Нынешний схимник Никанор был когда-то рядовым Захаром и воевал в рядах русской армии. Первая мировая война занесла его на Балканский полуостров, где он сражался в составе 2-й Особой пехотной бригады против болгар, присоединившихся к германской коалиции. Он всегда с особенным чувством вспоминал тот давний разговор со своим сослуживцем, умершим несколько лет назад здесь же, на Святой Горе. Разговор, который заставил их покинуть линию фронта.
Шли бои в Македонии - спорных землях трех балканских государств. Солдаты давно не мылись, не могли как следует поесть и поспать. Прекрасная горная природа давно уже перестала радовать взор, брынза и орехи приелись. Солдаты грезили о родных лесах и полях. Огромный хребет Шар-Планины казался им горой смерти.
В тот день они лежали в грязном окопе, сжимая в руках винтовки. Вокруг стоял сырой туман, скрывавший все вокруг. Моросил дождик, медленно превращавший глину под ногами в скользкое месиво.
- Слушай, Антип, а что это болгары поперли против нас, не мы ли их спасли от турков?
- Да мы, кто же еще, Захар! Спасли "братушек" на свою голову, а они нам здесь свинцом отплачивают. Мне наш поручик объяснил: братья сербы захотели себе Македонию взять, а болгары считают эти земли своими и плевать им на панславянское государство, которое сербы выдумали. Вот и стали болгары союзниками немцев. Из-за какого-то каменистого куска земли, где ни картошки не посадишь, ни пшеницы не посеешь, весь сыр-бор и вышел. Славяне, христиане православные бьют друг друга, как какую-то лютеранскую немчуру!
- Да болгары никакие и не славяне! Зря мы их вообще освободили.
- А кто же они тогда?!
- Поручик говорит, что сущие турки.
- Турки? Надо же! А лопочут почти по-нашенски.
Редкие пули свистели в воздухе, и русские солдаты лениво заряжали свои винтовки и стреляли в направлении невидимого противника. Никто не хотел воевать и наступать - просто палили бесцельно с обеих сторон, потому что таков был приказ.
- Слушай, а зачем убили этого Хфердинанда?
- А Бог его знает, - Захар вглядывался в туманную даль, надеясь хоть что-то разглядеть. - Антип! У тебя махорка еще осталась?
Захар с утра выпустил уже шесть пуль и законно считал, что на сегодня воевать хватит.
- Давай, брат, подсмолим дыхалку, - сослуживцы сели на дно окопа и скрутили две "козьих ножки".
- Ты, Захар, слушаешь агитаторов?
Даже на южном фронте революционные идеи уже пустили свои побеги, и больше всего привлекал солдат лозунг: "Штыки в землю - и по домам!".
- Я думаю, брат, они, хоть и подлецы, во многом правы: на кой нам сдалась эта война?
- Война-то она, конечно, никому уже не нужна. А вот отец Епифаний говорит, что агитаторы эти - слуги самого дьявола. Правда, он и Керенского не жалует. Тот тоже, вроде, безбожник.
Захар вновь зарядил винтовку, поднялся и выпустил пулю вдогонку усиливающемуся ветру.
- Да уж! Бога эти нечестивцы точно не признают. А что же мы тогда воюем за такое правительство?
- А куда пойдем, Антип? Домой, к Керенскому? Так за дезертирство расстрел полагается.
Солдаты скрутили из листов полкового устава еще по одной "козьей ножке" и снова задымили.
- Может, в монахи подадимся? Мы же почти у самого Афона.
- Ахфона? Это Святой Горы, что ли?
Антип был курянин и произносил букву "ф" как "хф", что всегда смешило его друга.
- А что, мысль хорошая.
С этого момента друзья стали планировать побег. Через неделю они на золотой рубль, который Антип хранил на всякий случай, купили недельный запас продуктов и пошли по направлению к греческой границе. Многие мытарства пришлось им перенести, прежде чем добрались они до Святой Горы! Но дело того стоило - Захар дожил до глубокой старости, став схимником с именем Никанор и даже почитаемым в Америке и Европе православным старцем.
Но вначале все было непросто. Солдаты поселились в скиту Крумица, что находится почти рядом с Уранополисом, и прожили там три года. Захару не нравилось, что здешние монахи почти не молились, а только работали и ели.
- Почему вы не учите нас творить Иисусову молитву? - как-то раз пристал он к самому скитоначальнику. - В Добротолюбии даны указания, что настоящий монах должен изучить художественную молитву. Это, так сказать, цель всего монашеского пути. А мы только работаем, словно миряне. Даже мясо едим, а в Добротолюбии написано, что…
Отец Дорофей, скитоначальник Крумицы, не любил настырного послушника. Осторожно, пытаясь не выказать неприязни, старый иеромонах пытался вразумить бывшего солдата:
- Ты только думаешь, Захарка, что ищешь истину, но на самом деле твое не очищенное от мирских страстей сердце желает быть отличным от других монахов. Неужели думаешь, что ты, который еще вчера позорно бежал с фронта, курил махорку и пил вино в кабаках, умней и опытней нас, которые уже состарились на Горе? Как будто только ты понял смысл Добротолюбия, а другие отцы слепы? - Дорофей на секунду задумался. - Такой же горделивый дух был и у имяславцев. Их даже пришлось изгнать с Афона при помощи войск, настолько они ослепли в своем безумии. Так что помни: основа монашеской жизни не молитва, а послушание. Делай, что тебе говорят и, Бог даст, войдешь в Царствие Небесное.
Пожилой скитоначальник благословил Захара и неторопливо пошел дальше по своим делам.
Но пытливого Захара не устроило такое объяснение. Через какое-то время он, оставив своего друга Антипа в Крумице, поселился в келье Иверской иконы Божьей Матери, в которой жил суровый старец Феогност. Келья находилась в самом суровом месте Афона - в скиту Каруля. Скит представлял собой прилепившиеся к скалам, похожие на ласточкины гнезда, домишки келий. Лишь сильные духом и телом могут избрать для жительства эти дикие места. От кельи до кельи можно добраться только держась за специальные цепи - иначе рискуешь сорваться в пропасть. Каруля взрастила немалое количество подлинных подвижников, одним из которых и был незабвенный старец Феогност.
Он был настоящим подвижником, но обладал при этом раздражительным характером и крутым нравом. Послушники у него не задерживались, только Захар, испытав непритворную любовь старца к молитве, все терпел и смирялся. В конце концов отец Феогност привык к нему, и они прожили вместе десять лет до самой кончины старца.
Отец Никанор принял от учителя схиму, келью и молитву, которой тот его обучил. Единственное, что послушник не мог перенять от своего старца, так это его терпимость к советскому государству. Когда Захар начинал хулить "красных" попов, Феогност обычно говорил: "Брак лакерды". Эта было одно из присловий в Иверской келье. Переводилось оно с турецкого как "плохие слова". Так подвижники контролировали друг друга, если кто-нибудь из них вдруг впадал в грех осуждения.
- Батюшка, причем здесь "брак лакерды", ведь в этом бесовском Советском Союзе уже нет Церкви: все верные претерпели мученический конец от красного дьявола. А те попы, которые входят в "московскую патриархию" - это же настоящие еретики! Я сам видел журнал с фотографиями заседания их "синода": в зале, обитом красной парчой, выступает "митрополит", начиная свою речь словами: "Как говорит наш великий вождь Иосиф Сталин", - а портрет этого безбожного вождя висит вместо иконы. Тьфу! Это же натуральное безобразие!
Старец, который мог придти в гнев даже из-за неправильно положенной вещи, с большим терпением объяснял своему послушнику:
- Захар, разве Господь учил нас выносить свой суд?
- Да я, отец, не сужу, но эти "красные попы"…
- Брак лакерды!
Захар уже сколько раз замечал, что его старец словно не видел отступлений советских архиереев, подписавших декларацию митрополита Сергия и даже, казалось, сочувствует им.
Послушник почитал своего старца, но отнюдь ему не раболепствовал, имея на многие вопросы свое мнение. После того, как отец Феогност постриг Захара в монашество, прежние их отношения - отношения ученика и учителя - стали другими: теперь они вели подвижническую жизнь по взаимному совету. Никанор часто спорил со старцем и давал ему советы даже относительно Иисусовой молитвы, которую любил и практиковал долгие годы по Добротолюбию.
Теперь он сам старец кельи и имеет послушника. Сегодня отец Никанор должен принять двух русских паломников из Америки: иеромонаха из Джорданвилла с духовным чадом и одного священника из Англии, принадлежавшего Московскому Патриархату. Отец Никанор был человеком гостеприимным, но ему не хотелось принимать у себя в келье "красного попа".
Старец размышлял: "Сталин уже давно умер, но Церковь в советской России находится под "омофором" КГБ. Как может в такой Церкви быть благодать? Скоро, по слухам, Советы должны послать первую партию священников из оставшихся действующих монастырей, чтобы возобновить подвижническую жизнь в афонской русской Свято-Пантелеимоновой обители. Греки заранее были предубеждены против этих новых русских, считая, что на Горе скоро появится советские агенты. Конечно, это все "брак лакерды", но их версия не лишена оснований…"
Отец Никанор глядел, как приближается старый рыбацкий баркас его давнего друга Сотириса. Рыбак жил в Ериссо и, помимо основной профессии, занимался морским извозом - доставлял паломников на Святую Гору. Сотирис причалил к карульской арсане; из обшарпанного баркаса вместе с рыбаком вышли, как и предполагалось, два священника и мирянин.
- Мир дому сему! - ступив на святую землю, паломники приветствовали улыбающегося старца в поношенной схиме поверх рясы.
- С миром принимаем.
Отец Никанор поправил очки с толстыми линзами и внимательно посмотрел на гостей. Затем, отпустив Сотириса, обещавшего вернуться за паломниками завтра, пригласил их в келью. Гости, захватив подарки, последовали за старцем. Держась за страховочные цепи, потянулись они к старой келье Иверской иконы Божьей Матери.
- Будьте осторожны, дорогие, крепче хватайтесь за цепи и смотрите под ноги - здесь очень опасные тропы.
Паломники и не заметили, как дошли до места. Угрюмые карульские скалы с редкой колючей растительностью скрывали за собой деревянную избушку с куполом - келью Иверской иконы Божьей Матери. Старец толкнул дверь.
- Вот мы и дома.
Гости вошли в келью, оказавшуюся внутри еще более скромной, чем снаружи. Хозяин усадил их за стол и вынес тарелку с лукумом и три рюмки анисовой водки. Паломники помолились перед едой и принялись за угощение.
Отец Никанор знал пятидесятилетнего иеромонаха Доримедонта из Джорданвила и его духовного сына Николая, потомка древнего дворянского рода - они посещали его уже третий раз. А вот "красного" священника он принимал у себя впервые. И чего Доримедонт привез его к нему, ведь он-то неоднократно слышал, как старец хулил советскую власть и продавшуюся ей Московскую Патриархию?
- Отец Никанор, позвольте вам представить отца Петра, ему скоро предстоит служение в Лондоне. Сейчас Московский Патриархат выходит на международный уровень и ему необходимо пересмотреть свое отношение и политику по некоторым принципиальным вопросам. Вот отец Петр и хотел бы познакомиться с афонской духовностью.
Паломники с интересом осматривали жилище подвижника. Низенький деревянный стол, пять стульев, ложки, висящие на стене, старая русская печь, чугунные котелки; все было почти так, как при старце Феогносте, только несколько новых картин с афонскими видами украшали избушку. Но в этой простоте была особая красота, что сразу же почувствовали паломники. Примерно такое же чувство охватывает людей, которые смотрят на древние чудотворные иконы. Иные иконы не имеют красоты в художественном смысле: их лики темны от старости, и, по мнению атеистов, некрасивы. Но благодатная сила, присущая чудотворным иконам, пробуждает у людей другие, духовные чувства.
Отец Никанор не раз убеждался, что Афон действует на людей подобно чудотворным иконам, пробуждая в них высокие чувства. Иногда эти возвышенные чувства паломников не совпадали с чувствами старожилов, привыкших к святому месту. Отец Никанор в этом случае часто шутил: "Одно дело - туризм, другое - эмиграция".
Схимник не хотел нарушать сложившиеся давным-давно на Афоне традиции гостеприимства и решил сдерживать свое нерасположение к "красной Церкви". Он с долей иронии посмотрел на отца Петра.
- Как там Россия-матушка поживает? Выполняете ли пятилетку? - старец немного нахмурился. - В церкви-то ходют еще или все переломали?
- Да вроде ходит народ. После войны многие уверовали. Сейчас чуть хуже, - священник чувствовал себя неловко и смущенно теребил в руках кипарисовые четки. - Меня ждет в Лондоне ответственное служение, и я приехал вместе с моими американскими друзьями в этот святой удел Матери Божьей, чтобы попросить у Пресвятой благословения на свой труд.
Старец немного успокоился. Этот Петр был не так уж и страшен.
- Хорошо, хорошо… Я одно время жил в Москве. Но как давно это было. Я ведь покинул Россию еще до революции и даже видел самого святого императора Николая.
Никанор подчеркнул этот факт намеренно, желая поддеть "красного" попа: их Церковь упорно молчала о своем отношении к последнему царю Российской Империи.
- Хм? Правда? - иерей покраснел и неловко кашлянул в кулак.
Установилось долгое молчание. Все понимали, из-за чего оно возникло, но никто не решался первым нарушить его.
Отец Никанор обычно после традиционного угощения вел своих гостей в небольшой храм, где они служили молебен, но как он приведет туда этого московского иерея и будет с ним молиться? Лучшее средство от неловкости - искренность.
Стараясь сохранить дружелюбие, хозяин сказал московскому гостю:
- Вы простите, отец Петр, но я не могу повести вас в храм и молиться с вами…
- Я понимаю вас: церковная дисциплина обязывает, - сказал отец Петр и смущенно улыбнувшись, поправил окладистую бороду.
В душе отца Никанора поднялась привычная волна негодования против советской власти и Московского Патриархата. Но сейчас он вдруг вспомнил своего старца и поставил гневным помыслам преграду:
- Брак лакерды.
- Что вы сказали?
- Да нет, это просто у нас со старцем Феогностом была такая присловица.
Никанор поставил чайник на "газаки" - газовый баллончик с горелкой, вспомнил свои давние споры со старцем и улыбнулся.
Отец Петр неожиданно искренне улыбнулся в ответ и выдохнул:
- Быть может, отцы, мы когда-нибудь и сможем понять друг друга?
Все опять замолчали. Старец задумался и перевел взгляд на гостей:
- Богу все возможно… А пока давайте пить чай!
Солнце уже клонилось к закату, поднимался южный ветер, который всегда гнал большую волну. Афон стоял и будет стоять твердыней света среди веков и континентов, напоминая миру о бренности всех человеческих споров и трений, о вечном превосходстве Божьей любви над человеческой ненавистью.
Доминиканец
Сегодня небо было серым и задумчивым, обрывки туч сбивались в свинцовые стаи, воздух был влажным и солоноватым, морось заставляла старого монаха поеживаться и сильнее кутаться в рясу. Монах со странным для Афона и вообще для православия именем Ансельм задумчиво наблюдал за рокочущими волнами, разбивающимися о пирс. Хоть и страшно было море в гневе своем, но эти раскатистые волны могли погубить лишь тело, тогда как житейское море легко могло поглотить и самую осторожную душу…
Отец Ансельм тяжело вздохнул, скорбя о своих грехах. Будущий афонит родился в простой католической семье, вырос набожным католиком и был пострижен в монахи в одном из доминиканских монастырей, где затем провел много лет. До сих пор Ансельм с любовью вспоминал свою келью, где проводил все свое время в молитве.
Так бы и окончил отец Ансельм свои дни в тихой доминиканской обители, если бы однажды аббат монастыря не поручил монаху одну важную миссию, справившись с которой, он мог бы считать свой жизненный путь пройденным не зря.
Но опытный, уже пожилой католический монах-доминиканец успешно провалил эту миссию…
Отец Ансельм невольно улыбнулся, вспоминая, как он с готовностью и радостью от того, что сможет пожертвовать своим покоем ради Христа, согласился на миссионерскую деятельность. Ему нужно было вести проповедь в странах центральной Африки, борясь с прозелитизмом греков. Нельзя сказать, что он в первый раз тогда услышал это слово - Афон: отец Ансельм был специалистом по греческому языку и истории Византии, а потому много знал об этом месте. Его мать была гречанкой, а отец сицилийцем. Детство будущий монах провел в Палермо, закончил с отличием колледж, а затем католический университет в Милане, получив степень магистра богословия. Его, вне всякого сомнения, ожидало блестящее будущее, но вскоре после выпускного вечера Лучиано - так его звали тогда - облачился в доминиканскую рясу с капюшоном, подпоясанную кожаным поясом: он стал послушником.
Через три года его постригли в монахи. Время незаметно пролетало в трудах и молитвах. В качестве послушания отец Ансельм переводил малоизвестные богословские труды с греческого и работал на кухне. Характер Бог ему дал спокойный и миролюбивый, поэтому особых искушений у него не было. Река жизни текла от утра к утру, от ночи к ночи, а он лишь наблюдал за ее течением с тихого островка. Каждый день в сети попадала рыба и пекся хлеб - Бог заботился о монахах. Отец Ансельм провел в монастыре несколько десятков лет и незаметно для самого себя состарился. Он никогда не смотрелся в зеркало, но однажды обратил внимание на свое лицо, отразившееся в зеркальной поверхности новой сковородки. Ансельм не ужаснулся, но, конечно же, удивился: он уже был стариком, настоящим стариком… Каждый новый закат все вернее приближал его к могиле, где будет лежать его тело до второго и страшного Пришествия Господня. И тут отец Ансельм задумался: а готов ли он к смерти? Христос принес людям Себя в жертву и призывал следовать по своему пути. А какую жертву сам монах Ансельм принес Господу? Вера была для него счастьем, а монашество - радостью, сравнимою с радостью отцовства. Какую же жертву принес он?