Содержание:
Час первый. ВСТРЕЧА 1
Час второй. СЫЩИК 1
Час третий. КТО ЕСТЬ КТО 2
Час четвертый. БЕСПОЛЕЗНОЕ РАЗОБЛАЧЕНИЕ 3
Час пятый. БЕГ С ПРЕПЯТСТВИЯМИ 4
Час шестой. ЗАПАДНЯ 5
Час седьмой. ПОТЕРЯННОЕ ЗВЕНО 7
Час восьмой. ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ 8
Час девятый. ПОСЛЕДНИЙ ЛОЗУНГ 10
Час десятый. ПРОБУЖДЕНИЕ 12
Час одиннадцатый. ПРЕДСТАВЛЕНИЕ 13
Час двенадцатый. МЕСТЕЧКО 15
Час тринадцатый. ДУРБЕК И АКЧУР 16
Час четырнадцатый. ВОЗНЕСЕНИЕ 18
Сухбат Афлатуни
День сомнения
Час первый. ВСТРЕЧА
Акчура неторопливо спускался в темноту.
Он не стал пускать сюда электричество, вообще цивилизацию. Пусть пахнет почвой. Когда-то здесь еще пахло квашеньем - потом он запретил мачехе делать капусту и выветрил кислый надоедливый запах.
Железная дверь. Ключ влез в геометрически правильную улыбку замочной скважины.
Исав встретил его, как обычно. Вскочил с тряпок, взгляд ужаленного.
Ага, играем в сумасшедшего. Акчура подождет. Поправит перстень с крупным гелиотидом. Коленку почешет. Хрык, хрык. Кивнет:
- Здравствуй, Исав. Я с твоего позволения сяду.
Сесть он мог, конечно, и без позволения. Он вообще не нуждался в его позволениях.
Исав отдал честь:
- Здравия желаю.
- Можешь клоуничать, пожалуйста, - скривился Акчура. - Я тебе конкретные сюжеты принес, а ты можешь, пожалуйста, клоуничать.
И закрутил красноречивую, минуты на две, паузу. Как бы предлагая Исаву ею воспользоваться и завершить свое клоунство, пока он, Акчура, строго смотрит в сторону.
В стороне стоял рюкзак.
Тот самый рюкзак, с которым шесть лет назад он встретил Исава. Сам рюкзак он обнаружил позже, потому что Исав был закутан в газеты ("Газеты удерживают тепло", - объяснил, когда подружились) - свил себе из них какую-то плащ-палатку, в которую был скрыт рюкзак, и казался оттуда горбом.
А горбунов в ту южную зиму ходило много - прямо какой-то клин журавлиный. Было время Белого Дурбека - демократа с подвешенным языком, таким подвешенным, что даже сам Акчура готов был перед этим языком снять шляпу. Белого Дурбека возили по Дуркенту на грузовике. Заметив любую толпу, грузовик тормозил, и из него, как из кукольного театра, высовывался Белый Дурбек: "О, мой народ!.." Странно, конечно, что его называли Белым - белыми были только ботинки, но они как раз и были спрятаны от народа бортом грузовика. К тому же этот Дурбек был горбат, и даже в предвыборной кампании не скрывал этого, и многие догадывались, что все эти обещания, все это "светлое", "сытное" и "достойное", которым он сыпал с грузовика, тайно предназначалось его мафии, куда записывались все горбуны города и области. Конечно, обещания на то и обещания, чтобы воспринимать их как концерт, и не больше; но все-таки было обидно, что Белый Дурбек, которого за эти самые ботинки уже успели полюбить, - концертирует не для всех, а только для себе подобных. Те, подобные, тоже что-то такое почувствовали - и вышли на солнечный свет, и глядели на грузовик с Белым Дурбеком как на своего собственного бога.
Вот тогда их было много, горбунов… Даже стройные, как тополь, депутаты горсовета засутулились, запыжились, и уже нельзя было понять, кто одарен горбом от природы, а кто из демократических принципов.
Потом, конечно, прибыл Черный Дурбек, и Белый Дурбек исчез вместе с грузовиком, "О, моим народом" и горбунами… Одни белые ботинки болтались на главной площади, подвешенные за шнурки к позорному столбу. Впрочем, скоро покинули площадь и ботинки. Прилетел синий вертолет какой-то международной организации и забрал ботинки с целью отвезти их к Белому Дурбеку в Швейцарию, где тот питался акридами и диким медом.
Но все это было уже после того, как Акчура встретил Исава с рюкзаком - как раз в день между Белым Дурбеком и Черным, когда в городе было неспокойно и депутаты то горбились, то выпрямлялись, в зависимости от последних слухов.
Из рюкзака вылезла серая мышь и шпионским глазом глянула на Акчуру.
- Мурка, Мурка, - сказал ей Исав.
Мышь затрусила к Исаву, делая короткие остановки для обнюхивания воздуха.
- Прошлый раз она была Шахерезадой, - нахмурился Акчура, чувствуя, что клоунада Исава не только не исчерпалась, но будет продолжена в дуэте с мышью.
- Была не она, - сообщил Исав, подманивая грызуна на сухарик.
- Расплодятся у тебя эти шахерезады и сгрызут рукописи.
Исав выловил рукой пачку исписанной бумаги и предложил Мурке вместо сухарика. Мышь повела себя с изяществом опытной лабораторной твари. Отвергла литературу и бросилась к сухарю.
Акчура вышагивал по бывшему убежищу, шаркая потными шлепанцами и сообщая последние новости; Исав лежал на топчане, у самого подсвечника, и писал что-то торопливое. Нет, не под диктовку. Если бы Исав умел писать под диктовку, то сидел бы сейчас не в подвале, а в каком-нибудь хотя бы министерстве.
Впечатление диктовки создавал больше Акчура - своей скорой речью, которую он, расхаживая, словно пытался догнать. Он знал, что этот ненормальный сейчас пишет другое. Что-то в городских новостях завлекло Исава, растолкало его внутренний письменный голос, а тому стоило только растолкаться, и Исав вгрызался в бумагу, как мышь в сыр, и ни за какой хвостик его уже оттуда было не вытянуть. Кроме того, новости эти наверняка вынырнут в каком-нибудь ближайшем килограмме исписанной бумаги, который Акчура или мачеха его, Марина Титеевна под видом уборки вынесут отсюда недели через две. С верхним миром Исав не сообщался и писал на те сюжеты, которые сносил ему в убежище Акчура.
Мурка снова выглянула из рюкзака, наблюдая, как над ней проносятся темные ноги Акчуры, а сбоку желтеет над свечой лицо Исава, которое, кажется, вот-вот эти ноги сомнут.
А Исав писал: "Небо вдруг вышло из своих берегов и затопило собой весь город. Везде я натыкался на этот цвет неба - в автобусах, на речном пляже, в подвале, где ночевал, - даже если этот цвет не был синим, я все равно отгадывал присутствие неба. И мерз - одежда ушла за долги, к городу приближался Черный Дурбек, Завод гудел вполсилы, последние базары прятались куда-то, и единственное, что оставалось - газеты! О, газеты. Я шил из вас одежду - вечером она была с иголочки и хрустела, и даже утром еще сопротивлялась ветру. Только бы не дождь! Не дождь! Но он пошел, Черный Дурбек въехал в город, а я… А я встретил свое отражение; оно подошло ко мне, еще более немытое и опустившееся, чем я сам, и назвалось Акчурой…".
Письменный голос Исава спикировал на пианиссимо. Исав смахнул листки на пол, в многослойные отложения бумаги, перемешанной со скелетиками исписанных авторучек.
Час второй. СЫЩИК
Небо вдруг вышло из своих берегов - но не то синее, о котором писал Исав. Это небо было цвета пыльного молока, и вдобавок вдруг заплевалось скорострельными каплями. На помятом асфальте Дуркента моментально выросли лужи.
Триярский оценил, сощурясь, все эти лужи и капли, взвесил на противоположной чаше предназначенные на сегодня поездки и сказал себе: "Никуда не пойду, точка".
- Ну, Аллунчик, что ты от меня хочешь… Чтобы я тебе его нашел?
Женщина, сидевшая за столом и уже успевшая нагромоздить пирамидку из окурков и пепла, ссутулилась еще больше. Если бы не эта сутулость и слегка крупноватые уши, она могла бы потянуть на красавицу. Манера Триярского говорить серым телеграфным голосом, глядя куда-то в себя, ее не удивляла. Она знала Триярского лет десять и одно время даже держала его запасным аэродромом. К счастью, запасы ее женского горючего не иссякали, системы и обольщения работали без сбоев, и два года назад Аллунчик приземлилась в пункте назначения - на широкую, хотя и несколько подпорченную шрамами, грудь одного из уважаемых людей Дуркента.
- Руслан, ты единственный, кто способен мне…
Руслан Триярский поднял с пола небольшую черепаху. Погладив рептилию по лысине, посадил ее на стол. Поползла.
Аллунчик глядела на черепаху и думала, что Триярский - точно такая же дурацкая черепаха и она зря тратит время.
- Ладно, рассказывай по порядку.
Муж не пришел. Позавчера. Мужчина, конечно, может не прийти. Дела, даже женщины - она понимает. Но Якуб! Ты же понимаешь, сколько у него врагов.
Из кухни Триярского засвистело. Чайник кипел, истекая слюной.
… легла, и стала ждать с книжкой - так, расслабиться от мыслей… Нет, он приходил не слишком чтобы в одно время. Но старался. Она: лежит, читает, нервничает. И шорохи. Ну, как будто кто-то по деревьям за окном пробирается. Но потом увлеклась книгой, заснула.
- Что приснилось? - Триярский следил за черепашьей траекторией на столе.
- Я думала… это к делу не относится.
Да-да… ей снился спуск. Как же… мечеть, наша мечеть, где источник. И…
Нахмурилась еще сильней:
- И - ты.
- ?
- Да… теперь я точно понимаю, почему потом сразу к тебе решила бежать…
Звонила в офис, конечно.
Там тоже удивлены, советуют не нервничать. Советовал зам, еще кто-то. Советы выходили такими торопливыми, стертыми, что к вечеру она вообще зареклась звонить.
Потом телефон зазвонил сам.
"Алле. Алла-ханум, вы, говорят, му-ужа ищите? Не беспокойтесь, ханум. Вы лучше, кха-кха, о себе, если хотите, побеспокойтесь… Извините за шутку, кха-кха… Спите спокойно, кха-ха-ха…". Гудки.
- А ты знаешь, главное, кажется, я не вспомнила: этот, в трубке, засмеялся, что все сегодня решится и что у меня один день срока…
- Срока на что?
- Просто срока… на что? Надо было доспросить… или это тоже приснилось? Так в ушах это утром звучало, что я прямо к тебе - всего один день!
И Аллунчик сквозь слезы прицелилась к щеке Триярского и уронила на нее несколько поцелуев, которые принято называть "дружескими, но со смыслом".
Триярский мягко отстранился и удивил ее второй раз:
- Мне понадобятся сегодня деньги… Даже не мне, а помощнику.
Аллунчик задохнулась… Хотя, он, конечно, прав - деньги. Но сколько? У нее с собой (назвала сумму).
- Этого мало, - Триярский пересчитал аванс и отправил во внутренний карман куртки.
- Остальное - дома… ты же придешь осматривать? Я буду ждать.
Да, они придут. Они? Он и помощник. Есть еще вопросы?
Вышли во двор. Черные, запутавшиеся в собственных ветвях, старые вишни; дождь.
- Есть вопрос, - зябко сказала Аллунчик, примкнув под зонт Триярского, - тебе мои поцелуи показались… неприятными, да?
Триярский взял ее маленькую, измученную маникюром ладонь. Она отняла ладонь и посмотрела, словно еще раз мысленно повторив вопрос.
- Аллунчик… Вчера или сегодня должна начаться ураза. Может, уже началась. Только из-за этого дождя не видно - новая луна или нет. Ласки не дозволяются… Да, я держу уразу, - ответил он на недоуменный взгляд Аллунчика. - Твой Якуб же тоже мусульманин?
- Нет, зороастриец, - задумалась Аллунчик. - Уже два года как. А все-таки странно видеть тебя мусульманином. А почему: новая луна?
- Надо обязательно увидеть новую луну, - отрезал Триярский.
Час третий. КТО ЕСТЬ КТО
Задав корма черепахам, Руслан Триярский начал возиться с телефоном. Выдавил из него, гордо молчавшего, гудок; стал набирать откровенно недозвонный номер. Впрочем, человек, номер которого он набирал, наверняка объявится сам и без вызова.
Итак, в запасе один день. Триярский вытянул с полки тяжелую книгу.
"КТО ЕСТЬ КТО В ДУРКЕНТЕ", издана год назад для подношения потенциальным инвесторам, очутившимся в этом маленьком азиатском городке.
Издателем ее и продюсером значился тот самый Якуб Исфандиер-охлы Мардоний (бывший комсомольский вожак Яшка Мардонов), по поводу которого Аллунчик и прикатила сегодня в слезах.
Дождь пошел тише. Издали, как сквозь подушку, долетал шум Завода.
Книга была оформлена ярко, по-юбилейному. Первым делом шел портрет Областного Правителя, прозванного Серым Дурбеком. Серый правил Дуркентом после Белого и Черного Дурбеков.
Могла ли между ним и Якубом пробежать кошка? Да, Серый Дурбек умел натягивать на своих оппонентов шапки-невидимки… Правда, в последние годы, когда его власть, как опалубка, схватилась и затвердела, люди почти перестали исчезать. Но, разбогатев, Якуб захотел еще считаться либералом, пить кофе с НПОшниками и издавать Акчуру…
Кто знает.
Триярский перелистнул страницу с портретом и шедшее за ним обращение к народам планеты, переведенное на рабочие языки ООН, латынь, санскрит и авестийский.
Собрался перелистывать и вводную статью об истории Дуркента и Дуркентской Автономной Области… что-то в статье задержало его внимание.
…расположен в "живописной долине в отрогах Памира", чьи "недра содержат больше химических элементов, чем вся таблица Менделеева".
Но главное - гелиотид.
Гелиотид, напоминавший жемчуг, добывали в Дуркенте с "седой древности" (пахло, как минимум, неолитом). Вся история Дуркента кружилась вокруг гелиотида; ради него закипали войны, погромы, скликались инвесторы. Само имя Дуркент - "жемчужный город" в переводе - родилось в те ветхие времена, когда гелиотид считался сортом жемчуга. (В тридцатые годы Дуркент хотели переименовать в Кагановичкент, но передумали). Да, в прежние эпохи гелиотид ценился не намного ниже жемчуга. А в последнее столетие, когда ювелирные рынки засыпал дождь культивированного жемчуга, гелиотид, месторождения которого находились только в Дуркенте, подорожал фантастически.
Гелиотид и был главным персонажем фолианта, Первоединым, из которого проистекали все эти краткие биографии, контактные адреса и фотографии офисов с восковыми улыбками секретарш.
Что говорить, если сам Триярский после ухода из прокуратуры вынырнул юрисконсультом в одной из дочерних фирм, опоясавших Завод наподобие ожерелья.
Под гелиотидовой звездой родилось и выросло состояние Якуба Мардонова, начинавшего в середине 80-х на Заводе в уютной должности секретаря комсомольской ячейки… Одно время его считали сторонником Белого Дурбека и даже дарителем знаменитых ботинок. Однако, когда Якуб влетел в город вместе с Черным Дурбеком и его ватагой, такие предположения отвалились сами собой. Но, опять-таки, въехать - въехал, но дальше поехал своей дорогой; в охоте на горбунов и в других реформах Черного Дурбека не засветился. Когда же на городском рынке, в самом осклизлом его закуте, хромой дервиш впервые в городе прошептал имя Серого Дурбека…
Кстати, в историческом очерке по разумным причинам утаивалось, что все правители города, начиная с четырнадцатого века, были тюрками и носили имя "Дурбек", "Жемчужный князь". И что рано или поздно их жизнь обрывалась насильственным образом - если Дурбеки не отлипали от власти добровольно.
Триярский внимательно перечитал раздел о подземных пустотах, проточенных столетиями аномалии гелиотида; пустоты эти охотно обживали пастыри всевозможных вероучений, которых вместе с чумой, специями и крепкими славянскими рабами заносило в Дуркент караванами.
Перечитал и часть, касавшуюся мавзолея Малик-Хана. Даже отчеркнул карандашом предание, что этот Малик-Хан - один из трех святых ханов, пришедших на туй к юному пророку Исе, - то есть Мельхиор, как утверждалось.
Триярский срисовал план мавзолея, сложил листок и отправил его в тот же внутренний карман, где ожидали своего часа полученные от Аллунчика деньги.
Первой, несмотря на некоторую алфавитную натяжку, шла обильная статья под названием "Областной Правитель".
…Родился в семье простого дехканина, имеющего, естественно, княжескую родословную. Сразу же начал трудовую деятельность.
Ее, кстати, по тем временам можно было счесть нетрудовой: помогал папе-дехканину в подпольном цехе по обработке неучтенного гелиотида… "самоотверженно способствуя сохранению древних секретов отделки этого драгоценного камня".
Способствовать пришлось недолго - в один "черный-черный день" явились враги древних секретов и изрядно попортили предприимчивому дехканину его княжескую кровь. А Серого Дурбека отправили в школу тосковать по прерванной трудовой деятельности.
Однако уже вскоре пионер Дурбек в свободное от гранита науки время торговал пирожками.
…Триярский сам не заметил, как вошел в какую-то полудрему и читал ненужное - видимо, сказывался пропущенный кофе. Или выпить? - ведь новолуния он не видел, и …
Соблазны прервал телефон.
- Алло, Учитель, как здоровье? Черепашки? Давно не имел возможности вас увидеть.
- Ты еще жив, оболтус? - улыбнулся Триярский.
- Жив, жив! Хотя уже два часа умираю от голода.
- Ты еще спал полчаса назад.
- Учитель, я что - не имею право умирать от голода прямо во сне?
- Приезжай. Дело одно наклюнулось.
- Урра!
Триярский даже вздрогнул от такой струи восторга.
У Эля было чудовищное наитие на деньги. Он воскресал каждый раз, когда карман Триярского начинал оттопыриваться от каких-нибудь торопливых милостей Гермеса, и не исчезал, пока это карманное вздутие не разглаживалась. При всем при этом он продолжал искренне почитать Триярского, а тот, замкнувшийся в своих черепахах, порой нуждался в таком легком и услужливом компаньоне, как Эль.
Кстати, про Эля даже была статья в "Кто есть Кто". Юное дарование попало на скрижали Областной книги рекордов, накачавшись каким-то страшным количеством колы… Триярский вернулся к книге.
Собственно, читать биографию Серого Дурбека изначально не имело смысла - ее не было. То есть она была, но только - у других, включая княжескую кровь, черный день и пирожки. Это был такой способ разделаться с политическим недругами - присвоить себе какой-нибудь приглянувшийся ломтик их жизни.
То, чем действительно был и что делал Областной Правитель до крушения Черного Дурбека, не знал никто. Возможно, даже он сам это плохо помнил.
Говорили только, что в самый апофеоз Черного Дурбека, ветреным майским рассветом у здания Дурсовета остановился ГАЗик с московскими номерами. Из него вышли несколько застенчивых ребят в форме американских ВВС и один штатский в наручниках и с виду накуренный. О чем-то весело переговариваясь на неопознанном наречии, джигиты вошли в здание, затолкнув туда и штатского; никто их не остановил, даже уборщица, а один из охраны даже поделился огоньком. Через четыре минуты Черный Дурбек уже подписывал заявление об отставке, причем рука у него тряслась и буквы выплясывали что-то неприличное. Еще через пару минут, зажав в кургузой ладони несколько крупных гелиотидов, Черный Дурбек вылетал из окна седьмого этажа, и брусчатка центральной площади неслась на него, как нетерпеливая возлюбленная.