3
Мне стало так смешно, что я едва сдержался, чтобы не расхохотаться, едва дотерпел до улицы, но на улице смеяться мне уже расхотелось. Первое впечатление - будто я столкнулся с какой-то запутанной и достаточно комичной интригой - быстро рассеялось, стоило мне сообразить, что я не просто столкнулся с этой интригой, а оказался в нее затянутым в лучшем случае как объект шутки. Имя Лепорелло, естественно, тотчас привело на память имя Дон Хуана Тенорио, и предположение, что Лепорелло был не столько шутом, сколько мошенником, я, само собой, распространил и на его хозяина, а также - во всяком случае, в тот миг - на спутницу хозяина и на официантку из кафе. Они дурачили меня, по крайней мере, собирались одурачить, хотя я не мог уразуметь, с какой стати они это делали и зачем. Легко вообразить, какой вид у меня был, когда, остановившись посреди тротуара, я, смущенный, огорошенный и достаточно сердитый, размышлял над этой загадкой. Если кто-нибудь из них следил за мной, он мог насладиться этим забавным зрелищем.
Наконец я сумел взять себя в руки и кинулся в сторону кафе, где имел обыкновение ужинать мой приятель, испанский священник. Не знаю, почему я сразу подумал о нем и почему так боялся не застать его на месте. Я даже взял такси. Священник еще не ушел. Он спокойно пил кофе.
- Знаешь, кем называет себя тот тип в шляпе с широкими полями? - спросил я.
Священник уже успел о нем позабыть.
- Ну тот, что изучал богословие в Саламанке… в начале XVII века.
- Твой призрак?
Я улыбнулся.
- Вот именно. Нет, он не призрак, он мошенник, как я сразу и подумал. Он говорит, что он Лепорелло.
- Это какой-то вздор.
- Думаешь, если два типа изображают из себя Дон Хуана и его слугу, это такой уж вздор?
- Я хотел сказать - розыгрыш.
- Розыгрыш, дорогой падре, тоже одна из форм жизненного поведения, наравне с прочими. Он имеет свой смысл и иногда бывает интересным и даже замечательным. Но когда речь заходит о мошеннике, то избранный им род розыгрыша говорит о многом.
- В таком случае человек, называющий себя Дон Хуаном Тенорио, мне малоприятен.
- А настоящий Дон Хуан тебе нравится?
Священник пожал плечами.
- Кто же знает, каким он был на самом деле! Но я встречал субъектов подобного рода и всегда испытывал к ним неприязнь. Заурядные грешники, вульгарные бабники, людишки невысокого полета… Дон Хуан приукрашен поэтами, только и всего…
- Хотя придумал его теолог…
К нам подошла официантка. Я заказал скромный ужин, без вина.
- Скорее всего, - продолжал я, - Дон Хуан - это не какой-то определенный человеческий тип, как ты считаешь, а личность, подражать которой абсолютно невозможно, точнее, личность в высшей степени исключительная, и любые сходства с ним - чистое совпадение.
- Мне это неинтересно.
- Но ведь для всякого теолога это одна из основополагающих проблем.
Священник глянул на меня с едва скрываемым раздражением.
- Вы, писатели, сующие нос в теологию, вечно желаете перевернуть все с ног на голову, а если говорить лично о тебе, то ты готов принять жалкого пустомелю за великого теолога. Дай мне сигарету! - Он закурил. - Человек, называющий себя Дон Хуаном, не может быть интересен ни драматургу, ни романисту, ни уж тем более теологу. Это просто дурак.
- Разве Лепорелло похож на дурака? Готов спорить, он понимает в богословии побольше тебя.
- А тебе не приходит в голову, что он может быть итальянским священником, лишенным сана, вот и все?
- Да хоть бы и так… Подумай, что должно твориться в душе человека, чтобы он додумался назваться Лепорелло!
- У меня не хватает фантазии.
- Зато у меня ее предостаточно. И если он и на самом деле бывший священник, во что верится с трудом, то это еще любопытнее.
Мой друг положил руку мне на плечо и сочувственно улыбнулся.
- Всегда считал тебя умным парнем, но, видно, ошибался. Ты несешь жуткую чушь. Это абсурд! Мне в голову приходит единственное разумное объяснение: тот тип, вернее, они оба хотят тебя подурачить.
- Вот только зачем?
- Не знаю. Но всякий на твоем месте сразу бы сообразил, в чем дело, и врезал бы итальянцу как следует. А теперь оставь меня в покое.
4
Вот чего не хватало мне самому - покоя. Всю ночь я проворочался в постели, меня мучили любопытство, досада, но больше всего - тревога. Даже если мне удавалось заснуть, я тотчас просыпался, пребывая в том смутном состоянии, какое бывает у человека, вернувшегося из иной, отличной от нашей реальности. Тишина и темнота пугали меня. Я снова и снова вспоминал Лепорелло, видел, как он идет по бульвару Сен-Мишель с тростью и розой - похожий на уличного фокусника. В моих кошмарных видениях мелькали то лицо какого-то испанского актера, декламирующего стихи, то отрывки из Моцарта, то вопли "проклятых" в масках, то удивленная и раздраженная физиономия моего друга-священника, то декорации Дали к "дон Жуану". В миг просветления я решил, что все мои бредовые видения объясняются качеством и количеством выпитого вечером кофе. Наверно, так оно и было.
Я встал поздно, с больной и мутной головой. Принял душ, но это не помогло.
- Внизу вас ожидает какой-то господин, - сказала мне горничная, внося завтрак.
- Испанец?
- Кажется, да.
Это мог быть любой из двух-трех встреченных в Париже знакомых, которым я дал адрес гостиницы, или священник, иногда надевавший мирское платье.
- Пусть поднимется.
Я опять лег в постель. В дверь постучали, я ответил по-испански, и в комнату быстро вошел Лепорелло. В руках он нес черный чемоданчик. Он посмеивался, правда весьма добродушно. Увидев мое изумление, гость развеселился еще пуще. Не спрашивая позволения, он уселся на краешек кровати.
- По словам Марианы, мое имя произвело на вас большое впечатление.
- Марианы?
- Да, вчерашней официантки. Она же - хозяйка кафе. Припомнили? И прошу вас, никогда больше не смотрите ни на одну француженку с таким наглым упорством, а уж коль вы себе это позволили, немедленно начинайте атаку! Хотя тут у вас ничего бы не вышло! Мариана влюблена в моего хозяина, и для нее еще не пришел час разлюбить его.
Он сделал рукой игривый жест.
- Все они одинаковы. Ужасная скука! Подумайте только, триста с лишним лет наблюдать одно и то же! Женская слабость - тоскливое, удручающее зрелище. Будь моим хозяином кто-нибудь другой, я бы давно от него ушел.
- Что вы от меня хотите?
- Чтобы вы познакомились с моим хозяином.
- Не горю желанием.
Лепорелло поднялся, подошел к окну и несколько мгновений стоял молча, спиной ко мне. Не поворачиваясь, он сквозь зубы отпустил пару замечаний в адрес какого-то прохожего. Потом без всякого перехода заметил:
- Я вам не верю. Ваш ответ - результат разговора, который случился у вас вчера вечером со священником, а также дурно проведенной ночи. А еще вы опасаетесь, что мы с хозяином вздумаем вас дурачить. Если испанцу кажется, что над ним насмехаются, он становится невыносимым, испанцы способны поднять дикий скандал из-за сущей ерунды. Мой хозяин сумел избавиться от этого недостатка, но, по правде сказать, с ним никто и никогда шуток не шутил. Вернее, одно лицо позволило себе сыграть с ним отличную шутку… но лицо столь высокого ранга, что об обиде речь тут идти никак не может.
Он резко обернулся.
- Хотите пойти со мной? Я изложу вам причины, по коим мой хозяин и я оказываем вам честь… - Он с улыбкой поправил себя: - Прошу прощения. Я хотел сказать: желаем пригласить вас на встречу.
- Нет.
- Вы боитесь?
Я вскочил с кровати.
- Когда вам угодно?
Лепорелло засмеялся.
- Вот последнее средство, чтобы заставить испанца что-то сделать. Вы никак не хотите понять, что между трусостью и отвагой есть много всяких промежуточных качеств - вполне достойных и весьма полезных: расчетливость, осмотрительность, благоразумие. Какие вы, испанцы, странные и симпатичные! Мой хозяин вел бы себя точно так же! Вернее, именно так он и вел себя всю жизнь. Страх прослыть трусом для вас сильнее любых здравых доводов.
Он приблизился и похлопал меня по плечу.
- Ладно, собирайтесь.
- Может, вы все же соизволите сообщить, откуда вам известно, о чем именно я спорил вчера со священником? И что ночью…
Он остановил меня резким жестом:
- Профессиональный секрет.
- А если я скажу, что пойду с вами только после того, как вы мне все объясните?
- Обещаю исполнить вашу просьбу, только не сейчас. Друг мой! Если понадобилось столько подсказок, чтобы вы догадались, кто такой мой хозяин, разве я могу вот так сразу сказать, кто такой я сам?
- Проходимец, выдающий себя за Лепорелло.
- А почему не за дьявола? Если уж говорить о розыгрыше… Но одно вам скажу: я не бывший священник, как предположил вчера ваш друг. Не был удостоен такой чести.
5
Он затолкнул меня в маленький красный автомобиль, давно устаревшей модели, но хорошей марки.
- Вот на чем я езжу. У моего хозяина машина пороскошней, но такая же древняя, как и моя. "Роллс", знаете ли, двадцать пятого года. Вот это авто! Внушительное и респектабельное, как карета, салон обит бледно-голубым шелком. Женщины чувствуют себя там гораздо комфортнее, и, естественно, такая машина нравится им больше любых американских новинок - те впечатляют, но в них нет настоящего шика.
Мы мчались по левому берегу. Лепорелло оказался лихачом и, стараясь поразить меня своей удалью, то и дело нарушал не столько правила дорожного движения, сколько правила элементарного здравого смысла. Теперь автомобиль стал для него тем, чем вчера были трость и цветок, - предметом игры, а вернее сказать, инструментом игры с судьбой, он развлекался отчаянными виражами и упивался своим нелепым безрассудством. Но надо признать, в его манере управлять машиной не было ничего таинственного, ничего запредельного - как в игре с тростью и цветком, - скорее он поддался соблазну слегка припугнуть меня. Я же никакого страха не испытывал: меня внезапно захлестнула необъяснимая уверенность в его опытности. Замечу, что спокойствие мое абсолютно ни на чем не основывалось, мало того, именно оно, когда ко мне вернулась способность анализировать собственные ощущения, напугало меня больше, чем опасность, которой мы подвергались. Словно истинную угрозу таил в себе сам Лепорелло, а не его дорожные подвиги. Всякий раз, удачно справившись с очередным трюком, он смотрел на меня, точно ожидал одобрения, и я на самом деле одобрительно улыбался в ответ, пытаясь сделать улыбку по возможности спокойной, и, готов поклясться, такой она и получалась. Почему - не знаю, да только теперь это не имеет значения.
Мы оказались на острове Сен-Луи, и Лепорелло, немного покружив, затормозил у дома, который некто выстроил в XVII веке, чтобы другой некто из того же века - может, интендант, а может, и судья - там поселился. Именно этот дом и был нам нужен. Мы миновали ворота, внутренний дворик, потом по темной и роскошной лестнице - фантастически причудливому творению из резного дуба - поднялись на второй этаж. Лепорелло отпер дверь и пригласил меня войти.
- Хозяина нет дома. Но мы пришли, собственно, не для того, чтобы с ним повидаться, я хочу объяснить вам почему…
- …вы оказываете мне честь…
- Именно так.
Он закрыл дверь. В прихожей было темно. Лепорелло распахнул деревянные ставни на одном из окон, и на меня тут же накатило ощущение, будто я оказался на сцене, среди декораций. Разумеется, не в театре, но какая-то театральность во всем этом была и в то же время я не видел вокруг ничего ненастоящего или поддельного, все дышало чистейшей подлинностью. Допустим, потомкам господина интенданта или господина судьи каким-либо немыслимым образом удалось сохранить в неприкосновенности вестибюль дома, но ведь и в комнатах все пребывало в изначальном виде: не только мебель, но прежде всего ее расстановка свидетельствовали о чем-то старинном. Современный дизайнер совсем иначе обращается с пространством.
Лепорелло пригласил меня в большую комнату, которая одновременно служила и библиотекой.
- Садитесь.
Он указал на стул. Стул выглядел совсем древним и потому ненадежным. Лепорелло понял, что я боюсь, как бы стул не развалился от первого прикосновения.
- Садитесь, садитесь, - повторил он. - Это достойный и крепкий стул с богатой историей. Его обивка помнит тяжесть самых великих задов, так что и вашему не стыдно будет на нем посидеть.
Пока я устраивался, он метнулся к книжным шкафам, которые находились за моей спиной.
- Знаете, меня вовсе не удивляет ваш ошарашенный вид, это так понятно. Скажем, идет человек по дороге, и - раз! - навстречу ему дон Кихот…
Я на самом деле был совершенно сбит с толку, да и вел себя по-дурацки: сидел, закрыв глаза, сжав ладонями виски, и пытался по звуку угадать, чем занят за моей спиной Лепорелло. Я чувствовал себя идиотом - мой мозг работал как-то странно, вернее, как-то странно не работал, к тому же в мозгу проносились бессвязные и нелепые образы, не имеющие никакого отношения к нынешней ситуации - ни к Лепорелло, ни к Дон Хуану. В ушах моих звучала песенка, которой я много лет назад выучился у одной чилийской девушки, певшей ее очень мило:
Надвинь на глаза сомбреро,
взгляни на меня украдкой.
Надвинь на глаза сомбреро,
взгляни на меня тайком.
- Вы, конечно, помните, что однажды написали статью о Дон Хуане? К черту песню!
- Я написал несколько статей об этом господине.
Лепорелло держал в руке большой лист бумаги с наклеенной на него вырезкой из журнала. Каждый абзац начинался с синей заглавной буквы.
- Остальные статьи получились менее удачными, а вот в этой есть одна фраза, которая пришлась нам по душе.
Фраза была подчеркнута красным карандашом.
- Дон Хуан искренне вас благодарит за комплимент, к тому же в нем таится верная догадка. Руки Дон Хуана и вправду хранили аромат женских тел, они пропитывались дивными запахами, словно побывали в корзине, наполненной розами. Прочитав ее, мы решили написать вам или даже нанести визит, но хозяин побоялся, что вы оскорбитесь, получив послание за подписью Дон Хуана Тенорио и Оссорио де Москосо… - Он ударил кулаком по столу, и этот жест показался мне в данной ситуации совершенно неуместным, даже нелепым. - Оссорио де Москосо! Вы знали, что это вторая фамилия Дон Хуана? Вернетесь в Испанию, поищите запись о его крещении, найдите там фамилию его матери доньи Менсии. В севильских архивах, разумеется.
- В Севилье никогда не было никаких Оссорио де Москосо.
- Поищите, поищите - и прославитесь в научном мире. А еще вы там обнаружите запись о бракосочетании указанной дамы с доном Педро Тенорио.
- Вам прекрасно известно, что Тенорио в Севилье жили до того, как были введены приходские регистрационные книги.
- Тогда не ищите. - Он забрал протянутый мною лист.
Я хотел встать. Лепорелло запротестовал.
- Вы торопитесь?
- Но ведь вы все мне объяснили. Разве не так?
- В общих чертах, в общих чертах…
- Ну вот.
- Я понимаю, если бы здесь находился Дон Хуан собственной персоной, это было бы убедительнее, но, как я уже сказал, он отлучился из дома. Наверно, повез Соню в Фонтенбло или куда-нибудь еще. Соня, - объяснил он, - это вчерашняя девушка. Шведка, и очень красивая, как вы могли убедиться. Обратили внимание на ее?.. - Он описал руками круги на уровне груди. - Редкая девушка! Но она зачем-то хранит невинность. И безумно влюблена в моего хозяина. А есть люди, утверждающие, будто северные женщины холодны. Не бывает холодных женщин, друг мой! Бывают только глупые мужчины, которые держат в руках гитару и не умеют на ней играть.
- А ваш хозяин, разумеется, виртуозный гитарист.
- Кто же станет спорить! Но, прошу заметить, его интересует только техническая сторона процесса, женщина для него - лишь инструмент. Поверьте, я не жонглирую словами! И всем известно: женщины, попадавшие в руки моему хозяину, рождали совершенно неожиданные мелодии. У Дон Хуана много достоинств, но меня в нем больше всего восхищает то, что самый грубый инструмент начинает звучать у него божественно.
Я встал.
- До сих пор вы пичкали меня банальностями. А я рассчитывал хотя бы поразвлечься.
- Очень сожалею. - Он спрыгнул со стола и шагнул к двери. - Может, мы еще увидимся, а может, и не доведется. Хотите выпить со мной по рюмочке? Не здесь, за углом есть бистро. Мой хозяин пригласил бы вас с большими церемониями и в более изысканное место, а я всегда предпочитал таверны и харчевни. У меня грубые вкусы. - Он замешкался в прихожей. - Ну, не хмурьтесь, не хмурьтесь. Вы все еще сердитесь? Мы с хозяином и не надеялись, что вы нам поверите, но посчитали своим нравственным долгом выразить вам благодарность, не скрывая наших имен. А вы вбили себе в голову, что вас мистифицируют… Неужели вы вот так сразу утратили чувство юмора?