* * *
На проезжей части, слабо освещенной только фарами все еще работающих мотоциклов, лежал человек. Неестественно вывернутая грудь по отношению к нижней части тела выдавала безнадежность ситуации.
Лицо его скрывал шлем, который лихорадочно пытался снять один из подбежавших к нему товарищей. Другой, подошедший секундой позже, напротив, с каким-то непонятным и, пожалуй, неуместным в такой ситуации хладнокровием, молча, лишь слегка расстегнув молнию куртки, ощупывал горло лежащего.
- Надо что-то делать! Господи, что же это! Звоните в "Скорую"! - кричала одна из двух девушек, то прижимая, то отпуская ладони от лица.
- Вот черт. Надо же, - выдавил из себя один из только что подъехавших парней - в темно-коричневых кожаных брюках и такой же, только с болотным оттенком, куртке.
Тот, что проверял пульс, медленно встал. Прошло уже полминуты с момента, как он понял, что торопиться незачем.
Окружающие молчали.
- Может, попробовать массаж сердца? - не унимаясь, словно не веря в случившееся, кричала, размазывая слезы по лицу, та же девица.
- Да, да… попробуйте, - негромко сказал парень. Его слова были восприняты как распоряжение, и еще двое, скинув шлемы, бросились к лежавшему товарищу.
Он тихо отошел в сторону. Поправив рукой волосы на голове и достав пачку сигарет из бокового кармана, парень закурил.
Он уже привык к этому. Сколько раз случалось такое за эти годы, за всю его жизнь. Особенно ему запомнился первый случай.
Мысли перенесли его в то далекое время, когда при ремонте дорог не выставлялись даже знаки, не говоря уже об ограждениях. Они еще только начинали, и все им было нипочем. Каждый на своем мотоцикле, тогда еще не сверкающем хромом, забыв все на свете, летел по пустым в те годы проспектам, и его переполняло чувство причастности к команде отчаянных парней, не ставшей еще легендой.
Слава была впереди. И не все до нее дожили.
Андрюха, широкоплечий парень в темно-синих "левисах", резко дал газу и, сразу прибавив оборотов, вырвался вперед.
Он знал это чувство бесшабашности. Это ни с чем не сравнимое ощущение полета, когда кровь стучит в висках от возбуждения, весь мир остается где-то позади и кажется, что тебе все подвластно. Чувство на грани рассудка. Несколько раз в молодости он сам переходил эту грань. Быть частью команды и не перейти ее было невозможно.
Когда красный огонь заднего габарита неожиданно вильнул вправо и исчез, неприятное чувство тревоги и мгновенно сдавивший горло воротник куртки заставили его резко остановиться. Машинально расстегнув молнию, что тут же освободило набухшие от напряжения вены, он побежал вперед.
Андрюха лежал на асфальте, откинув одну руку. Другая была у него за спиной.
Так он впервые увидел смерть. Она оказалась гораздо ближе, чем думали он и каждый из них. Тогда еще не было мобильных телефонов, и, остановив первую проезжавшую машину, они довезли его до Первой Градской.
Когда им сообщили жуткую правду, они несколько минут стояли молча. Сейчас он знал, о чем они думали. Сейчас он уже все знал. В такие минуты думают об одном и том же. А тогда был просто шок. Он не верил, что это вообще может быть с ними. Просто не думал об этом.
Одного из них уже не было. Еще час назад он жал им всем руки. Еще час назад подкалывал Серегу за чихающий у того то и дело мотор, а затем со смехом вытащил им же засунутую тряпку из воздушного фильтра. Еще час назад после хохота, сопровождавшего каждый его анекдот, Андрей, дав на нейтралке полный газ, словно проверяя своего коня на послушание, застегнул шлем и крикнул: "Ну, едем, что ли!" И они, разрезав слившимся ревом моторов городскую тишину, вырвались на проспект. Устрашающей, как им казалось, группой, пугая шарахавшиеся от них редкие автомобили, они волной покатили в сторону спальных районов.
Шлемы тогда еще были не у всех и считались особым шиком. Фирменные краги были вообще недоступной мечтой, а привезенная чьими-то предками из-за бугра металлическая бляха с соответствующей символикой вызывала страшную зависть.
Сейчас они молчали. Молчали, пережив то, чего не пережил до этого никто из их сверстников. Многие из них не испытают этого чувства вообще никогда.
Что они скажут его родителям? И кто скажет? Они, наверное, сейчас спят. Что скажут своим, и как это сделать?
- Ну что, ребята, пойдем, что ли? - Тогда он сказал это первым.
В ту ночь они стали взрослыми.
Тот первый в его жизни случай вспомнился ему не потому, что парень, у которого он только что щупал пульс, лежал с заломленной рукой, как тогда Андрюха, а по другой, одному ему известной причине.
В тот первый раз они просидели на скамейке до утра. Решив пойти все вместе, они молча направились к дому, где жил Андрей, чтобы сообщить о его гибели матери и отцу. Они еще не знали, что тем все стало известно еще ночью.
Дверь в квартиру была не заперта. На широком диване, закрыв руками лицо, молча сидела мать. Рядом, обняв ее и прижавшись лбом к ее плечу, сидела еще одна женщина. Из кухни, где были какие-то люди, вышел отец. Он попробовал остановиться, но, как-то странно взглянув на них, молча проследовал дальше.
"Я позвонил брату, они завтра приедут", - услышали они его голос.
Только тут мать, отняв руки от лица, увидела их. Выдержать этот взгляд было невозможно. Он запомнил его на всю жизнь. Запомнил, потому что услышанное отныне не отпускало его. Мать медленно подняла голову, плечи ее распрямились, и, глядя им прямо в глаза, она произнесла: "Это вы во всем виноваты. Во всем виноваты вы".
Сколько времени прошло с тех пор? Это потом они введут запрет на спиртное, потом будут выработаны правила элементарной безопасности. Пройдут годы, и они станут знаменитыми. Но ничего из этого не принесло ему счастья.
Сколько раз он видел искореженные мотоциклы и искалеченные тела. Сколько раз на его глазах медленно умирали люди. Каждый умирал по-разному. Но одно оставалось неизменным. Что пришло к нему тогда, в первую ночь, с тех пор никогда не отпускало. Его не покидало чувство вины за каждого из них, чувство причастности к тому, что случилось.
Сначала он старался избавиться от него, убеждал себя, что он здесь ни при чем. Ему даже удавалось это. Но до очередной жертвы. Именно поэтому они ввели свои правила.
Наконец он решил просто не думать и не вспоминать. Ничего не помогало. Избавиться от неприятных мыслей удавалось только на время. "Ты сильный, ты все выдержишь", - говорил он себе. Временами ему казалось, что душа огрубела настолько, что освободила его от воспоминаний. Может, это выход? Может быть, защитная реакция организма и есть спасательный круг? Но реакция лишь предавала его снова и снова.
Как он не спился? Примеров было достаточно, и он подозревал причину. И вот опять. Этот парень был совсем молодым. Он вспомнил, что подумал об этом, когда увидел его в первый раз. Парень очень хотел быть с ними. И он это заслужил. Весь совет был "за". Но решение принимал он.
Один из ребят тихо подошел к нему, но, глянув в его лицо, не сказал ни слова и отошел.
Разве не он повел их за собой? Разве не для того, чтобы быть похожими на него, они здесь? Разве не он, став идолом для тысяч, продолжает вести их? А сколько их смотрели бы и сегодня на восход солнца, стань он простым аспирантом, как того хотела его мать?
Если ты своим примером увлек хотя бы одного, ты ответственен за него, как бы ни убеждал себя в противном. Это он понимал. "Куда я веду их? Куда иду сам?"
Он давно уже стал самодостаточной личностью и, как всякая личность, был далек от мысли, что все достигнутое - лишь его заслуга. За этим стояло нечто иное, и с каждым разом он все явственней это ощущал.
"Нужно что-то делать. Нужно что-то делать, - повторил он про себя. - Иначе я сойду с ума".
Вой "скорой помощи" прервал его мысли. В этот вечер решение было принято.
Священник тяжело вздохнул и молча повел его в глубь храма.
Что происходит в ее сознании?
Воспоминание? Но о чем? Лера была обескуражена и подавлена. В ее короткой жизни не было таких знакомых. Более того, вид этих бесшабашных, угрожающего вида парней вызывал у нее страх. Правда, ничего плохого о них она не слышала. Но и не хотела бы, чтоб ее сын попал в их компанию.
"Хорошо, - подумала Лера, - он, несомненно, понял свою роль в этой трагедии. И приведет сотни молодых, здоровых ребят туда же. И хотя многие из них со временем вернутся к прежнему, какой-то след неизменно останется в их памяти. И обязательно сыграет свою роль. А иначе для чего же он пережил все это?"
- Вот именно! - раздалось за спиной. - В этом и разница между ним и обаятельным, улыбающимся актером, не видящим свои жертвы.
Лера вздрогнула от неожиданности.
* * *
"Актеры - убийцы, актеры - убийцы". Странные мысли волной нахлынули на нее. Любой, кто пытается подменить свою личность и хотя бы на время стать другим, убивает себя. Ведь личность - это часть души, а всякая подмена - предательство ее. И можно почти сойти с ума, хотя и выжить.
"А при чем здесь Догилева? - подумала Лера. - Ведь все мы делаем это".
РЕКА ВРЕМЕНИ
Как часто ей приходилось слышать: если Бог есть, почему на земле существует зло? Как Он мог допустить гибель тысяч невинных детей в концлагерях, ведь они безгрешны. Если есть плохие и хорошие люди, злые и добрые, убийцы и люди, не способные на убийство, почему еще там, при жизни, не наказать одних болезнями, страданиями и не избавить от этих бед других? Ведь тогда стало бы очевидным, что зло наказуемо.
- У таких утверждений есть авторы и ярые сторонники. - Голос был рядом. - "Болезнь - это всегда наказание за что-то, совершенное тобой", - говорят они. С разными болезнями связывают соответственно и поступки, причем у всех авторов они разные. Что движет этими "учителями"? Корысть? В большинстве случаев - нет. Если она и присутствует, то не на первом плане. Изначально возникшее желание протянуть руку, помочь человеку, объяснить, почему одни болеют, а другие нет, почему именно это болит и тревожит вас и как избавиться от страданий, - вот первая цель, которая почти всегда стоит перед ними.
Если бы все было так просто. Убийца - поражен проказой. Насильник - терзаем страшной болезнью. А человек, не совершающий ничего плохого, светится здоровьем.
Тогда получится, что к Богу приводит страдание: если вам стало больно от плохого поступка, значит, Бог есть? Неужели такой путь угоден Творцу?
Спросите себя, боролись бы вы тогда со злом? Зачем? Ведь оно и так наказуемо. Делали бы вы тогда добро? Накормили бы голодного? Наверное, да, но мотив был бы другой: избежать боли и страданий, болезней, которыми поражены другие, делающие зло. А это уже корысть.
Были бы вы счастливыми? Нет. Это чувство рождается только бескорыстным добром.
"Болезнь - наказание". Давая такие простые объяснения, иногда искренне стараясь помочь человеку, эти "учителя" на самом деле уводят его с пути истины. Вот чего человек должен опасаться больше всего. История знает примеры людей великой добродетели, которые страшно страдали от тяжелых болезней, а также отъявленных злодеев, бывших относительно здоровыми.
- Откуда же я могла узнать это, если в книгах написано не так?
- На свете есть только одна Книга.
Она понимала, о чем идет речь.
"И все-таки человек по-прежнему старается жить одним - достижением простых земных благ, - подумала Лера. - Он так и не верит до конца в бессмертие. Даже приходя в церковь и прося о чем-то, он в глубине души сомневается в Том, к Кому обращается. Конечно, каждый в свою меру. Его сознание требует доказательств. Почему же тогда не дать их ему? Ведь идущих по этому пути стало бы гораздо больше".
- Тогда выбор человека стал бы предметом торга. И даже насилия над ним. Ему дают доказательства, а он в ответ делает правильный выбор. Вера - это убежденность без доказательств. А с ними - уже знание.
Но мы отвлеклись. Сейчас ты стоишь на пороге изумительного мира, превосходящего все мыслимое и описуемое, - мира, который когда-то сотворил человека.
Лера снова огляделась вокруг. Ослепительно белый свет вдали по мере приближения к ней переходил в другие цвета, а над ее головой уже становился оранжевым. "Точно как радуга, только не полоской, а по всему небосводу", - подумала она.
За спиной свет переходил в сине-фиолетовый и превращался в ночь у самого горизонта. Черная его кромка была пронизана сотнями зарниц, пытавшихся, как ей показалось, разорвать границы этой тьмы.
- Там все зло Мира. Первые люди, покинувшие землю, застали зарницы еще здесь. Но добро, которое совершал человек, отодвигало границу все дальше и дальше.
Лера уже начинала привыкать к тому, что на любой возникающий в ее сознании вопрос получала ответ. "Но ведь мне и обещали это здесь", - подумала она и медленно перевела свой взгляд вниз.
Там, в глубине бездны, откуда только что ее вынесла неведомая сила, был виден тоннель в голубоватом ореоле. Огромным червем он как бы провисал над бездной, выходя ниоткуда и устремляясь в бесконечность. Внутри него что-то непрерывно происходило, напоминая кипящую лаву. По всей своей длине тоннель был пронизан сполохами, которые, как казалось, старались вырваться за его границы. Вдоль него очень медленно и едва заметно перемещался огненный обруч, фонтанируя мириадами светлячков.
- Это река времени, - услышала она. - А ореол вокруг - отражение бурлящих внутри нее событий - уже в пространство мироздания, за пределами времени. Всю жизнь ты была убеждена, что время может стереть совершенное кем-то и где-то. Здесь же отраженная в вечности истина, как посмертный слепок любого поступка, остается навсегда. Время стирает содеянное только с лица земли, из памяти того мира. Здесь ничего не пропадает и не проходит бесследно, все принадлежит Вечности. Правду можно увидеть и через тысячи лет.
- А огненный обруч?
- Это мгновение времени. Он перемещается, оставляя позади прошлое. Ты только что вышла из него. Одним из миллионов светлячков.
Лера еще раз посмотрела на мириады вспыхивающих огоньков. "Странно, ведь это мгновения смерти, - подумала она. - Но и рождение другой жизни, раз я все это вижу".
- Здесь все по-другому: нет ни сна, ни пищи. - Голос прервал ее размышления. - В этом здесь нет необходимости. И если почти всю свою жизнь человек тратит на добывание пищи и поедание ее - и, кроме этого, ничего не приобретает, то и взять с собой он ничего не может. Ему здесь становится страшно от невозможности заниматься привычным делом - ведь ничего другого он делать не умеет. А духовного багажа у него нет.
- Что же может взять с собой сюда человек?
- Многое. Например, свои переживания. Но не все. Здесь нет гнева, зависти, неприязни - они остались в той жизни, только там у тебя есть что-то, чего нет у других: деньги, талант, известность, наконец, обаяние. Обладая этими благами, ты невольно вызываешь у других как минимум желание уподобиться тебе.
- Получается, мой талант и обаяние - это плохо?
- Нет. Важны последствия того и другого. Ведь таковыми могут быть не только радость для тебя, но и зависть и неприязнь других. Закон неумолим: важно только то, что ты дала другим и что породила в них. Что испытываешь ты, важно лишь в том случае, если это следствие твоих добрых дел. Если ты ощущаешь радость оттого, что красива, - это пустое, не имеющее никакой ценности чувство. А если ты испытала радость, накормив голодного, - безмерной будет благодать, которую ты обретешь.
"Зависть, - подумала Лера. - Ну, обладание деньгами, достатком - понятно. Но мой талант публициста, писателя, мое обаяние, ведь я здесь ни при чем, и если у других все это вызывает зависть, разве я виновата?"
- А что такое обаяние, по-твоему?
- Ну, это желание и, наверное, способность выглядеть хорошо.
- Ты хочешь сказать, желание и способность выглядеть лучше других?
- Если я родилась красивой, разве в этом моя вина?
- Конечно, нет. Миллионы рождаются такими. Дело в желании использовать это свое качество. Иначе не было бы причины для зависти. Но, осознав, что он красив, человек испытывает огромный соблазн расценить свою красоту как превосходство над другими, и его поведение меняется. Он красивее, значит, лучше других, а если еще и оденется лучше остальных, то возвысится над ними еще больше. Логика примерно такова.
Что такое зависть? Ее родные сестры - проклятия и ненависть. Ты красива, хорошо одета и вышла на улицу. Люди оглядываются. У них ничего этого нет. "Как я хорошо выгляжу", - думаешь ты. На самом деле черным вязким шлейфом стелются за тобой грязные мысли и липкие сгустки зависти. Избавиться от них почти невозможно: рожденное тобой - твое! Сначала они тебя просто раздражают, но постепенно начинают проникать в твою душу и пронизывать ее, как червоточина свежее яблоко. Рано или поздно подобное темное выплескивается и окончательно перерождает тебя. Так наступает расплата. Но это ничто в сравнении с тем, что ждет тебя впереди.
- Такая, казалось бы, безобидная вещь - и такие последствия. Что же тогда говорить о звездах шоу-бизнеса и других известных людях, не сходящих с экранов телевизоров? Ведь им завидуют все.
- Там разные люди. Сложно позавидовать человеку, пусть даже просто размышляющему, но при этом излучающему добро. Тогда деньги не цель, они прилагаются.
Но есть и другие. Желание стать знаменитым, узнаваемым, приблизиться к кому-то из сильных мира сего побеждает, и человек даже гордится им. Разве подобные цели - кирпичики души? С этих мелочных интересов, с этой еле заметной тропинки начинается дорога в ад. И все чаще и чаще сбившиеся на нее будут поступаться порядочностью, продавать свою честь и топтать свою совесть. Дьявол уже поселился в их душе и там, в глубине, куда они всегда будут бояться заглянуть, станет нашептывать: "Ты все сделал правильно, ты просто талантливее и лучше других, ты смог многого добиться и достоин этого". Все. Конец. Тропинка привела к мощенной такими желаниями дороге. Единицы смогут свернуть с такого пути - слишком заманчивые блага обещаны человеку. И платят они за это каждый день еще там, на земле. Но настоящую цену дьявол назначает здесь. Забудь о них. Они несчастнее самого неимущего из смертных.
- Но ведь… все выглядят такими счастливыми!
- Это маска на несчастной, истерзанной душе каждого из них. Истерзанной ценой, которую они платят.
- Но разве может мой талант породить зависть?
- Нет. Сама способность творить - дар Бога. Именно в этом мы созданы по образу и подобию Его. Мы тоже творим. А вот пути и результаты творчества могут быть не от Бога.
- Но ведь любое творчество прекрасно! Так думают все.