– У меня вопрос, – вскочил Сеня Хромкин. – Как мы признаем кота, домашним или хищным животным?
– Вопрос непростой. – Митя Соловей раздумчиво пожевал губами. – Но в то же время и не очень сложный. Кошки, поскольку они не травоядные животные, относятся к отряду хищников, но в связи с тем, что они одомашнены человеком с древнейших времен, их следует считать домашними животными.
– Хищными домашними животными, – уточнил Мытарин. – Что касается их разумности, то известный ученый Гексли говорил, – Мытарин раскрыл тетрадь с закладкой, – так: "Неоспоримо, что низшие позвоночные животные обладают, хотя и в менее развитом виде, тою частью мозга, которую мы имеем все основания считать органом сознания. Поэтому мне кажется очень вероятным, что низшие животные переживают в более или менее определенной форме те же чувства, которые переживаем и мы".
– Следовательно, – подытожил председатель, – дело к производству надо принять. Поскольку у человека есть разум, законы его разумны.
– Ра-азум! – усмехнулся Монах. – Какой разум, когда я с ружьем и с собаками не могу лес сохранить. А он ведь всем нужен, не одному мне. И река тоже. И земля. Ра-азум!…
– Товарищи, так мы никогда не кончим. Давайте закругляться. Вы что-то хотите сказать, гражданин Титков? Что вы все время молчите?
– Вы меня не спрашивали. – Титков даже не поднялся. – И гражданином вот называете – как подсудимого. Я не согласен.
– С чем вы не согласны?
– Чтобы Адама судить. Смех один, а не суд.
– А цыплята?! – крикнул Сеня обеспокоенно. – И утят он, говорят, душит. Значит, пускай и дальше разбойничает в безнаказанной свободе? Ты хозяин и должен отвечать по строгости.
– Это еще неизвестно, про утят, я сам не видал. Опять же и взаперти его держать нет закона. Или есть такой закон?
– Нет, – сказал Мытарин. – Держать взаперти – значит лишать его свободы без суда и следствия. На такую меру пресечения товарищеский суд не имеет права. Но ответственность с хозяина за жизнь ответчика не снимается.
– Это что же, вы станете судить за одни и те же преступления и меня и кота? Не жирно будет?
Начался долгий спор о том, кого же все-таки судить – Адама или Титкова. Если Адама признать правоспособным, то Титкова судить нельзя, если же судить Титкова, то выходит, что Адам неправоспособный. После долгих дебатов решили признать Адама ограниченно правоспособным, а его хозяина – ответственным за действия своего кота в качестве хозяина или опекуна.
– Существенное дополнение внес Федя-Вася. В деле по обвинению кота Адама и его хозяина гражданина пенсионного возраста Титкова есть что? Одна жалоба. Справедлива она? Неизвестно. Значит, надо что? Подтверждение фактов. Как это сделать? Материалами дознания или предварительного следствия.
– Я говорила, потребуется дознание.
– Но это, вероятно, усложнит дело?
– Усложнит или нет, иначе нельзя.
– Хорошо, принимаем и это. Благодарю вас. Теперь давайте подведем итоги нашего бурного заседания.
Официальное решение, закрепленное на бумаге, в окончательной редакции получило такую форму:
1. Признать кота по кличке Адам, серой масти, с тигровыми темными полосами, возрастом пяти лет, принадлежащего гражданину Титкову Андрону Мартемьяновичу, ограниченно правоспособным.
2. Принять к рассмотрению товарищеским судом при уличном комитете Новой Стройки рабочего поселка Хмелевка дело по обвинению вышеупомянутого кота в удушении цыплят из личных хозяйств граждан Хмелевки и утят с утководческой фермы совхоза "Волга", а также в хищении колбасы из продовольственного магазина райпотребсоюза и сливок из того же совхоза "Волга".
3. Поскольку вышеозначенный кот Адам, как домашнее животное, принадлежат пенсионеру гражданину Титкову А. М. и принимая во внимание, что подсудимый – хищное животное, не умеющее говорить на русском языке, привлечь гражданина Титкова Андрона Мартемьяновича, рождения 1902 года, члена профсоюза, под судом и следствием ранее не состоявшего, к суду по данному делу в качестве соответчика, не совершавшего преступлений вместе с котом Адамом, но не принявшего всех необходимых мер к недопущению преступлений и к тому же несущего ответственность как хозяин ограниченно правоспособного ответчика.
4. В связи с недостаточностью улик, предъявляемых товарищескому суду и полностью доказывающих вину обвиняемых, назначить дознание, которое поручить бывшему участковому инспектору отделения милиции, ныне пенсионеру гражданину Пуговкину Федору Васильевичу.
5. Обязать вышеупомянутого гражданина Пуговкина Ф. В. закончить дознание в срок до пяти дней. Для успешного проведения дознания рекомендовать ему широко оповестить население Хмелевки.
6. После завершения дознания, но не позже десяти дней со дня поступления жалобы истцов, начать открытое рассмотрение дела, с привлечением сторон, а также свидетелей.
Председатель товарищеского суда Д. С. Взаимнообоюднов.
Секретарь суда К. Ю. Ручьева.
Член суда И. К. Чернов.
V
Как говорил начальник хмелевской милиции подполковник Сухостоев, все трудящиеся, не исключая милиционеров, должны отбывать свои сроки жизни на земле примерно и с такой добросовестностью, с какой отбывает старшина Пуговкин Федор Васильевич, в обиходе Федя-Вася. Он и на пенсии остался добросовестным, энергичным человеком.
В тот же день, вернувшись с заседания, он поручил своей дочери Светке написать шесть объявлений, а вечером собственноручно расклеил их: два у продуктовых магазинов и по одному у сельмага, автобусной остановки, на пристани, у Дома культуры. Все людные места были таким образом оповещены. Утром следующего дня Федя-Вася сколотил фанерный ящик наподобие почтового и прибил его рядом с витриной районной сатиры "Не проходите мимо!". На ящик он не забыл наклеить бумажку, извещавшую, что ящик предназначен для жалоб на кота Адама Титкова. На этом первая часть решения была выполнена, и выполнена скоро, хороша.
Ведь главное в любом деле что? Своевременность и добросовестность исполнения. А также качество работы. Почему? А потому, граждане, что одной добросовестности и быстроты мало, умение требуется. На какой вопрос отвечает умение? На вопрос "как?". Заметьте, не "что?", а "как?". Например, ты сбил – что? – ящик. А сбил ты его – как? – вкривь и вкось. Хорошо это? Плохо. И так в любом деле, а в таком, как следствие или дознание – еще хуже. Почему? А потому: если дознание провести плохо, то истинный виновник уйдет от наказания или будет наказан несправедливо. А что это значит? А это значит, граждане, что нашей жизни будет нанесен урон. Какой? Всякий: материальный – раз, моральный – два, политический – три. Потому что честные советские люди будут видеть, как распоясавшийся преступник продолжает похищать государственную собственность.
В Хмелевке все знали, что Федя-Вася самый отчетливый человек, с ним пустые тары-бары не разведешь. И тем не менее обращались с ним по-свойски, отчаюги звали Федей-Васей в глаза, убежденные в его незлобивости. Федя-Вася родился и вырос здесь, его отец тоже был смирным человеком, а по отцу судили и о сыне, хотя сын всю жизнь ходил в форме и широким милицейским ремнем был навечно пристегнут к великоватой для него кожаной кобуре. Через плечо у него до колен болталась командирская планшетка. Сейчас Федя-Вася ходил без погон и кобуры, но в той же форме, в сапогах, с планшеткой, и отношение к нему не изменилось.
Когда он, выполняя вторую часть задания, пришел в продмаг к толстухе Аньке Ветровой, та хоть и насторожилась, но, едва он открыл рот для объяснения, сказала, чтобы становился в очередь и соблюдал порядок, если сам был блюстителем. Был!
– Я по делу, гражданка Ветрова.
– И по делу – в очередь. Пока не отпущу покупателей, говорить не буду. Какое у тебя дело, если пенсионер!
Федя-Вася коварно улыбнулся и встал позади двух женщин, представляя, как уже через несколько минут семнпудовая Анька выстелется лисой, завертит хвостом и станет величать его Федором Васильевичем или товарищем Пуговкиным.
И не ошибся. Когда покупательницы, отмахиваясь от мух, вышли и Федя-Вася сообщил о цели своего посещения, Анька пушинкой перелетела к двери, мигом накинула крючок и провела гостя на другую половину магазина, на складскую.
– Да что же вы прямо-то не сказали, товарищ Пуговкин, зачем же в очереди-то стоять! Всех не переждешь, они идут и идут до самого закрытия, а мужики, те и после закрытия стучатся. Вот тут садитесь, вот здесь, у стола, а я с того конца примощусь, с краешку. И как же быстро, с жалобой-то, мы в понедельник только написали, Феня еще смеялась, что кота, мол, арестуют, а чего смеяться, когда у меня шестнадцать килограмм краковской колбасы не хватает, а у Клавки Маёшкиной – целой фляги сливок. В ней, во фляге-то, тридцать с лишним литров…
Федя Вася сел за стол, не торопясь раскрыл планшетку, достал оттуда двухзарядную ручку и школьную тетрадку, а из кармана очки, вооружился и нацелился на румяную Аньку. Она сразу замолчала, будто ее выключили.
– Скажите, гражданка Ветрова, при каких обстоятельствах кот гражданина Титкова съел у вас шестнадцать килограмм колбасы? И кем это подтверждается?
– Да как же, Федор Василич, не подтверждается, когда сама видала. Лазит сюда с весны через форточку, когда я там. торгую. И ревизия у меня была первого числа, остатки снимали. Я пятьдесят девять рубликов и двадцать копеек своих вложила. Как же не подтверждается! Колбаса дорогая, по три семьдесят за кило. Вот и считайте.
Федя-Вася перемножил 3-70x16, получилось действительно 59-20. Анька не соврала.
– А больше он ничего не ел?
– Больше ничего. Масло лизал, но немного, это уж я не считаю за убыток.
– Как же не считаете, когда оно тоже в недостачу входит? А если входит, то колбасы он съел меньше.
– Я же сказала, немного, самую малость, Федор Васильевич!
– Так и запишем. – Федя-Вася записал, чувствуя на себе угодливый взгляд Аньки, и опять наставил на нее очки в черной оправе: – Вы уверены, что колбасу ел именно кот Адам, а не какой-то другой? Он ведь живет на Новой Стройке, отсюда два километра.
– Он, Федор Васильевич, он, больше некому! Полосатый, как тигр, большой серый, его в клетке надо держать, а не на воле. Я же недалеко от Титкова живу, видала его не раз.
Федя-Вася записал и эти показания, оглядел складское помещение, укоризненно покачал головой: продукты свалены как попало, порядка нет, в углу натеряна манная крупа, вытекающая из худого мешка, пахнет мышами, летают мухи. И на торговой половине мух много, несмотря на липкую бумагу, свисающую с лампового абажура. Анька все поняла, кинулась прибирать, показывая, какая она заботливая.
– Недавно продукты получала, Федор Василич, не успела, покупатели одолели. Знала бы, что придете, у меня бы тут как в церкви было. А крупа насорилась от мышей. Прогрызли мешок, паразиты, зашить не успела. С утра до ночи на ногах, уборщицей У меня ваша меньшуха Света, девка, конешно, грамотная, с аттестатом, почерк красивый, а сами знаете, Федор Василич, какие они работницы, наши грамотейки-то. Им бы только танцы да кино, а как пол помыть, так вроде брезгуют, не нагнутся. Я не в Укор, Федор Василич, ты не думай, у меня у самой такая же, четвертый год в институт готовится. А неужто поступит, когда в синих срамных штанах ходит, в джинсах – они же как фанерные, не гнутся, в них только стоять да лежать. Вот она и лежит целыми днями с книжкой, а вечером где-то шлендает с Витяем Шатуновым. Это что же такое творится, Федор Василич, а! Парню уж тридцать, поди, если не больше, а котует напропалую, волосы до плеч, как у бабы, и тоже в этих фанерных штанах. И ведь не один он – сплошь такие. Подвиньтесь малость, я тут запахну. Светка ваша тоже. Где вот она ходит? Два дня уж не была на работе. Во вторник говорю ей: "Света, завтра надо полы помыть". А она: "Перебьемся, – говорит, – тетя Аня, в субботу помоем". Вчера встретила ее у колонки, напомнила, а она говорит: "До субботы далеко, дел под завязку, отец объявления велел написать, отца я не могу ослушаться". Дома-то, значит, вы ее в ежовых рукавицах держите. А я что, безмужняя баба, одна…
Федя-Вася был польщен такой доверительностью и уважением, хотя знал Аньку наизусть, изредка поглядывал на нее, шаркающую сухим веником, и всякий раз смущенно вздыхал, потому что видел ее туго натянутое бесхитростное платье, не способное хранить никаких тайн.
В старости только и остается глядеть да вздыхать, хотя и в молодости Федя-Вася не шел далеко, знал только свою жену Матрену, строгую, худую, жилистую, но зато высокую, на целую голову выше его самого. Когда он ухаживал за ней, ребята смеялись: ты, мол, табуретку с собой бери или на завалинку вставай, а то целоваться не достанешь. И Матрена сперва стыдилась ходить с ним на люди, но Федя-Вася был уже в синей форме,' при кобуре, и она со временем привыкла.
– У меня коньячок есть, – намекнула Анька, бросив веник в угол и повернувшись наконец-то к нему лицом. – Армянский, Федор Василич.
– Не могу, Анна Петровна, ты знаешь.
– Знаю, Федор Василич, как. не знать. Ты всю жизнь как святой…
– Распишись вот здесь. – И Федя-Вася пододвинул к ней тетрадку и протянул ручку.
Анька взяла тетрадку, села за стол и, шевеля губами, принялась читать. Дочитывая, стала алеть, наливаться краской, пока не сделалась пунцовой и не бросила тетрадку.
– За что же ты, Федор Василич, неряхой-то меня выставил? При тебе же убиралась. И Светка твоя виновата.
– К Светке нынче же приму меры. А записывал я твои собственные слова.
– Да я же по-свойски тебе, Федор Василич, по-свойски!
– А суд у нас какой? Свойский, товарищеский, Митя Соловей за судью.
– Да? – Анька опять взяла тетрадку, подумала. – А может, вычеркнем, Федор Василич? У меня копченая рыбка есть, осетринки немного, а? Для начальства только держу, никому не показываю.
Федя-Вася встал:
– Взятку, да? Подписывай, а то в отделение сведу!
Анька сердито подмахнула свои показания, подала тетрадку и ручку, принужденно улыбнулась:
– Я же по-свойски, Федор Василич, в подарок тебе, в благодарность. Ты же теперь не при должности…
Федя-Вася сложил свои принадлежности в планшетку, закрыл ее и вышел черным ходом, сердито хлестнув дверью.
До чего распустились люди – до взяток! Строгости нет потому что, стыд забыли. И новый участковый тоже. Погоны носит какие? Лейтенантские. А понятия какие? Штатские. Даже младший сержант, даже рядовой милиционер не должен принимать от продавца бесплатную выпивку! Почему? Да потому что с этой выпивкой ты к жулику в долю войдешь, соучастником станешь, долг свей забудешь…
На улице было солнечно, жарко и пыльно, несмотря на зеленые палисады у каждого дома и близкое водохранилище. Пыль подымали подростки на мопедах, они же производили ненужный пронзительный шум и бензиновую вонь – носились с пулеметным треском, как оглашенные, и неизвестно почему радостные. Носятся все лето, пока их не загонят в школы и не посадят за парты.
До конца дня Федя-Вася побывал во всех торговых точках и сходил в райздравотдел, где побеседовал с долгоносым врачом Илиади, который, выйдя на пенсию, затосковал и опять определился на службу – теперь на санитарную. Илиади принял отставного участкового внимательно, зафиксировал его наблюдения в настольном календаре и высказал сомнение насчет кота и колбасы. Слишком уж большое количество, надо разобраться тщательней.
– А если мыши? – предположил Федя-Вася.
– На мышей она уже списала и огрызки колбасы представила в доказательство. Крупу списывала, муку, лавровый лист. Во втором магазине на Новой Стройке тоже списывают на мышей, на усушку-утруску, на бой при транспортировке – это уж винно-водочные изделия и растительное масло в стеклянной расфасовке. Она тоже на кота жалуется?
– Из второго магазина? Нет. А вот гражданка Маёшкина, заведующая сепараторным пунктом совхоза, заявила на флягу сливок. Будто по вине кота.
– То есть?
– Не знаю. Написано, что она за сливки платить не будет, поскольку виноват кот. Завтра я расследую. А вас прошу подготовиться насчет санитарности, шума и пыли. Вызовем в суд.
– Бесполезно. – Илиади вытер платком лысину и откинулся на спинку стула. – Я сорок лет работаю врачом, товарищ Пуговкин, и знаю, что все дело в людях, в человеке вообще, в его природе. Ваш обвиняемый Титков, например, всю жизнь воюет с частной собственностью, между тем частников у нас нет уже полвека. Не может он остановиться от первоначального толчка, не может погасить инерцию. Кстати, вы там не очень– наседайте, в последние годы он стал запивать, причем меры не знает, и когда перепьет – заговаривается. Я когда работал в больнице, дважды выводил его из такого неприятного состояния.
– Ничего ему не сделается. Он кто, обвиняемый? Обвиняемый. И должен отвечать по закону.
– Видите, вы тоже такой: внедрили в вас определенную функцию, вы и действуете соответственно. То есть я хочу сказать, что такое поведение – в природе человека. Человек же, грубо говоря, состоит из трех частей: интеллекта, чувственно-половой сферы и желудочно-кишечного тракта. Поняли?
– Не понял, но сочувствую. До свидания на суде. Об этих трех частях в человеке Илиади тоже всю
жизнь говорит и никак не кончит. Почему? А характер такой потому что. От учености это, от большой грамотности. Ученые, они любят все разделить на мелкие части, всю нашу жизнь. Вот только соберут ли потом эти части в одно целое, неизвестно. А разобрали уже многое…
На другой день Федя-Вася побывал в районной столовой, где тоже сказали, что какая-то полосатая кошка или кот разбойничает. На прошлой неделе пропал кусок сала килограмма на два, в понедельник курица, вчера – две курицы. В меню была куриная суп-лапша, воду вскипятили, хватились кур – нету. Прямо беда. Составили акт на списание. Вот возьмите копию, если хотите.
Заведующая столовой и повариха были женщины тихие, глядели на него чистыми голубыми глазами, и Федя-Вася задумался. Возможно, не все люди распустились, хотя прежний порядок, когда он был участковым, утрачен. Но кошек все равно нельзя оправдывать. Почему? А заелись потому что. Прежде кусочек хлеба под стол кинешь – жрет, мурлычет, рада. А теперь колбасу им подавай, мясо. Ишь какие стали! Ловите мышей, на то вы и кошки. Каждая тварь для своей должности создана.
В этой мысли он полностью утвердился, когда встретился с Клавкой Маёшкиной на сепараторном пункте. Он знал, что Клавка нечиста на руку, за это Заботкин и вытурил из торговли, взял на ее место Аньку Ветрову, которая тогда заведовала сепараторным пунктом. Сменяли кукушку на ястреба. Клавка запросто могла сказать и не сморгнуть, что кот слопал тридцать два килограмма сливок. Скажи она так, Федя-Вася сразу бы уличил ее во лжи, но Клавка так не сказала и вообще повела себя непривычно. И сама она была очень уж опрятной, в снежно-белом халате, в такой же непорочной косынке, губы подкрашены, ладные ноги облиты гладким капроном золотистого загара, туфельки модные, и ни крику, ни ругани – вежливая, деловитая. Федя-Вася растерялся от такого невозможного превращения, но потом вспомнил, как Клавка влюблена в Митю Соловья, и такой она стала, значит, после его дрессировки. Почему? А потому, что когда баба любит, а женой еще не стала, она того мужика слушается, как бога, и ведет себя примерно. А как должна вести себя баба, которая полюбила вежливого Митю Соловья? Тоже вежливо, благородно, иначе затылок об затылок, как говорится, и кто дальше улетит.