисочное отделение?
– Подтяну сам. Тут Сеню Хромкина надо, он по любым машинам молоток, да сейчас сторожевой автомат для банка заканчивает, после обеда обещал ко мне. Давай сперва с колбасниками. Я вот как думаю, Семеныч… – И, присев к столу, выложил свой план.
Думал Куржак правильно, дельно. На комбинат еще в прошлом году пришли новые мясорубки в комплекте с электромоторами, их и на склад не заносили, распаковали "оставили на улице – собирались смонтировать в январе, сразу после завершения годового плана, но так и не собрались. Башмаков требовал водрузить их на бетонный фундамент, а бетона тогда не было, строители помочь отказались. Вот теперь сделали сами, правда, не бетонный – кирпичный, но прочный вышел, постоит.
– Мы анкерные болты туда замастырили, – радовался Куржак. – Теперь ставь мясорубки и жми на всю железку. У них же производительность знаешь какая – запросто два нынешних плана дадим!
Ручьев тоже возрадовался, но тут же и озаботился: комбинат работает на местном сырье, новое оборудование надо еще суметь загрузить. Позвонил директору местного совхоза Степану Мытарину, и сразу удача: там четырех коров убило током и племенной бык ногу сломал – пять мясных туш бери хоть сейчас. Мытарин уже звонил на областной мясокомбинат, но там соглашаются взять только быка, хотя коровы освежеваны сразу после беды, их мясо можно использовать в пищу. Врачебную справку они предъявят.
– Везите! – сказал Ручьев с воодушевлением. – Если еще что-то такое будет, возьмем без разговоров. Производственные мощности теперь увеличились.
– Так я пойду за" мясорубками, Семеныч? – Куржак поднялся, натянул на лысеющую голову берет.
– Давай действуй. К вечеру поставите, и завтра с утра можно пускать. Месячный план, думаю, одолеем.
– Запросто! Только к этим мясорубкам парочку рабочих надо, хорошо бы мужиков. У меня лишних нет, у Веры если. Только уж ты сам, Семеныч, и на меня не ссылайся, а то опять мы с ней поругаемся до разводу.
– Хорошо, я с ней поговорю. Не придумаешь ли новое название комбинату?
– Не мастер я на такие дела.
– А ты подумай, подумай.
Куржак неловко постоял, переминаясь с ноги на ногу, предложил неуверенно:
– "Спокойная жизнь" – подойдет? – Увидел кривую улыбку Ручьева, развел руками: – Я же говорил, не мастер. Пойду…