- Не хочу, потому что вы уже и сами это знаете. Дон Хуан не способен сделать своих возлюбленных любовницами. Не смотрите на меня так. Сколько раз вам доводилось читать о его импотенции… А объясняется все очень просто: он родился в Севилье в 1599 году, то есть почти триста семьдесят лет назад. Надеюсь, вы понимаете, - продолжал Лепорелло, - Дон Хуан отнюдь не всегда вел себя таким образом. В былые времена ни одна женщина не могла бы обвинить его в мужской несостоятельности. Его действительно называли Обманщиком, но совершенно по другой причине, собственно, тогда он и не был, как нынче, настоящим Обманщиком, прозвище возвещало скорее будущие подвиги. И не могу не добавить: никогда его особый и совершеннейший способ любви не достигал таких вершин, как нынче. Да, сегодня Дон Хуан достиг совершенства в искусстве сделать женщину счастливой, беда в том, что неизбежно наступает некий момент, когда счастье требует еще и плотского воплощения, чего, к счастью, Дон Хуан дать не может… - Он запнулся и изобразил руками нечто двусмысленное… скажем, из-за своего почтенного возраста. Но будь он в силе, женщины этого не выдержали бы. - Он снова замолк и повторил прежний жест. - Человеческая природа, друг мой, устанавливает пределы степени или накалу наслаждения, и то наслаждение, которое мог бы дать женщинам мой хозяин, стало бы для них гибельно. Но они-то этого не ведают, они жаждут полноты… И вот в миг высшего взлета их желаний мой хозяин, как тореро, ловко делает обманный взмах плащом и… бык проносится мимо, хотя иногда и задевает тореро рогом… тогда приходится тащить его в больницу. - Он вкрадчиво засмеялся. - Что я только что и сделал. Оставил его на руках Марианы и под присмотром доктора Паскали. - Он помолчал и добавил: - Мой хозяин ведет себя безрассудно. Вечно впутывается во всякие истории, но о практических последствиях не задумывается. Теперь я должен срочно добыть денег, а где, скажите на милость, их взять? Только в казино… Эх, не миновать греха - придется жульничать… Хотите пойти со мной?
9
Я проводил его до дверей казино и уже успел откланяться, когда Лепорелло вдруг окликнул меня.
- Вам теперь нечем будет заняться. Если останетесь в одиночестве, увязнете в мыслях, и заснуть они вам не дадут. Мой вам совет: примите вещи такими, как они есть, и, главное, не ищите всему объяснений. Так поступают благоразумные люди, хотя вы, на беду, к их числу не относитесь. Но я все-таки хотел бы вам помочь, я тут пораскинул мозгами… - Он сделал паузу. - У вас есть в Париже подружки?
- Нет.
- Ужасная ошибка! Ведь для чего нужны женщины? Чтобы помочь человеку отдохнуть и забыться! Сегодня вам необходима женщина. - И, увидев мою улыбку, добавил: - Да я не о том! Можно по-разному нуждаться в женщине, и даже вполне целомудренно, хотя от такого варианта проку меньше всего. Но у вас сегодня особый случай. Вам надо перестать думать о себе, надо попытаться понять другого человека, чтобы помочь ему, а может, даже спасти. Скажем, помочь несчастной женщине, соблазнительно, знаете ли, несчастной… Я имею в виду Соню…
- Я с ней незнаком.
- Это к лучшему. Есть ситуации, когда незнакомый человек вызывает больше доверия, чем близкий друг. Отнесите-ка ей платок и пистолет. Вот адрес.
И тут он словно испарился. А я остался стоять на незнакомой мне, довольно мрачной парижской улице и в одной руке держал пакет, чье содержимое очень не понравилось бы полиции, в другой - бумажку с адресом. Окажись поблизости река, я наверняка бросил бы все это в воду и поскорее бежал бы прочь. Но реки, как на грех, не было, и я мечтал поскорее выбраться из этого неприветливого места, мечтал избавиться от пистолета. Я увидел такси, остановил его и назвал адрес Сони. Ехать пришлось долго. Жила она на тихой и просторной улице с элегантными домами, кажется, это был XVI округ. У тротуаров тут и там застыли дорогие машины. У подъезда Сониного дома стоял двухместный спортивный автомобиль красный с черным верхом.
- Да, это здесь, - подтвердил привратник. - Шестой этаж налево.
Он указал на лифт. Соня жила на последнем этаже. Я не сразу решился позвонить. Сердце мое бешено колотилось, и мне хотелось повернуть назад, не ввязываться в очередную авантюру. Но я вызвал в памяти образ Дон Кихота, а также вспомнил о пистолете, спрятанном в кармане пиджака. И нажал кнопку звонка.
- Вы из полиции? - спросила Соня слегка дрогнувшим голосом.
Но сначала мы несколько мгновений молча смотрели друг на друга.
- Нет. Я не из полиции.
- В таком случае…
- Я принес вам вот это.
Я протянул ей пакет. Она тотчас узнала пистолет.
- Где вы его взяли?
- Под софой. А платок - в машине.
- Как, и платок?
- Да.
Она провела ладонью по лбу.
- Спасибо.
Я хотел попрощаться. Она остановила меня.
- Подождите. А он?
- Он жив.
- Войдите, прошу вас.
Она распахнула дверь. Я еще колебался. Она повторила:
- Пожалуйста, войдите. Разве вы не понимаете… - Я вошел, она закрыла дверь и встала, прижавшись к ней спиной. - Я хочу знать…
Она начала всхлипывать. Плакала она долго, а я не знал, что делать, и стоял неподвижно, молча, не пытаясь ее успокоить. Я глядел на нее, рассматривал ее, а заодно краем глаза рассматривал и помещение, где мы находились: маленький холл, устланный ковром, мягкий свет, узкий диванчик, очень красивая акварель Дюфи, старинное зеркало в темной раме. За моей спиной что-то колыхалось, и это что-то бросало на стену длинную и расплывчатую тень.
На Соне были серая юбка и зеленый свитер, шею украшали мелкие, тоже зеленые, бусы. Она оказалась довольно высокой, чуть выше меня…
Теперь мне трудно вспомнить, что я тогда о ней подумал, ведь мы виделись и после, а первые впечатления обычно смешиваются с более поздними, заслоняются ими. Но, помнится, она не слишком понравилась мне, по крайней мере с первого взгляда, и не потому, что была некрасивой, нет, я сразу отдал должное ее привлекательности, просто я воспринимал ее как несчастную возлюбленную Дон Хуана, и меня интересовало прежде всего то, что было оставлено в ней Дон Хуаном, то, что он сотворил и преобразил в ее душе. Рыдания Сони могли пронять кого угодно, что уж говорить обо мне, человеке по натуре сентиментальном. Да вот только в тот миг мне представилось, будто рядом со мной не живое существо, а литературный персонаж. Соня была обманутой возлюбленной человека, который выдавал себя за Дон Хуана и вел себя до определенного предела соответствующим образом: и меня как раз интриговал оттенок, вносимый вот этим "до определенного предела", я готов был засыпать Соню вопросами, на которые она наверняка не сумела бы ответить. Нынешняя проделка Обманщика показалась мне по сути своей не только новой, но и весьма оригинальной, именно ею была теперь занята моя голова. После разговора с Лепорелло самозванец целиком и вопреки моей воле завладел моими мыслями, это походило на наваждение. Да, именно вопреки моей воле, вопреки моим словам и поступкам, что-то менялось в моем сознании, и если честно признаться, в глубине души я был рад, что впутался в эту историю.
- Давайте выпьем по рюмочке! Мне надо спросить вас кое о чем.
Это сказал не я, эти слова произнесла Соня, мягко взяв меня за руку и потянув за собой. Мы вошли в комнату, довольно большую, и она сразу показалась мне знакомой, хотя я никогда здесь не бывал. Что-то роднило ее с квартирой Дон Хуана, но - как бы выразиться поточнее? - здесь все звучало глуше, было чуть смазано, словно обитавший здесь человек самый отчетливый отпечаток своей личности оставил в другом доме. В целом же комнату по виду можно было назвать и кабинетом и гостиной (хотя, наверно, она служила и спальней), где жила богатая студентка с хорошим вкусом. Из вежливости я похвалил какую-то картину и розы на столе.
- Каждое утро мне их доставляли из Испании. По его заказу.
Мы сели. Соня больше не плакала. Она вытерла слезы и, пока я говорил банальности о красоте испанских роз, кисточкой припудрила покрасневшие веки.
- Дайте сигарету.
Я протянул ей свои "Монтеррей".
- Он курит такие же.
Я ждал вопросов. И вопросы посыпались - самые обычные: в каком он состоянии, оказана ли ему нужная помощь и так далее. Его имени она не произносила.
Потом Соня спросила, кто я такой и почему принес ей платок и пистолет. Я весьма бегло описал свои отношения с Лепорелло и то, как оказался замешан в эти события. Я старался поменьше говорить о себе и тоже избегал имени Дон Хуана.
- То есть вы его не знаете?
- Нет.
- А хотите услышать, почему я решила его застрелить? Знаете, ведь за несколько минут до вашего прихода я всерьез подумывала о самоубийстве…
- Кажется, для этого нет оснований.
- Я чувствовала себя виноватой, я до сих пор чувствую себя виноватой, но теперь начинаю сомневаться в мере собственной вины. Правда, и в свою способность рассуждать здраво я тоже пока не верю.
- А в мою? Я готов помочь вам разобраться в себе.
- Именно это мне и нужно, чтобы продолжать жить дальше, - знать, какова на самом деле мера моей вины. Стреляя, я считала, что права. Потом, уже здесь, одна, я разрушила систему собственной защиты и почувствовала себя разом и преступницей и жертвой… Во всем этом столько противоречий, я совершенно запуталась. Эта страсть была случайным и не слишком долгим периодом в моей жизни, теперь я начинаю приходить в себя. Пожалуй, слово "страсть" не слишком подходит, но лучшего я подобрать не могу. Возможно, это были колдовские чары или что-то вроде того. Я всегда была - и, надеюсь, останусь - холодной женщиной.
- Но все же полчаса назад вы плакали.
- И снова буду плакать! Многие вещи мне трудно будет забыть, они останутся в памяти навсегда. Знаете, за все это время слово "любовь" ни разу не прозвучало. Я хочу сказать - в обычном смысле, как любовь мужчины и женщины.
- А чем же еще это могло быть?
- Не знаю.
Соня помолчала. Потом встала, порылась в лежащих на столе бумагах и протянула мне переплетенные в тетрадь машинописные листы. Я прочитал название: "Дон Жуан. Анализ мифа".
- Это моя диссертация. Я защитила ее в Сорбонне два месяца назад.
Я принялся листать рукопись. Соня снова села и несколько минут не открывала рта. Затем поднялась, наполнила рюмки и, не спрашивая, взяла у меня сигарету. Я молча наблюдал за ней. И вдруг сообразил, что до сих пор не позволял себе увидеть в ней женщину. Теперь, разглядывая ее, я вполне оценил достоинства, о которых говорил Лепорелло, и открыл новые. Мало того, я уже начал чувствовать силу ее чар.
- Я не знаю, кто вы, да это и не имеет значения, - заговорила Соня. - Будь вы моим другом или хотя бы знакомым, я бы не стала вам ничего рассказывать. Вы наверняка католик и легко поймете причину - ведь для исповеди вы охотнее выбираете незнакомого священника. К тому же хорошо, что вы испанец. В ваших странах, насколько мне известно, еще ценят так называемую женскую чистоту, а если и не ценят, то, по крайней мере, не презирают женщин, не имеющих любовного опыта. Моему соотечественнику никогда не пришло бы в голову спросить, девственница ли я, но скажи я "да", он расхохочется мне в лицо. И будет смеяться еще громче, узнав, что я храню девственность по доброй воле, а предрассудки или комплексы тут ни при чем. В этом смысле я спокойна: мое сексуальное поведение не подчинено какой-то темной силе или клубку смутных причин, которые так интересуют психоаналитиков. В детстве я была верующей, а когда перестала верить, главное различие между мной и подругами заключалось в том, что они мечтали достичь семнадцати лет и завести друга, а я не спешила. Должна признаться, холодный темперамент мне в этом помогал; любые сведения о сексе я воспринимала равнодушно, и когда позднее мне захотелось отыскать внебиологический смысл девственности, то, честно говоря, я его не обнаружила. Я, как и все, могла выйти замуж и вовсе на собиралась оставаться старой девой. Но замужество не входило в мои ближайшие планы, как и любовные или просто сексуальные отношения. Повторяю, мой темперамент позволял мне обходиться без этого, что с профессиональной точки зрения было весьма полезно. Любовь и секс крадут слишком много времени у женщины, которая решила заниматься наукой.
Наверно, я рассмеялся или просто улыбнулся. Она помолчала.
- Вам это кажется странным?
- Да. Но вы до сих пор не объяснили мне еще одной вещи. Почему вы выбрали дон Жуана в качестве предмета научного исследования?
- Кьеркегор, Моцарт, потом Мольер и еще один поэт. Интеллектуальное любопытство.
- Никогда не поверю, что какая-нибудь женщина может испытывать к Дон Жуану чисто интеллектуальное любопытство.
- Ну, если и было что-то еще, то это что-то таилось глубоко в подсознании и до сих пор там остается. Уверяю вас, у меня никогда не было каких-то особых догадок касательно личности Дон Жуана или мифа о нем. Моя диссертация не содержит ничего нового: компиляция, систематизация, сопоставление никогда раньше не сводимых вместе материалов. Я привожу все в систему, выявляю новые связи, переклички. Современная научная работа.
Она шутливым жестом указала на тетрадь.
- А он мне сказал, что диссертация никуда не годится.
Впервые за весь вечер в словах ее прозвучала любовь, таким тоном девушки обычно произносят, смежив веки: "Он открылся мне в любви".
- Он сказал это в тот самый вечер, когда я защитила в Сорбонне диссертацию. Народу собралось мало, но он сидел в зале, сидел с таким скучающим видом, точно думал поразвлечься, да ошибся адресом. Он смотрел на меня, и я все время гадала, кто бы это мог быть - кто-то из круга моих друзей или просто знакомый, с которым я однажды поболтала и тотчас вычеркнула из памяти? Никто из зала меня не поздравлял, меня не ждал возлюбленный, с которым мы вместе пошли бы отпраздновать мой маленький триумф. Я осталась в аудитории одна, и тогда он подошел ко мне и, словно это было совершенно в порядке вещей, заговорил, и беседа наша длилась невесть сколько времени, и я не нашла тут ничего странного, как не удивило меня и его приглашение поужинать вместе и продолжить разговор. Сначала я приняла его за иностранца, занимающегося дон Жуаном, или, скажем, за преподавателя литературы, который знает больше меня о том, в чем я мнила себя большим специалистом. Но стоило нам сесть в ресторане за столик, как мне стало с ним легко, словно со старинным и самым близким другом. Именно тогда он сказал, что моя гипотеза неверна, что настоящий Дон Хуан Тенорио абсолютно не был похож на того субъекта, чей нравственный облик я обрисовала в диссертации. И мне было приятно слышать это и даже лестно… Вдруг она спросила: - А вы были когда-нибудь влюблены? - Но ответа ждать не стала. Резко поднялась с софы и, все более загораясь, продолжала рассказывать, помогая себе жестами. Порой слова ее трепетали от нежности. - Я слушала не столько то, что он говорил, сколько то, как он говорил. Тон, манера смотреть на меня, мимика, движения, что-то невыразимое, окружавшее его, словно аура, все это сладко ранило меня, ранило исподтишка, ведь как мне тогда казалось, я улавливала лишь рассуждения о дон Жуане, а остальное, не вызывавшее головного интереса, проплывало мимо. Тем не менее я впитывала ласку его голоса. И, видимо, отвечала ему, улыбалась, поддерживая разговор, но на самом деле мои реплики и улыбки рождались чем-то новым во мне, глубокой жаждой счастья, неведомой и ошеломительной.
Она повторила вопрос:
- Вы были когда-нибудь влюблены?
- Да.
- Именно так это и начинается?
- И так тоже.
- Но такое начало обычно или же исключительно?
- Именно так влюбляются все на свете.
Например, я сам. Вот уже несколько минут, после того как Соня встала и слова ее сделались именно ее словами, как смех или слезы, а не сухим изложением абстрактных умственных построений, я испытывал смущение и растерянность, я начал влюбляться.
- Клянусь, я могу вспомнить каждую минуту, каждое слово, и душа моя затрепещет от воспоминаний - но так сживаешься с судьбой героя в пьесе, с которым на два-три часа соединяешься и чью историю хочешь примерить на себя.
- Иными словами, внутри вас возникла новая женщина, от которой теперь не осталось и следа?
- Вовсе нет. Это была все та же я. Все было моим и до сих пор остается моим - но так принадлежит человеку украденная вещь.
Я засмеялся. Не потому, что сравнение показалось мне очень уж смешным, нет, мне нужно было засмеяться или сделать что-нибудь нелепое и таким образом замаскировать волнение, в которое приводила меня близость Сони. Со мной происходило именно то, что она так педантично и точно описывала. Но мой смех ее не задел, кажется, она его и не заметила.
- В тот вечер я без малейшего смущения сама назначила ему встречу - на следующий день. Я была им совершенно околдована и, когда мы расстались, даже не сразу почувствовала одиночество. Да я и не была одна, впервые в жизни я не была одна. Вот здесь, укладываясь спать, я разговаривала с ним и, вдруг обнаружив это, расхохоталась над своим безумием, но говорить не перестала, пока не заснула, наверно, так разговаривают во время молитвы с Богом. Весь следующий день мы провели вместе. И следующий, и следующий. Через четыре дня он сказал, что дела заставляют его уехать из Парижа и мы какое-то время не сможем встречаться. В этом не было ничего странного, но как я грустила, как тосковала… Я физически ощущала ход часов, я сама растворялась в потоке времени и впервые поняла, что такое одиночество. Когда вечером он позвонил мне, я разрыдалась в трубку.
Я перебил ее:
- А вас не удивило его имя?
- Имя? Почему вы об этом спрашиваете? Я не знаю, как его зовут, но до сих пор не замечала этого. - Она растерянно присела на краешек стола. - Я никогда не спрашивала, как его зовут, да и не было нужды спрашивать, имя ничего бы не прибавило.
- Когда Иаков сражался с ангелом, он спросил его об имени, а один из пророков, насколько мне помнится, вопрошал о том же Иегову.
- Но ведь Иаков не был слит воедино с ангелом, а пророк - с Богом, как мы с ним.
- С кем - с ним? - С ним, с ним… - Она поднесла ладони к щекам, изумленная, сбитая с толку. - Ах, теперь я должна узнать его имя, потому что чары рассеялись! Скажите мне его!
- Я не знаю.
Она повернулась ко мне спиной, шагнула к окну и прижалась лбом к стеклу. Я видел, как блики от башенного прожектора вспыхивали на ее помрачневшем лице.
- Я хочу, чтобы вы поняли, - сказала она, не глядя на меня, - мне не нужно было знать его имя.
- Зачем же это должен понять я?
- Потому что тогда и я сама смогу понять.
- Когда любишь, имя становится помехой. Любимая - это "она". И когда любимая принадлежит тебе, когда по-настоящему становится твоей, ты придумываешь ей сокровенное имя, и в этом имени - тайна любви.
Она быстро обернулась.
- Вы знаете это по опыту?
- Нет, из книг.
Я вырос бы в ее глазах, сославшись на собственный опыт, ссылка на чужой ее разочаровала. Она снова подошла ко мне, но душой оставалась где-то далеко.