- Ступай на кухню, женщина! Богословие - не женского ума дело, - и отвернулся, давая понять, что разговор закончен.
Жена, изобразив невозмутимость, вышла из кельи. Улыбнулась ожидавшим приема, как голливудская актриса, и уехала домой. Там у нее случилась истерика: как смеет этот старик оскорблять ее - самую щедрую ктиторшу епархии!
В принципе, будущий монах Серафим был согласен со старцем: богословие богословием, но жена должна знать свое место. Однако скандал ему был ни к чему, и брокер пообещал, что к обеду побывает у старца и добьется от него извинений.
После посещения фитнесс-центра будущий монах Серафим направился в епархиальную гостиницу. Он не хотел ругаться ни с владыкой, ни с этим старцем. Но он занимал видное положение в обществе и считал, что его жене должны оказывать уважение. В епархии его знали по не очень лестным отзывам жены, но, полагая, что, возможно, он пришел сюда на покаяние или просто из-за его высокого социального статуса, к нему отнеслись доброжелательно и проводили к келье старца.
Старец оказался не таким, как он его себе представлял, - худым злобным стариком в рясе, жадным до любой поживы. Его встретил доброжелательный и светлый человек в возрасте, прекрасно говоривший по-английски. Он предложил посетителю чай и лукум.
Они посидели молча, затем будущий монах нарушил молчание:
- Знаете, святой отец, моя жена недавно была у вас, и ваши слова ее сильно задели. Я бы хотел, чтобы вы, когда она завтра придет к вам, извинились перед ней за грубость. Знаете, она очень много помогает владыке Антонию, дает деньги на реставрацию храмов и жертвует достаточно на благотворительность. Если вы перед ней извинитесь, она… нет, я сам, - брокер достал бумажник, - пожертвую достаточную сумму на нужды вашей обители. Только сделайте, как я прошу.
- Нет.
- Что?! - брокер вспыхнул. - Вы посмели оскорбить мою жену и…
Старец даже глазом не моргнул, игнорируя гнев брокера.
- Я лишь сказал ей, чтобы больше занималась домашним хозяйством, а богословие - дело сугубо мужское. Так гласит наша традиция, значит, и ее тоже. Чем же я ее оскорбил?
Будущий монах Серафим минуту подумал.
- Что ж… Может быть, вы и правы. Но она - лишь слабая женщина, - брокер усмехнулся. - Короче, закончим это дело. Я дам двойную сумму, гораздо больше, чем она обещала вам. Только извинитесь перед ней, как я вас прошу.
- Хорошо, - старец легонько хлопнул ладонью по столу. - Передайте ей мои извинения и заверения в моем глубоком к ней почтении. Только денег мне не надо, чтобы вы не думали, что мои извинения куплены вами. Слава Богу, Он еще заботится о нас.
Но вам, как мужу, хочу сказать - мои извинения неискренни, вы вынуждаете меня кривить душой, и я иду на это только ради сохранения мира. Что же касается завтрашнего дня, то ваша достопочтенная супруга не сможет ко мне попасть, потому что я уезжаю сегодня вечером обратно на Афон, - старец легко поклонился. - Бог да благословит вас.
Брокер тяжело выдохнул, похмелье все еще мучило его, и все же он устыдился своих слов.
- Спасибо за благословение. Простите, отец. Понимаете, ничего личного. Но наша семейная жизнь оставляет желать лучшего… сын наркоман. Если мы будем еще и из-за вас ругаться, то все станет совсем невыносимым.
- Невыносимым? - старец усмехнулся. - Вот если попадете в ад, тогда ваше существование станет невыносимым. Сделайте все возможное, чтобы не попасть туда.
Будущий монах задумался. В книге "Мифы Древней Греции" описывалось такое место - Аид. Всякий смертный попадал туда и существовал в виде тени. Унылое, ужасное и бесцельное существование. Гомер называл одноименного бога этого места, Аида, "щедрым" и "гостеприимным". Еще бы: смертная участь не минует ни одного человека, даже такого богатого, как его знакомый олигарх, мнивший себя Зевсом! Да, не хотелось бы туда попасть… Невольно он произнес вслух, то о чем думал:
- Не хотелось бы…
- Вот что, - вдруг сказал старец, - приезжайте ко мне в гости. Я живу на Афоне в келье вблизи монастыря Филофей. Там мы с вами поговорим, и я подробно расскажу вам, как избежать этого мрачного места. А сейчас у меня нет времени для разговора с вами, потому что еще многие хотят попрощаться со мной. Хорошо? Мой адрес вы можете взять у владыки Антония. До свидания.
Брокер поднялся.
- Хорошо, святой отец, я передам ваши извинения жене. До свиданья.
- Никто не свят, только Господь, - отозвался старец.
- Понятно, я в этих вещах не силен. Всего хорошего! - брокер повернулся и вышел из кельи.
Вслед ему прозвучало:
- Вы все-таки приедете ко мне.
Брокер не придал этим словам никакого значения, хотя все сбылось так, как сказал старец. А тогда он просто поехал к жене и передал извинения старца. Она умерила свой пыл и перестала злиться, хоть и дулась еще почти неделю, но потом владыка Антоний утешил ее, и все вернулось на круги своя. Жена ездила по Европе в паломничества, он, кроме биржи, почти нигде не бывал. Дочь перешла на следующий курс колледжа, а сына отправили в закрытую клинику лечиться от наркомании.
Жизнь текла своим чередом, но однажды ночью брокер проснулся в диком страхе: его сердце билось будто загнанный заяц, мысли путались, а во рту пересохло, как с глубочайшего похмелья. Виной тому был тяжелый кошмар, словно сжавший в кулак его душу: ему привиделось, что он находится на берегу Ахерона. Рядом, возле черной ладьи, стоял перевозчик Харон, который удивительно напоминал украинского банкира-олимпийца:
- Ну, все, пора кончать с этим беспределом! - гулко и страшно прохрипел Харон и велел ему садиться в ладью. - Давай плату за переезд.
Вдали за огненным Ахероном виднелся Аид.
- Но я не хочу в Аид! - сказал брокер.
- А кто тебя спрашивает?! - страшное, одутловатое как у жабы лицо то ли банкира, то ли Харона расплылось в улыбке. - Мы с тобой в одной лодке поплывем…
Кошмар был на удивление реален. Брокер, проснувшись, долго не мог от него отойти. Он принял душ и выпил сто граммов коньяка. Странное видение! До самого утра, стараясь отвлечься, он занимался бумагами. А утром ему позвонил тот самый банкир-олимпиец:
- Мне нужно с тобой поговорить. Есть выгодное дельце. Жду тебя в Сити через пару часов.
Он не спрашивал, может ли брокер приехать. Разве Зевс спрашивает богов низшего порядка? Он просто приказывает.
Через два часа он был в офисе у Жабы - так брокер про себя прозвал олигарха. Его офис был простым на вид и не поражал роскошью; лишь по количеству охраны можно было определить, что Жаба - серьезный человек.
- Значит так, присаживайся! Пора кончать с этим беспределом!
Брокер сразу вспомнил ночной кошмар, где на берегу Ахерона Харон-Жаба сказал эти же самые слова.
А тот продолжил свою мысль:
- С этим "Инвест-билдингом" пора заканчивать! Сейчас у меня есть реальная возможность подмять этот банк! И ты, брат мой, - Жаба ткнул в брокера пальцем, - должен мне в этом помочь.
Брокер замялся:
- Я занимаюсь другими делами: ценные бумаги, фьючерсы, трейдинг… Как я могу тебе помочь? "Инвест-билдинг" - крупная рыба, не по моим зубам…
- Зато по моим! - Жаба ощерился, обнажая желтоватые клыки. - По моим зубам! Я запросто проглочу этот банк со всеми его миллионами фунтов. А ты, брат, просто поможешь мне эту рыбу загнать в сети. Выкупишь часть активов через мое доверенное лицо. Он среди крупных акционеров банка. Я все просчитал. Кого-то купим, кого-то запугаем, а кого-то и уберем. Бадрика уже подключили, он в курсе. А как ты хотел? Это дело серьезное. Позднее войдешь в совет директоров. Сам станешь крупной рыбой. Ты быстро растешь, дорогой мой, хватит уже заниматься всякой ерундой. Будешь выполнять мои указания - через какое-то время возглавишь совет директоров. Возглавишь совет директоров - удвоишь свое состояние.
Жаба встал, прошелся по кабинету и, снова ощерившись, сказал:
- Мы с тобой в одной лодке поплывем…
Снова всплыл ночной кошмар и слова призрачного Харона. На лбу брокера выступил холодный пот. Отказываться от столь лестного предложения Жабы было нельзя, иначе он обидел бы собственного покровителя. А обижать Жабу было нельзя, поскольку тот не прощал обид. Недавний кошмар и реальность перемешались в коктейле, вот уж действительно аидском.
Брокер прекрасно понимал, что после того как "Инвест-билдинг" будет подмят Жабой, его самого могут убрать. В принципе, он был нужен только на начальных этапах рейдерской атаки. Потом, скорее всего, брокер перепишет акции на другого человека, а вернее всего, на самого Жабу, добровольно или под дулом пистолета. Жабе на людей было глубоко плевать. Он устранял конкурентов с каким-то сладострастием, входил в раж, иногда погибали непричастные к делу люди. Будучи настоящим параноиком, он повсюду видел козни, и работать с ним было невозможно, как и невозможно было понять, что у него в голове. Поэтому сегодняшний сон вполне мог оказаться пророческим.
Брокер согласился на все, но первые сделки должны были пойти только через пару месяцев. Поэтому у него еще было время. И тогда он решил обратиться к специалистам - не к психоаналитикам, умело опустошавшим его карманы, а духовным людям. Брокер решил поехать на Афон к надерзившему его жене старцу и все тому рассказать. Кроме этого, были у него и другие дела в Греции - кое-какая недвижимость, деловые встречи… Владыке Антонию он не очень-то доверял, потому что не знал его хорошо. Епископ жил в Лондоне, мало ли какие у него могли быть знакомые?
Через несколько дней он в сопровождении охранника вылетел бизнес-классом в Салоники. Афон ему понравился: здесь было тихо, а люди приветливы. Старец, к которому была небольшая очередь, долго делал вид, что не узнает его. Затем, как и в Лондоне, предложил ему лукум, только вместо чая на этот раз был кофе.
Брокер рассказал ему все: про кошмар с Хароном и рекой Ахерон, про предложение олигарха и про возможные последствия рейдерского захвата банка "Инвест-билдинг". Старец многих деталей не понял, зато уловил суть:
- Вот что, друг. Если свяжешься с Жабой, тебя, скорее всего, убьют и тебе придется все-таки переплыть эту огненную реку и оказаться в Аиде, от чего убережет нас всех милосердный Господь.
- Это я уже начинаю понимать… - брокер нахмурился. - Но ведь если я откажу Жабе, меня тоже убьют. Этот человек не из тех, кому можно сказать "нет".
Старец улыбнулся.
- Тебе в любом случае придется ему отказать. При этом необязательно говорить "нет". Ты можешь просто взять и исчезнуть.
- Исчезнуть? Хм. А как же мои дела? Мои дома в Лондоне? Моя семья, наконец? Они тоже должны исчезнуть? Моя дочь нуждается в родительской опеке, сын может погибнуть от героина. Как я их всех оставлю?
- Если ты не откажешь Жабе - умрешь; если откажешь - тоже умрешь. Так или иначе, твоя семья останется без тебя или, и того хуже, они будут отвечать за тебя. Какого совета ты ждешь от меня?
Брокер замялся:
- Ну, помолитесь там, свечу запалите перед чудотворной иконой. Я в долгу не останусь. Есть же какие-то духовные методы…
- Хорошо-хорошо, я помолюсь. Иди, - старец отвернулся и сказал своему келейнику по-гречески:
- Следующий.
- Постойте. Что вы мне посоветуете? - брокер опустил глаза и сложил руки в молитвенном жесте. - У меня действительно безвыходная ситуация.
- Знаешь, что я тебе скажу? - старец прищурился и кашлянул в кулак. - Поживи в монастыре Филофей месяцок, это здесь, рядышком. Никому ничего об этом не говори, только жене, чтобы не волновалась. Через месяц будет праздник Преображения Господня. Поднимись на гору, помолись в храме, приобщись Святым Тайнам и ничего не бойся. Верь мне: твоя жизнь изменится к лучшему.
Будущий монах Серафим хотел было что-то возразить, но передумал. Обращение к старцу показывало, что у него самого не хватает ни смелости, ни силы, чтобы справиться с искушением. А спорить с монахом и настаивать на своем было подобно тому, как если б этот старец пришел к нему на биржу и стал учить, как лучше играть на повышение или какие акции лучше покупать. Раз он решил обратиться к духовному специалисту - значит нужно выполнять его указания и советы.
Переборов себя, брокер пришел к игумену Филофея и попросился у него разрешение пожить до Преображения Господня. Ему понравилась монашеская жизнь. Когда после литургии, причастившись Святых Таин, брокер смотрел с вершины Афона на виднеющийся вдали Олимп, где обитали призрачные олимпийцы, на которых равнялся Жаба, он постепенно начал понимать, где на самом деле находится истинная радость.
По приезде в Лондон он вернулся на биржу. Но как только он начинал втягиваться в прежнюю жизнь, его вновь принялся донимать Жаба, которому все-таки удалось подмять этот злополучный "Инвест-билдинг". Поглощенный успехом, он вполне удовлетворился отговоркой брокера о мнимой болезни, от которой он якобы лечился в Греции. Жаба лишь посмеялся над тем, в какую дыру брокер поехал лечить свою больную печень. Ведь в Греции одна из худших медицин Европы. "И одна из лучших духовных лечебниц мира - Афон", - подумал брокер. Но об этом он Жабе не сказал. После этого их пути начали постепенно расходиться.
Через какое-то время будущий монах Серафим возненавидел биржу и свою работу. Ему все чаще снился Афон и тихая монашеская служба. Он перестал вести светский образ жизни, расстался с любовницей, растерял прежних приятелей и лишился расположения Жабы. Удивительно, но жена поняла и с сочувствием отнеслась к происходившим в его душе изменениям. Она не препятствовала его частым поездкам на Афон за советом к старцу. Денег у них было достаточно, чтобы вести безбедную жизнь и не работать. Будущий монах оставил биржу и стал ездить по святым местам, очищая свою душу от грязи прежней жизни.
Однажды брокер остался на Афоне на несколько месяцев. Все это время он с ревностью неофита молился за детей и жену. И вот, как-то раз она сообщила ему по телефону, что сын избавился от пристрастия к героину, а дочь примерно учится в колледже и решила получить нормальную профессию. Это были хорошие новости.
Тогда бывший брокер спросил супругу, не против ли она, чтобы он остался в монастыре навсегда? А она неожиданно согласилась.
Вот и вся история отца Серафима, которую он тогда просил хранить в тайне. Сегодня я нарушаю его тайну с его же благословения, изменив места и другие детали.
Но самую суть я оставил без изменения: есть люди, которые, вкусив олимпийской "амброзии" власти приносящей деньги, и удовольствий, меняют свои дворцы на монашеские кельи. Спустившись бегом с Олимпа, они медленно и с трудом поднимаются на Афон.
А иные, влача унылое нищенское существование, не способны переступить порог ближайшей церкви, где могут получить реальную духовную помощь. Ведь изменяя внутреннее, мы изменяем и внешнее. Многие и многие с завистью смотрят на жизнь людей подобных Жабе, считая гроши и бранясь с ближними. И если сердца их будут вместе с Жабой, поплывут они с ним в одной лодке в темный и мрачный Аид, от чего да упасет всех нас милосердный Господь!
Искушение во время поста
Шла третья седмица Великого поста, и послушник одного из святогорских монастырей Стелиос сильно заскучал. Уныние и слабость заставляли его часто звонить друзьям в Салоники и поэтому даже без благословения духовника завести собственный мобильный телефон.
Стелиос нес послушание на клиросе и помогал в саду. Раньше он редко скучал в монастыре, так как почти не имел свободного времени. А то время, что оставалось после послушаний и молитв, он старался заполнить душеполезным чтением святоотеческой литературы. К тому же он хотел за год-два выучить наизусть Псалтырь. Старая мирская жизнь не привлекала его. Стелиос проводил уже третий Великий пост в монастыре, и среди братии ходили слухи, что в этот пост игумен пострижет его в рясофор.
И вдруг его обуяла ужасная тоска. Но вместо того, чтобы со слезами исповедовать духовнику грех уныния, послушник стал искать развлечений. Он выпросил у одного рабочего пачку газет и принялся их читать, в то время как Псалтырь и Ефрем Сирин оставались лежать на столе, открытыми на тех же страницах, что и неделю назад. Такое развлечение спасало на время от скуки, но расслабляло душу, которая в пост подвергалась дьявольским нападкам еще сильнее, чем в обычное время и не имела сил противостоять греху.
Один грех порождает другой: Стелиос решил просить у игумена благословение на поездку в Салоники. Для этого необходимо было выдумать благовидный предлог - проще говоря, красиво солгать, то есть поступить совсем уж некрасиво. Стелиос обманул игумена, сказав, что его бабушка при смерти и хочет с ним повидаться. В другом монастыре его могли бы не отпустить даже на похороны матери, но их игумен, по сравнению с игуменами других монастырей, давал послушникам большую свободу, полагая, что нельзя принудить к исполнению монашеского долга силою и выбор послушника должен основываться на его доброй воле.
Игумен, конечно, посоветовал Стелиосу помолиться о здоровье бабушки, не выходя из монастыря, потому что пост - время особых искушений. Но когда Стелиос начал настаивать на своем, игумен смирился и отпустил его, попросив никуда, кроме больницы, где лежала бабушка, не ходить. Послушник обещал исполнить его просьбу.
- Дай Бог, чтобы так и было, - отечески благословил послушника игумен, но в его словах ощущалась тревога. От него не укрылось, что Стелиос пребывает в искушении, но на сердце ему легло, что эта поездка может послушника чему-то научить. Сам же игумен решил в день поездки усердно помолиться за Стелиоса.
Вот он уже плыл на пароме, встречая знакомых монахов, в основном келиотов, которые тоже ехали в Салоники. "А что тут такого? Правильно я поступил, - думал Стелиос. - Лучше, чем если бы когда-нибудь не выдержал скуки и сорвался. А тут и благословение игумена получил…" Про свою ложь он старался забыть, внушая себе, что это "ложь во спасение". Ведь он не будет шататься по барам и есть мясо, запивая его вином, а посетит базилику Дмитрия Солунского, приложится к святым мощам, переночует у бабушки, которая действительно болела, хотя при смерти, конечно же, не была. Уж как она рада будет увидеть своего внука! А на следующий день он первым же автобусом вернется в монастырь и продолжит читать Ефрема Сирина и учить девятую кафизму.
К тому времени как паром причалил в Уранополисе, Стелиос полностью утвердился в своем выборе, все еще не осознавая, кто ему нашептал все эти "правильные мысли".
Он зашел в один ресторанчик и заказал себе овощное рагу. Потом кофе, потом чорбу из фасоли, потом опять кофе с лукумом… - до автобуса было еще много времени. Ему стало весело и радостно на душе - уныние ослабило хватку, демон на какое-то время отошел в сторону, наблюдая, как старательно Стелиос следует его указаниям.
Ехать до Салоников несколько часов в переполненном автобусе было утомительно, но Стелиос радовался и этому. После монастырского однообразия мирская сутолока казалась приятным развлечением. Пассажиры болтали по-гречески темпераментно, громко перебивая друг друга, монашествующие больше дремали или молились по четкам. Но Стелиос не относился к их числу.