В Эль-Пальмаре и Эль-Перельонете вам, естественно, объяснят, почему настоящую паэлью можно попробовать только здесь. Дело даже не в рисе (ни в коем случае не китайский и не дегидрированный!), не только в рецепте, но в основном в пьянящем воздухе, в аромате сосен и моря, в пении Хосе Падильи и щебете птиц в камышовых зарослях. Вот без этого паэлья - не паэлья. Ну и, совсем напоследок, с напускной скромностью: конечно, чтобы правильно приготовить, нужны люди особых талантов. А где еще таких найдешь? В этих краях - все повара, споры о паэлье велись даже в валенсийском парламенте. Депутаты не сошлись во мнениях, какие сорта перца нужно добавлять в это блюдо, а без каких можно и обойтись. На кулинарных сайтах в Интернете предмет острой дискуссии - как правильно, paella или paellera, называть широкую плоскодонную кастрюлю, в которой разогревается оливковое масло и куда затем последовательно добавляют рис, пряности, фасоль и горох, кусочки мяса.
Валенсия - край классической паэльи: слой риса - не выше семи сантиметров, мясо - только курятина или крольчатина. К рыбным добавкам (в Аликанте, например, паэлью готовят с треской, в Андалусии с мидиями, креветками, крабами, устрицами и каракатицами) тут относятся как к странной забаве, а смешанную паэлью считают глупым изобретением для туристов. Назвать в Валенсии паэлью пловом, чтобы, пытаясь понять, упростить, - это как сквернословить в храме Божьем. Вообще неосторожность, добавление любых "посторонних" продуктов, вроде свинины, говядины или пряных колбасок chorizos, только вредят, размывают концепцию пазльи. Вот ответ валенсийцев: серьезная паэлья должна быть классической, как классическая серьезная музыка. До последнего зернышка риса. Звук и вкус нуждаются в чистоте, они не терпят фальши. Пуристы вообще рекомендуют рис подавать отдельно от наполнителей, чтобы оттянуть до последнего сладкий миг смешения ингредиентов.
Жизнь самого многообещающего испанского композитора начала XX века, Панталеона Энрике Гранадоса-и-Кампиньи, оборвалась трагически. В марте 1916 года пароход "Сассекс", на котором Гранадос с супругой возвращались в Европу из Америки, потопила в проливе Ла-Манш германская подводная лодка. Двумя месяцами ранее в Нью-Йорке с шумным успехом состоялась премьера оперы Гранадоса "Гойески", идею которой композитору навеяли впечатления от рисунков Франсиско Гойи и Испании той поры. "La maja de Goya" - так называется знаменитая пьеса Гранадоса, пьеса, посвященная "женщине цвета роз", сама встреча с которой - удача, выпадающая в жизни далеко не каждому. На диске "Вкус Испании" "La maja de Goya" числится под номером восемь, она приходится ровно на середину трапезы, на время паэльи. Всего-то без малого четыре минуты гитарных перезвонов. Капризная гитара звучит все тише, гитара замолкает, и вот уже на ваших губах замирает капля валенсийской тишины.
ЗИМА. ВОСТОК
Год от года привлекательнее становится Калининград. Нравится калининградским ребятам здание городского Дворца пионеров. Оригинален облик здания областного совета профсоюзов.
Из путеводителя по Калининграду, 1990
Город как вещь в себе
Как утверждают историки, день 12 февраля 1804 года в Кенигсберге выдался ясным. Блистало холодное балтийское солнце, только одно легкое облачко парило в вышине. Кто-то сказал: "Смотрите, это душа профессора летит к Богу". 12 февраля 1804 года в своем доме в квартале Грубе скончался основатель немецкой классической философии Иммануил Кант. Если верить тем же историкам, Кант умер счастливым; прежде чем испустить дух, он прошептал "Es ist Gut". В переводе на русский - только одно слово, "Хорошо".
Старого ученого похоронили в профессорском склепе кафедрального собора на острове Кнайпхоф, разделившем на два рукава илистую речку Преголь. Собор построили давно, еще в XIV веке, для вознесения хвалы Господу и упокоения знатных рабов Его, вроде герцога Альбрехта или великих магистров Тевтонского ордена. Профессура Альбертины, университета Кенигсберга, служила Знанию и после смерти: в просторном склепе не только погребали, но и торговали диссертациями и другими научными сочинениями. Позже на месте склепа соорудили вначале крытую галерею "Кантиана", затем - надгробную готическую часовню. В 1924 году у южной стены собора появилась строгая, без пышных украшений и убранства, колоннада, на ее внутренней площадке установлен серый гранитный саркофаг, под которым и покоится философ. А кафедральный собор, весной 1945 года разрушенный авиабомбами союзников, восстановить еще и не успели. Реставрация продвигается медленно, в основном на немецкие гуманитарные деньги.
Давным-давно не существует и квартала Грубе. Он стал районом советских многоэтажек, универсама "Московский" и редкого уродства здания Дома Советов, которое заложили в последнюю социалистическую пятилетку, да так и не достроили, хотя и переназвали в Бизнес-центр. Бизнес-центр, циклопический каменный скелет с ржавыми перекрытиями-ребрами и пустыми глазницами окон - выразительный памятник минувшей эпохи, как надо бы написать в новом путеводителе. Он явно не нравится калининградским ребятам.
"Кенигсберг" означает "королевская гора", а вовсе не "город Калинина". Всесоюзный староста даже помереть сумел своевременно: Президиум Верховного Совета уже принял Указ "Об образовании Кенигсбергской области в составе РСФСР" на месте Восточной Пруссии, но подходящее название столице края еще не подобрали. Тут и подоспели похороны Михаила Ивановича. "Волею исторических судеб в 1946 году бывший Кенигсберг стал советским городом-садом, столицей Янтарного края", - сообщают учебники истории. Но учебники историю не обманут: Кенигсберг стал Калининградом не волею судеб, а волею людей. Эти люди, стирая с лица земли многовековое наследие европейской культуры, совершили над городом в том числе и топографическое насилие. На калининградской карте советское прошлое и теперь соседствует с военным, улица Чекистов - с Танковой, Октябрьская - с Пехотной, Пролетарская - с Артиллерийской. Социалистическая ирония сквозит в названиях Лесопильная, Ремесленная, Физкультурная, да и то, что придумано с изыском, - Юношеская, Ясная, Светлая, Счастливая, - вызовет скорее сострадание, коли пройтись по этим улицам, увы, не ведающим ни счастья, ни порою даже света. Немецкая культура всплывает кочками на болоте: есть в Калининграде улицы Вагнера, Генделя, Шиллера (Маркса и Тельмана - пропускаю), а Брамса, что превращается в Димитрова, прежде называлась товарища Жданова.
Улицы Канта в этом городе нет. Профессор прожил в родном Кенигсберге всю долгую, без малого восемьдесят лет, жизнь, за исключением десятилетия, проведенного в качестве учителя в состоятельных семьях, владевших пригородными поместьями. Философ, по свидетельству многих биографов, вел однообразное существование, оттого, может быть, что напряженной работе его мысли был необходим хотя бы какой-то контраст. Впрочем, по молодости, вспоминают современники, Иммануил Кант казался франтом и даже заслужил прозвище "изящный магистр", поскольку не отворачивался от моды и имел учтивые манеры. Жениться ему, по-видимому, помешала щепетильность: Кант не считал возможным соединить свою судьбу с женщинами того круга, в котором вращался, с дамой из высшего общества - в силу собственного неблагородного происхождения и скромного достатка. Отец ученого был простым шорником, к тому же последователем строгого пиетистского течения в лютеранстве, того вида религиозного благочестия, что призывает к непрестанному углублению веры, а не к пустым развлечениям. Тем не менее Кант не считал себя затворником, его часто видели в городском театре Аккермана. Захаживал профессор и на музыкальные вечера в особняк графини Кайзерлинг, но долго там не задерживался, предпочитая музыке беседы, предшествовавшие концертам. По силе, вызывающей душевное волнение, Кант ставил музыку на второе место после поэзии, хотя в целом его отношение к искусству было прагматичным: "Под некоторую музыку я люблю думать". В юности Кант даже писал романтические стихи, но серьезно к этим своим опытам не относился. Что ж, любовь - эмоция, противоположная чистому разуму.
Словечко "Кениг" нет-нет да и возвращается в Калининград, хотя по-прежнему даже фонетически два мира роднит совпадение звуков "к", "н" и "г", а разделяет - пропасть между цивилизациями. Частная транспортная компания называется "Кениг-турз", за оттопыренную пластиковую панель в кабине гостиничного лифта втиснута визитная карточка эскорт-службы "Кениг-престиж". Тут-то вариантов нет: в названии фирмы, где служат девочки по вызову, Калинина неупомянуть. Местный молодежный шик - прогулка "по Кенигу" с бутылкой "Кенигсберга" в руке. На волне перестройки Калининграду намеревались снова перепридумать имя: предлагали, скажем, Балтийск или Кантоград. Дальше намерений дело не двинулось, но памятник Канту в сквере у здания университета, преподавателем которого философ пробыл почти полвека, восстановили.
Но прошлое все равно не вернуть, разве что осколки его, да и нужно ли, возможно ли возвратить? Наверное, об этом думают, прогуливаясь по Серпуховской улице и вспоминая пролегавшую некогда здесь Философенздамм; стоя на углу набережной Карбышева и Октябрьской улицы и представляя на этом месте рынок Оксенмарт, немощные немецкие старички. Их и их предков давным-давно депортировала армия победителей, Сталин сполна рассчитался с немцами за Великую Отечественную. Победители словно знали: появится в будущем такой источник пополнения бюджета Калининграда, "ностальгический туризм". Считается, что по характеру калининградцы похожи на американцев: та же психология переселенцев, то же смешение крови и традиций, та же теория "плавильного котла". Прежде у города был другой норов, наверное, отличный от нынешнего так же, как характер М. И. Калинина отличается от характера германских курфюрстов и магистров Тевтонского ордена.
При социализме в прусском котле выплавилось что-то не то. Войны ведутся, чтобы захватывать чужое; штурм Калининграда весной 45-го года оплачен кровью полутора тысяч советских гвардейцев. Восточная Пруссия была плацдармом гитлеровского похода на восток, и не зря Кенигсберг, где веками строили фортификационные сооружения, считался лучшей крепостью Европы. Стыдно не за то, что когда-то завоевали. Стыдно за то, во что чужое, ставшее своим, превратили. Наказывали врагов, словно действуя с категорическим императивом разрушения; закопав в землю, разворовав, запустив, развалив то оставшееся немецкое, что не стерла в порошок авиация.
Привнесенное свое сплошь оказалось уродливым, как недостроенный Дворец Советов, как скульптура "Новая эпоха" в местном Музее янтаря, тоже неуютном, поскольку организована экспозиция в казематах старого форта "Дер Дона", того, что штурмом брали в победоносном апреле советские солдаты. "Новая эпоха" - янтарный земной шар в янтарных руках янтарного рабочего; к янтарному постаменту прислонен янтарный молот. А новая эпоха старого Кенигсберга - в названии Калининград.
…Почти всю жизнь философ Кант испытывал материальные затруднения. Научные трактаты принесли ему славу, но не богатство. Канту приходилось читать лекции по многим дисциплинам - философии, логике, антропологии, географии, механике, метафизике, математике, минералогии и даже фортификации. Он не без труда получил звание приват-доцента, внештатного преподавателя, лекции которого оплачивали студенты, за 62 талера в год подрабатывал в университетской библиотеке. Продвижение по служебной лестнице оказалось медленнее полета научной мысли, хотя в конце концов Кант стал профессором, а потом и ректором Альбертины. Собственный дом он смог купить только к 60-летию. В том же 1784 году Кант получил от студентов и коллег памятную медаль, на аверсе которой был выбит портрет философа, а на реверсе красовалось изображение Пизанской башни с сидящим у ее подножия сфинксом. Надпись на медали гласила: "Истину укрепляет исследование ее основ". Юбиляра, как утверждают современники, подарок земляков не растрогал, может, потому, что признание несомненных заслуг показалось ему запоздалым. Ведь Канта давно и настойчиво приглашали на профессорские должности почтенные немецкие университеты, Эрлангенский, Йенский, ему предлагали выгодные условия, но ученый отказывался, ссылаясь на привязанность к родному городу.
В 1789 году Канта посетил Николай Карамзин. Вот воспоминания русского писателя: "Меня встретил маленький, худенький старичок, отменно белый и нежный. Первые слова мои были: "Я - русский дворянин, люблю великих мужей и желаю изъявить мое почтение Канту". Он тотчас попросил меня сесть, говоря: "Я писал такое, что не может понравиться всем: не многие любят метафизические тонкости"".
"Не всем" нравилась убежденность Канта в том, что жизнью движут не политика и деньги, а законы нравственности и морали. Ученый не стеснял себя в суждениях, открыто критикуя вполне конкретных и очень влиятельных лиц. Он, например, предостерегал прусского короля Фридриха от намерения открыть боевые действия против России (Фридрих в итоге войну проиграл); опубликованная философом в конце жизни книга "Религия в пределах только разума", размышления о сущности влечения к Богу, вызвала столь сильное недовольство двора, что Кант до конца жизни оставался в опале. Его максимы и сейчас звучат вполне злободневно: если рассчитывать только на чудо, если ждать помощи от внешних сил, от Господа лишь путем почитания его, по принципу "я - Тебе свечку, Ты - мне благо", лучше не станешь и счастья не добьешься.
…"Типичные для Западной Европы мотивы сменяются видами, обычными для современных советских городов", - пишут в путеводителе. И впрямь: памятник Фридриху Шиллеру, наверняка единственный в России, на проспекте Мира стоит напротив поросячьего цвета здания областного драмтеатра. Драмтеатр, как и весь проспект, в превращенном в руины городе поднимали немецкие пленные. И теперь в этих типовых, с некрашеными коммунальными проплешинами домах на улице Кутузова не угадаешь очертания вилл квартала Амалиенау, а в разделенных пустырями серых коробках вдоль берега ледяного Верхнего пруда - жилой комплекс Марауненхоф, проектировщик которого, инженер Хартман, слыл одним из самых продвинутых архитекторов Европы. Вот кирха памяти королевы Луизы, ее в 1901 году освятила кайзерская чета - тут теперь кукольный театр. В кирхе Святого Семейства - концертный зал филармонии, а Юрипенская кирха, старейшая в крае, стала православным Святоникольским собором. Все изменилось к русскому. И продолжает меняться: за мощной спиной монумента Ленину (он как-то раз проехал через Кенигсберг) построится еще один огромный Божий храм. А вот примета постсоветской жизни - рекламная вывеска "Аварийное вскрытие" с указанием адреса и телефонов. Речь, не подумайте страшного, идет об автомашинах.
…Иммануил Кант написал несметное количество научных трактатов, и занудными кажутся только те из них, что когда-то приходилось конспектировать согласно требованиям институтской программы. Достаточно сейчас полистать "Грезы духовидца", "Наблюдения над чувством прекрасного и возвышенного", "Основы метафизики нравственности", и становится ясно: и те, кто когда-то замышлял из Кенигсберга порыв на восток, и те, кто этот порыв прервал, вряд ли когда-то давали себе труд читать Канта. Даже в вульгарном изложении его принципы, подернутые пеленой времени, выглядят чистой воды схоластикой. Главный философский закон, который доказывал Кант, - правило автономности морали, не зависящей от внешних обстоятельств. Иными словами, человек и размышлять даже не должен о том, позволяют ли ему обстоятельства быть порядочным, он просто обязан следовать нравственному закону. Цель жизни происходит из морали, а не наоборот. Суть этой теории Кант сформулировал в знаменитой чеканной фразе, которую вот уже полтораста лет копируют в свои дневники романтические особы: "Две вещи наполняют душу всегда новым и более сильным удивлением и благоговением, чем чаще и продолжительнее мы размышляем о них, - это звездное небо надо мной и моральный закон во мне…"
Интересно, что к этой мысли философ пришел примерно в те годы, когда Кенигсберг впервые в своей истории стал русским городом. В ходе Семилетней войны Восточную Пруссию оккупировали войска императрицы Елизаветы Петровны, и Кант вместе с другими преподавателями университета даже присягал ей на верность. Номинальную преданность философа и других жителей Кенигсберга императрице гарантировали, помимо прочих, генерал-губернатор города Александр Суворов и солдат его гарнизона Емельян Пугачев. Среди слушателей лекций Канта тогда появились русские офицеры. Жизнь ученого от всего этого мало изменилась, как не менялась она под воздействием других формальных обстоятельств: прихотей капризных правителей, злословия бездарных коллег или восторгов почитателей.
Не знаю, всегда ли Иммануил Кант на деле следовал своему нравственному принципу. Но, согласитесь, достаточно было просто сформулировать такой закон, чтобы получить право в любой солнечный день умереть счастливым.
ЗИМА. ЮГ
Вставало теплое солнце. Туманная завеса редела. Налево проступили такие же, как туман, легкие очертания Стамбула - минареты, висящий в воздухе купол Айя-Софии, парная ей мечеть Сулеймана, пирамидальные тополя, квадратные башни древней Византии. У мокрых перил разговаривали:
- Ах, какая красота, Ваня, да посмотри же!
- Совсем как на папиросной коробке, даже узнать можно.
- Вот тебе и Царьград. Здравствуйте. Прибыли.
Алексей Толстой, "Похождения Невзорова, или Ибикус"
Последняя любовь Константинополя
Здравствуйте. Прибыли. Стамбул и впрямь словно туман, город-лакомство для импрессионистов, открытка из отпускного альбома: мягкий свет, полутона, дымка над водой, приглушенные звуки. Зимой здесь почти нет ярких красок, даже знаменитые стамбульские базары - всего лишь двуцветные, золотые и серебряные, золотые от туристской мишуры и серебряные от мерцания сувенирных кинжалов, кувшинных боков и исчеканенных мушиными арабесками мельхиоровых подносов. Россказни о кричащей пышности - вздор, ведь Турция, наверное, не зря подарила миру так много символов безупречного вкуса. Вишни, тюльпаны, инжир, абрикосы, миндаль; образцы утонченной, хрупкой красоты, знаки непорочности природы - все отсюда. Союз спокойных и свободных тонов, букет запахов, вкусов, оттенков: тускло-красное свечение тюльпана; благородная горечь миндаля; темное бордо кислой вишни; кремовая приторность мякоти абрикоса; лиловый отблеск лопнувшего от спелости плода инжира.