Парфенька не ответил и, поднявшись, заторопился к Сене, который уже взобрался на цистерну и деловито глядел в люк.
– Кто это? – поинтересовался Сидоров-Нерсесян.
– Главный изобретатель Хмелевки, профессор трудоемких процессов в животноводстве, – сказал Витяй серьезно. – И еще академик философических наук.
– Такой косорукий , лысый головастик в тапках – академик, да? Ты смеешься, слушай?
– Нисколько, Сидор Нерсесянович.
– Сидоров-Нерсесян, говорил же! Двойная фамилия: Сидоров и еще Нерсесян, понимаешь? С женой поменялся, с супругой. Она стала Нерсесян, а я – Сидоров, понял?
– И девичьи фамилии тоже, значит, оставили?
– А?… Да, да, оставили. Только жена стала Нерсесян-Сидорова, а я – Сидоров-Нерсесян. И не путай, пожалуйста, слушай!
– Ладно. Память у меня крепкая, товарищ Сидоров-Нерсесян. Надумали, что делать с моим отцом?
– Не знаю, слушай. – Инспектор опечалился. – Если бы две рыбы больше пяти килограмм поймал, тогда нарушение, а он ведь одну. Какое же нарушение, если одна крупная рыба, а? Он же не знал, слушай?
– Не знал конечно.
– Ну вот. Он не знал, а я должен думать.
Сеня Хромкин по-стариковски, как с печки, съехал на пузе с цистерны, уронив с ног домашние тапки, заправил в сатиновые шаровары мятую белую рубаху в красный горошек, крепко потер ладонью лицо и просторную розовую лысину – проверял, не сон ли видит. Этот балбес Витяй выхватил его прямо из постели, ничего толком не рассказал, посадил на багажник мопеда и поволок. Но какой же сон, когда знаменитый рыбак Парфений Иванович Шатунов – вот он, живой, действительный, подает ему старые тапки, под босыми ногами мнется влажная прохладная люцерна, рядом стоит знакомая водовозка, а в ней – рыбовидная зверина неизвестного происхождения вида. И не только в цистерне лежит, но и дальше, по протяженности зеленого берега, до самого залива и еще дальше, в глубоководности ивановского водоема. Велика же эта невидаль рыбовидной диковины!
– Как думаешь, Семен Петрович? – спросил Парфенька терпеливо и почтительно.
Сеня попеременно, одну об другую, вытер влажные босые ступни, сунул их в тапки, сказал раздумчиво:
– У жизни всегда большой запас несуразных случайностей происшествия. Это если с нашей точки зрения людей. И с этой точки зрения природа есть бестолочь, не понимающая своелюбной хозяйственности человека. Правильно это, Парфений Иванович?
– Неправильно, Семен Петрович. Природа завсегда была умной, это Федька Монах когда хошь может подтвердить.
– Тогда пойдемте смотреть дальнейшее продолжение рыбовидной диковины.
Они спустились к берегу залива, не сводя глаз с изумрудного тела рыбы. Потом Сеня умылся, оросил вспотевшую от напряжения дум лысину и вздрогнул, невзначай притронувшись к рыбе:
– Электрическая?
– Не должно, – возразил Парфенька. – Мы ее столько таскали, когда вынули из воды да в цистерну потом засовывали, и ничего. Правда, один ивановский давеча о том же блажил, да, я думаю, сдуру.
– Электрическая, – утвердил Сеня, притронувшись и вздрогнув еще раз. – Постоянного тока. – Подумал и внимательно оглядел Парфеньку. – Вас не ударило из-за наличия резиновых сапог на ногах. И других тоже. Изоляция от земли.
– Неужто? – Парфенька поглядел на свои высокие бродни, вспомнил, что Витяй с кавказским Сидоровым тоже в резиновых, только у рыбнадзора короткие, форсистые, как бабьи боты. – Ну, Семен Петрович, ты голова-a! Сразу угодил в середку. Ведь и Голубок со своими утятницами да кормачами в резиновых – у воды же робят, что тут обуешь, окромя сапог. Они нам хорошо подсобили, Голубок с кормачами-то. Одного звать Степа Лапкин, а другого Степан Трофимыч Бугорков; ветеран. Что вот дальше делать, не знаю. Живая тварь, жалко, если разорвем. Выручай, Семен Петрович, а потом уж я удружу. Хоть рыбкой, хоть чем хошь и когда хошь.
– Надо подумать. Вы идите, я побуду в одиночестве размышления, прикину неверные возможности человеческой разумности и технического хозяйства.
– Понимаю, Семен Петрович, думай, как не понять. Оставайся себе, приноравливайся.
И Парфенька поволок тяжелые, спасительные и от электричества бродни в гору, зная, что Сеня Хромкин не подведет, отыщет какой-нибудь выход. Это на взгляд он невидный, да на взгляд-то и сам Парфенька состоит из одних рыбацких сапог да заячьего малахая. Зато сапоги у него метровой длины, по самые втоки, а малахай большой, как подушка, на нем и вздремнуть можно, если придется.
– Ну, что решили? – спросил Витяй.
– Ничего. Думает. – Парфенька сел рядом с сыном на траву. – Она электрическая, сразу не решишь. – И объяснил про изоляцию на ногах.
Витяй мигом сбросил свои сапоги, притронулся к рыбине и ойкнул, а Сидоров-Нерсесян завел мопед и покатил в Хмелевку – доложить оттуда по телефону своему областному начальству. Пусть приезжают, слушай, сами и разбираются. Тут не какой-то простой браконьерский случай, а электрическая рыба неизвестной длины. Хорошо, бьет пока несильно, а если, слушай, сильно трахнет?
VI
Сеня сломил розовую талинку, разровнял песок у кромки берега и, присев на корточки, стал вычерчивать план транспортировки рыбообразной невидальщины жизни. Первый вариант вышел неудачным от поспешности размышления дела, и он затоптал чертеж тапками, разгладил песок для повторной картины изображения.
Становилось жарко. Босая голова вспотела от внутренней напряженности температуры мысли, а также от внешнего воздействия атмосферы окружающей среды, поскольку площадь лысины была обширного пространства. Солнце уже успело подняться довольно высоко над лесом и сверкало ослепительным всемогуществом своего животворящего вещества для растительного мира посредством фотосинтеза.
Второй план-чертеж вышел гениально простым и потому убедительным: от берега к водовозке поставить один за другим несколько ленточных транспортеров с электромоторами (подключить можно к осветительной сети уткофермы), положить на транспортеры тело рыбы с косогора и по общему сигналу начать единовременное движение водовозной (теперь уже рыбовозной) машины и транспортеров. Через десять метров (на длину грузовика) – стоп, минутная остановка. Зачем? А чтобы в образовавшейся между рыбовозкой и крайним транспортером промежуток встал грузовик и поддержал провисшее тело рыбы. Затем продолжить движение, чтобы через десять метров опять подставить грузовик. Так, с подхватами рыбы у крайнего транспортера, и двигаться в сторону Хмелевки, пока не кончится вся протяженность этого чудородия.
– Значит, из воды ее подают транспортеры, а дальше тянут с перехватом машины? – раздался над ним знакомый бас.
Сеня вздрогнул от неожиданности, но не удивился, что над ним стоит рослый корпусной богатырь в мотоциклетном шлеме. Голос директора совхоза Мы-тарина, своего главного начальника, Сеня не забывал. Мытарин не раз заставал занятого деловым размышлением Сеню, пугал внезапностью своего громкого обращения, но Сеня не сердился: он любил молодого директора за смелую езду на мотоцикле, за благоволение техническим делам НТР, за страсть ко всяким исключительным событиям и фактам происшествий. Сегодня Мытарину повезло не меньше Парфеньки и других жителей Хмелевского района в видах патриотической гордости от явления небывальщины жизни посреди громкого существования злободневности.
– Похоже, настраиваешься вытаскивать что-то бесконечное? – уточнил Мытарин,
Сеня кивнул блестящей плешью и легко, как молодой, поднялся с корточек.
– На всякий случай непредвиденности, Степан Яковлевич. Меньший минимум из большого максимума протяженности сделаем в любой период времени. Дар природы надо беречь.
– Молодец! – засмеялся Мытарин. – Идем послушаем допрос главного героя этого чуда. Надо же отмочить такое!
Сеня оглянулся и увидел на бугре, кроме водовозки, красной пожарной машины и директорского мотоцикла ИЖ, "жигуленка" с синей мигалкой на крыше. Рядом с ним стояли Парфенька с Витяем и двое милиционеров – длинномерный подполковник Сухостоев и короткий Федя-Вася, участковый старшина, перепоясанный ремнем и плотно притянутый к желтой пистолетной кобуре. Законная фамилия у него Пуговкин, но все, как обычно в Хмелевке, звали по-уличному Федей-Васей, перестроив так его имя-отчество.
История поимки рыбы, которую излагал Парфенька, не занимала Сеню, и он, постояв из вежливости рядом с Мытариным, отошел в тенечек под ветлу, где дремал кривоносый пожарник. Витяй тоже заскучал под стальным взглядом Сухостоева и ушел вслед за Сеней – полежать на прохладе, покурить.
А Мытарин с какой-то детской любознательностью слушал Парфеньку, вникал во все вопросы, которые задавал Федя-Вася, и с улыбкой поглядывал на неприступно молчащего Сухостоева, который все еще не мог поверить в реальность свершившегося.
– А протокол для чего? – спросил Мытарин.
– Для порядка, – сказал Федя-Вася, не привыкший удивляться. Поправил на капоте "жигуленка" блокнот и, прежде чем продолжить допрос, разъяснил: – Что такое протокол? Документ, Какой документ? Следственный. На какие вопросы отвечает следствие? На главные семь вопросов: что? кто? где? когда? как? при каких обстоятельствах? с какой, целью?
В отличие от многодумного Сени Хромкина, занятого изобретательством и мировыми вопросами, Федя-Вася был трезвый практик жизни и считался самым кратким и отчетливым человеком – он рассуждал в форме вопросов и ответов.
– Какая леска на спиннинге? – спросил он Парфеньку.
– Хорошая, – сказал Парфенька. – Плохая лопнула бы.
– Отвечать не вообще, а конкретно: сечение? производство? фирма изготовления?
– Да японская, миллиметровка, поводок стальной. А блесна белая, из серебряной ложки. Пелагея залает, если увидит.
– Это к делу не относится.
– Как не относится, когда на серебряную блесну взяла!
– Пелагея не относится, а не блесна.
– Ложка-то Пелагеина, чудак-человек. А я Пелагеин супруг, муж, короче сказать. Не относится! Кого хошь спроси, все так же скажут.
– Ты должен пререкаться на допросе? Не должен. Вот и отвечай на мои вопросы.
– А я что делаю! – Парфенька снял заячий пестрый малахай, вытер им вспотевшее лицо и опять надел. Он еще робел под грозным взглядом подполковника Сухостоева, начальника всей районной милиции, но участкового Федю-Васю уже не боялся совсем и без робости глядел на директора совхоза Мытарина.
Федя-Вася, однако, продолжал нажимать:
– В районной газете сообщалось, что ты мечтаешь поймать трехметровую щуку. Было такое или это придумали Мухин и Комаровский?
– Было.
– А почему поймал длиннее задуманной?
– Такая попалась.
– Но ты, наверно, втайне мечтал о такой или это она сама явилась, бесконечная?
– Мечтал. – Парфенька виновато опустил голову: тут он сознавал, что пересолил, не надо мечтать так далеко. Что ему, больше всех надо? Но ведь не для себя хотел – для родимой Хмелевки.
– На сколько метров ты мечтал?
– В длину?
– Не в ширину же.
– Ширину я прикидывал обыкновенную, а то не вытащишь.
– Мы о длине говорим.
– Длина сперва виделась на три метра, потом стала расти и сделалась такая большая, что и сказать нельзя и руками не разведешь, потому что какие тут надо руки, когда немыслимая протяженность без конца, без краю.
Сухостоев наконец разомкнул тонкие губы:
– Голову надо проветривать, Парфеня.
– Как так?
– Малахай почаще сымай, вот как, особенно летом. Натворят черт знает что, а милиция разбирайся. – И Сухостоев полез на цистерну рыбовозки еще раз убедиться в нелепой реальности.
– Вытащим, – успокоил его Мытарин. – Мой механик вон уж и план составил,
– Я знал, что приноровится, – обрадовался Парфенька. – Сеня такой, завсегда выручит. Только поскорей давайте, а то она задохнется.
– Воду чаще меняйте.
– Это мы знаем, Степан Яковлевич. Скажите только, чтобы пожарника отсюда не сымали. Ладно?
– Сделаем,
Федя-Вася сердито постучал двуствольной ручкой по капоту "жигуленка":
– Мы занимаемся чем? Допросом. А вы делаете что, товарищ Мытарин? Отвлекаете допрашиваемого. Прошу отойти.
– А почему, собственно, допрос? Преступник, что ли? Он подвиг совершил, настоящий трудовой подвиг.
– : Это еще неизвестно.
– Как неизвестно? Вот она, рыба, перед вами. Видели когда-нибудь такую?
С цистерны мягко спрыгнул на траву подполковник Сухостоев, похлопал ладонью об ладонь, отряхивая возможную пыль.
– Видели, товарищ Мытарин, видели, – сказал он с усмешкой. – Я лично еще раз осмотрел. Подвиг это или преступление – дело не наше, определят потом. А протокол никогда не помешает. Так, старшина?
– Так точно, товарищ подполковник.
– И если представят Шатунова к награде, мы не против, получай; захотят наказать – протокол допроса, вот он, готовый. А наказания, товарищ Мытарин, бояться не надо. Каждый человек отбывает на земле свой срок. Так, старшина?
– Так точно, товарищ подполковник.
– Продолжайте допрос
– Слушаюсь.
Мытарин покачал красной и большой, как котел, головой в шлеме, улыбнулся:
– Ну деятели! – Взял свой мотоцикл за рога, выкатил на тропу, вставил ключ зажигания. – Сеня, поехали за техникой. А тебе, подполковник, советую поставить тут пост и содействовать спасению рыбы. Дело это не частное и не совхозное, а государственное. Или закон об охране природы тебя не касается?
Сухостоев сказал, что на шантаж его не возьмешь, но никто его уже не слышал: Мытарин ударил ногой по педали кикстартера, мотоцикл зататакал, как пулемет, и отрезал милиционера с Парфенькой стеной синего дыма. Когда дым рассеялся, Мытарина и Сени уже не было, по дороге, удаляясь, катилось шумное пылевое облако. Скоро оно затихло, померкло и растаяло у горизонта в небесной синеве.
– Щенок, – сказал вслед ему Сухостоев. – Вздумал меня пугать, будто не вижу ситуацию. Сам вижу, что не пескарь пойман, не какая-нибудь сентепка. Так, старшина?
– Никак нет, товарищ подполковник.
– Что-о?
– Никак нет. – Федя-Вася умел быть объективным. – Товарищ Мытарин есть кто? Специалист с высшим образованием – раз, директор совхоза "Волга" – два, член бюро райкома – три, депутат райсовета – четыре, муж народной судьи Мытариной – пять. Вот! – Федя-Вася потряс сжатым крепеньким кулачком. – Может такой человек быть щенком? Никак нет, товарищ подполковник. К тому же он двухметрового росту.
Парфенька поглядел на Федю-Васю с уважением.
– Заканчивай допрос и оставайся здесь дежурить, – приказал Сухостоев. – Пожарную машину используй для сохранения рыбы по усмотрению гражданина Шатунова. Возьми в багажнике матюгальник для команд на расстоянии.
– Слушаюсь, товарищ подполковник.
– Действуй по обстановке. О всех происшествиях докладывай немедленно. Телефон в Ивановке, рацию пришлем. – И Сухостоев, окинув заключительным взором береговой косогор с водовозкой и тянущейся из нее рыбой, влез, сложившись втрое, за руль "жигуленка". Дождавшись, пока Федя-Вася достанет жестяной рупор и захлопнет сзади багажник, запустил двигатель и уехал.
VII
Следующими прибыли секретарь райкома партии товарищ Иван Никитич Балагуров и председатель райисполкома Сергей Николаевич Межов.
Федя-Вася взял под козырек, увидев запыленную черную "Волгу", и поднес ко рту мегафон.
– Гражданин Шатунов, на выход! – Голос звонко прокатился по всему заливу и веселым эхом отозвался в прибрежном лесу. Федя-Вася возрадовался его могучести и крикнул еще раз.
От ветлы нехотя поднялся Витяй, а из-под водовозки метнулся задремавший Парфенька.
– Вольно, – сказал Балагуров, выкатываясь из машины и хлопая дверцей. – Смотри-ка, местечко какое выбрали – прямо курорт. А, Сергей Николаевич?
Бритоголовый, полный, в свободном полотняном костюме, Балагуров с улыбкой оглянулся на молодого увальня Межова и покатился навстречу Парфеньке.
– Здравствуй, герой! Ну, где твой Соловей-разбойник, показывай. – Он пожал Парфеньке мокрую руку, похлопал его по плечу. – Всех переполошил с утра пораньше. Сидоров-Нерсесян вот с такими глазами в область трезвонит, Мытарин с Сеней Хромкиным спешно готовят технику, Сухостоев даже беспокоится, электрическая, говорит. Правда, что ли?
– Истинная правда, Иван Никитич, сам Сеня два раза проверял. Тут она, в машине. И еще там… – Парфенька качнул головой вбок, в сторону залива, протянул руку Межову. – С добрым утречком, Сергей Николаич.
Плотный, среднего роста Межов исподлобья глянул на Парфеньку, тиснул его руку и, косолапя, как матрос на качающейся палубе, прошел за Балагуровым к водовозке.
– Неужто эта? – недоумевал Балагуров, запрокинув кверху блестящую, бритую голову. Не верилось, что толстенный тугой рукав, грузно свисающий из люка, такой неестественно яркий, изумрудно-янтарный, красивый, и есть разбойная рыба.
Межов ухватился за скобу на боку цистерны, подтянулся и с неожиданной легкостью, забросил вроде бы неспортивное тело наверх. Постоял там, нагнувшись и склонив голову над люком, посмотрел, потом протянул руку Балагурову.
– Влезайте.
Балагуров, похохатывая над своей пузатой ловкостью, влез на колесо водовозки, ухватился за железную руку Межова и тоже оказался наверху.
– Не дотрагивайтесь, – остерег Парфенька. А Витяй засмеялся:
– Начальников она не тронет, побоится. Балагуров зачарованно разглядывал диковинную добычу и причмокивал полными губами:
– Вот это да-а! А говорят, чудес на свете не бывает. Бывают, да еще какие бывают – своим глазам не веришь. Так, нет, Сергей Николаевич?
– Очевидное – невероятное, – сказал Межов.
– Точно. Давай тому профессору на телестудию позвоним. Вот фамилию забыл, старый склеротик.
– Капица, Сергей Петрович.
– Точно, он. И еще Василию Пескову – хорошо о природе пишет, защищает. А нас, руководителей, колотит. Ну, давай смотреть дальше.
Они спрыгнули на землю и пошли за Парфенькой вдоль фантастической рыбы. К Сказочным ее размерам они были подготовлены с раннего утра докладами и сообщениями, но все равно не верилось, хотелось потрогать ее руками, пощупать, погладить по изумрудной глянцевой 4eщiye, мелкой и плотной, как змеиная кожа.
– А сильно бьет? – спросил Балагуров.
– Сильно, – сказал Парфенька. – Мой Витяй аж отскочил, а один ивановский заблажил лихоматом на всю Ивановку. Правда, Сеня только вздрогнул немного, но"вы лучше не трогайте, Иван Никитич, не беспокойте.
– Тяжелая, должно быть, – предположил Межов. – Как кирпич, – обрадовал Парфенька. – Если взять два метра длины, пуда три с походом будет.
– Полцентнера в двух метрах? – восхитился Балагуров. – А вся длина на сколько потянет, как думаешь?
– Не знаю. До самого леса плескалась, и круги страшенные.
– А все же? Примерно?
– Километров на пять-шесть.
– Киломе-етров? Не может быть!
– Так ведь примерно. А всамделе-то и длиньше может выйти.
– Неужели? – Балагуров изумленно остановился, глядя на Парфеньку. Он любил сообщения, равные чуду. – Да ведь ты герой, Шатунов, и не просто герой, а всего Советского Союза.
А Межов уже сидел на корточках у самого берега и чертил поднятой тут же розовой талинкой на песке ликующие цифры.
– Полугодовой? – спросил Балагуров.