- Может быть, тетя Рене заразилась корью? - вступила в разговор Мари-Ноэль. - Говорят, она начинается с головной боли. Но для тети Рене это не страшно, ведь она не собирается рожать ребеночка.
Не очень удачное замечание. Рене вспыхнула и бросила на племянницу злобный взгляд, а Франсуаза, с неодобрением посмотрев на дочь, находчиво, пожалуй, даже слишком, перевела разговор, спросив Поля, как себя чувствует рабочий, который обжег руку в плавильной печи.
- Если бы деньги, которые идут на пособия по болезни, шли в дело, нам легче было бы без страха смотреть в будущее, - сказал Поль. - А теперь рабочие пользуются любым предлогом, чтобы бить баклуши, зная, что спокойно проживут за наш счет. Когда был жив отец, все было по-другому.
- Наш отец был человек умный и честный, - неожиданно произнесла Бланш. - Чего, к сожалению, нельзя сказать о его сыновьях.
"Молодец, Бланш", - подумал я, глядя на нее с удивлением. Поль, выдвинув челюсть и покраснев так же густо, как жена, проговорил быстро:
- Ты хочешь сказать, что я кого-нибудь обманываю?
- Нет, - сказала Бланш, - ты сам обманываешься.
- О, пожалуйста, - утомленно произнесла Франсуаза, - неужели обязательно все это обсуждать за столом… Я думала, мы хоть раз в жизни забудем про дела.
- Моя дорогая Франсуаза, - сказал Поль, - если бы Жан соизволил вложить в фабрику хотя бы четверть того, что он тратит на дурацкие побрякушки, вроде той броши, что приколота у вас на груди, нам вообще не пришлось бы обсуждать дела. Никто бы ни на что не пенял. И меньше всех я.
- Вам самому известно, что это первый подарок за много месяцев, - сказала Франсуаза.
- Допустим. Но, возможно, другим повезло больше, чем вам.
- Каким другим?
- Откуда мне знать? Разъезжает по свету у нас один Жан. Я остаюсь дома. Привилегия младшего брата.
Достаточно злобный выпад, но наконец я получил последнее, недостающее звено. Поль - тоже де Ге, cadet. И, судя по его поведению, примириться он с этим не может. Мозаичная картина больше не была загадкой, все встало на свои места. Вот только вряд ли Рене будет очень удобной невесткой.
- Если вы хотите намекнуть, - сказала Франсуаза, - что Жан выкидывает деньги на других женщин…
- Ну да, - вклинилась в разговор Мари-Ноэль, - ведь папа купил подарки для тети Бланш и тети Рене, и, что до меня, мне очень хочется узнать, что он им привез.
- Ты успокоишься наконец? - сказала Франсуаза, поворачиваясь к ней. - Или выставить тебя из-за стола?
Мы уже прикончили телятину и овощи и приступили к фруктам и сыру. Я почувствовал, что пора разрядить атмосферу.
- Может быть, откроем подарки? - весело сказал я. - Я согласен с Франсуазой, давайте за будем о семейных делах. Начинай, Рене, пусть подарок прогонит твою мигрень.
Мари-Ноэль попросила у меня разрешения выйти из-за стола и, подбежав к Рене, встала рядом. Та нехотя развязала ленточку. Отложила в сторону узорчатую обертку и несколько слоев папиросной бумаги. Мелькнул кусочек кружева, Рене приостановилась и торопливо сказала:
- Разверну дальше наверху. Боюсь испачкать.
- Но что это такое? - спросила Франсуаза. - Блузка?
Мари-Ноэль опередила тетю, протянувшую руку к папиросной бумаге, и выхватила из нее тончайшую ночную сорочку, легкую и прозрачную, как паутинка, - легкомысленный покров новобрачной в летнюю ночь.
- Какая прелесть! - сказала Франсуаза, но в ее тоне не хватало теплоты.
Рене забрала милый пустячок у Мари-Ноэль и снова завернула в папиросную бумагу. Она не поблагодарила меня. Только сейчас я понял, что совершил faux pas. Этот дар не предназначался для посторонних глаз. Девочка была права, когда сказала, что подарок - личное дело и люди предпочитают разворачивать его без свидетелей. Но заглаживать вину было поздно. Поль хмуро смотрел на жену. Франсуаза улыбалась искусственной сияющей улыбкой, как человек, который хочет сделать вид, что ничего особенного не произошло. На лице Бланш было презрение. Радовалась одна Мари-Ноэль.
- Она будет у вас парадная, да, тетя Рене? Как жаль, что никто, кроме дяди Поля, вас в ней не увидит. - И стрелой кинулась на его сторону стола. - Интересно, что папа привез вам? - сказала она.
Поль пожал плечами. Подарок жене притупил остроту ожидания.
- Понятия не имею. Можешь сама развернуть, - сказал он.
Взяв нож, она перерезала бечевку дрожащей от волнения рукой. А я искал оправдание для Жана де Ге. Я припомнил вчерашний вечер, встречу у лестницы внизу… Только теперь я понял, чего от меня ждали. При tête à tête в отсутствие Поля легкомысленное подношение было бы кстати. Но в столовой, рядом с сыром, оно было не к месту. Однако, решил я, промах искупается тем, что Жан де Ге вез подарок не только ей, но и брату. Увы, я ошибался. Худшее ждало меня впереди. Девочка с удивленным видом вытащила из гофрированной бумаги небольшой пузырек.
- Лекарство, - сказала она. - Тут написано: "Эликсир". - И, глядя на печатный вкладыш, прочитала во всеуслышание: - "…повышает тонус органов. Гормональный препарат для противодействия импотенции…" Что такое импотенция, папа?
Поль выхватил у нее пузырек со вкладышем, чтобы прекратить чтение.
- Дай это сюда и замолчи, - сказал он, засовывая пузырек в карман, затем в ярости обернулся ко мне: - Если таково твое представление о шутке, то я его не разделяю.
Он встал и вышел из комнаты. Все молчали. Гнетущая тишина. На этот раз я не смог найти оправдания Жану за его бессмысленную жестокость.
- Как не стыдно! - укоризненно сказала Мари-Ноэль. - Дядя Поль разочарован, и я его понимаю.
Я почувствовал на себе взгляд Гастона, стоявшего у буфета, и опустил глаза в тарелку. Я был один в стане врагов. На Рене я не осмеливался и взглянуть, неодобрительное покашливание Франсуазы говорило о том, что у нее поддержки я тоже не найду. Жан де Ге, даже вдрызг пьяный, не сумел бы так все изгадить и запутать, как я. Просить прощения было бесполезно.
- "Благодарю Тебя, Боже наш, что насытил нас земными благами…"- сказала Бланш и поднялась со своего места. Франсуаза и Рене последовали за ней, и я остался один стоять у стола.
Вошел Гастон с подносом и щеткой, чтобы смести со стола крошки.
- Если господин граф собирается ехать на фабрику, машина стоит у ворот, - сказал он.
Я встретил его взгляд, в нем был упрек. Это окончательно меня доконало, только его преданность поддерживала мою веру в себя.
- То, что сейчас произошло, - сказал я, - не было сделано умышленно.
- Да, господин граф.
- По сути дела, это была ошибка. Я забыл, что там, внутри.
- По-видимому, господин граф.
Что еще я мог сказать? Я вышел из столовой и прошел через холл на террасу: у самой лестницы стоял "рено", а у открытой дверцы - ждущий меня Поль.
Глава 8
Избежать встречи было нельзя. За все, что случилось, в ответе был я. То, что Жан де Ге намеревался сделать с оглядкой, один на один, я испортил своим легкомыслием и напускной непринужденностью.
- Ладно. Садись. Веди ты, - отрывисто сказал я и забрался в машину следом за Полем.
Я отдавал себе отчет в том, что, выдав себя за другого человека, присвоив не только его внешность, но и внутреннюю суть, я должен искупать проступки, совершенные мной самим, хоть и под его именем. Это казалось мне почему-то делом чести.
- Я сожалею о том, что произошло, - сказал я. - Это недоразумение. У меня в чемодане все перепуталось.
Поль ничего не ответил, и, взглянув на него сбоку, в то время как мы поднимались по склону холма и ехали мимо церкви, я впервые заметил его сходство с Бланш - те же узкие губы с опущенными вниз уголками. Но прямой нос и густые брови были у него одного и землистый цвет лица - тоже; у Бланш лицо гладкое, бледное, с нежной кожей.
- Не верю я тебе, - сказал он наконец. - Ты поступил вполне сознательно, чтобы выставить меня на посмешище перед всеми, даже перед слугами. Представляешь, как они сейчас валяются со смеху на кухне! И я бы смеялся до упаду, будь я на их месте.
- Глупости, - сказал я, - никто ничего не заметил. И я уже сказал тебе: произошло недоразумение. Забудь это.
Мы проехали деревню и покатили мимо кладбища по прямой дороге, ведущей к лесу.
- Я всю жизнь мирился с твоими шуточками, - снова заговорил Поль, - но всему есть предел. Одно дело развлекаться в клубе, в мужской компании, другое - куражиться над человеком в присутствии его, да и своей жены и ранить их чувства в придачу. Честно говоря, я не думал, что даже у тебя такой дурной вкус.
- Ладно, - сказал я, - я извинился. Что еще ты от меня хочешь? Если ты не веришь, что произошло недоразумение, говорить больше не о чем.
Лес обступил нас со всех сторон, солнечный, радостный, золотисто-зеленый - дуб, граб, лещина и бук, деревья, которые с течением времени делаются все раскидистей, стволы все бледней, а листва дает свет, а не тень. В отличие от хвойных, темных и зимой и летом, их цвет от весны к осени становится все сочнее, и сейчас, на исходе лета, они роняли на землю яркие краски.
- И еще одно, - сказал Поль, - тебе не кажется, что пора перестать относиться к Рене как ко второй Мари-Ноэль? Если ты балуешь свою дочь - это твое дело, меня это не касается, но я возражаю против того, чтобы мою жену превращали в пустую куклу потому только, что ты ищешь всеобщего признания.
Что мне было сказать в свою защиту? Я постарался представить, как поступил бы Жан де Ге, если бы ненароком вытащил ночную рубашку на всеобщее обозрение.
- Все женщины любят, чтобы их баловали, - сказал я. - Ты же видел, что я подарил Франсуазе. Естественно, я и Рене хотел привезти какой-нибудь красивый пустячок. Не дарить же ей жития святых, как Мари-Ноэль!
Поль повернул машину налево, и, покинув асфальтовое покрытие, мы очутились на песчаной проселочной дороге. Лес стал редеть, впереди была прогалина.
- Подарок твой вульгарен, а дарить его за обедом было бестактно! - сказал Поль. - Ты бы посмотрел на Франсуазу, не только на Рене. Во всяком случае, если снова вздумаешь дарить что-нибудь моей жене, посоветуйся сперва со мной.
Дорога сузилась, и я увидел, что она кончается тупиком. Прямо перед нами тянулся длинный ряд домиков для рабочих, направо, посреди огромного двора, возвышалось похожее на сарай строение с покатой крышей и высокими железными трубами, его окружали другие строения, поменьше; двор был обнесен оградой, отделявшей фабрику от домиков и дороги. Повсюду сновали рабочие с тачками, бежала по рельсам вагонетка с огромной грудой стеклянного лома. Из труб вместе с дымом вырывался звук, похожий на тяжелое дыхание больного, - это дышала жаром плавильная печь. Поль провел машину в ворота, остановился у сторожки сразу за ними, вышел и, не сказав больше ни слова, зашагал через двор ко второму большому зданию позади строения с высокими трубами.
Я пошел следом за ним и, пробираясь между рельсами для вагонеток, догадался по хрусту под ногами, что земля покрыта крошечными частичками стекла, мягкими, как песок на взморье. Стеклянный песок был повсюду, в грязи под ногами, в самой почве, и горы отходов тоже были из стекла, голубого, зеленого и желтого. Рабочие с ручными тележками останавливались, чтобы меня пропустить, и я заметил, что Полю они кивали, мне же улыбались, правда без особой почтительности, но с теплотой и дружелюбием, как своему; чувствовалось, что они искренно рады меня видеть. Это польстило моему тщеславию, я постыдно радовался тому, что их симпатия проявлялась по отношению ко мне, а не к Полю.
Поль подошел к длинному двухэтажному дому восемнадцатого века с крышей из покрытой лишайником красной черепицы и, открыв дверь, переступил порог квадратной обшарпанной комнаты с панелями на стенах и каменным полом; я за ним. Посреди комнаты стоял стол, заваленный книгами, скоросшивателями и бумагами, в углу - большая конторка. Когда мы вошли, из-за стола поднялся лысый человек в очках, со впалыми щеками, одетый в темный костюм.
- Bonjour, monsieur le comte, - сказал он мне. - Значит, вам стало лучше?
Я понял, что Поль рассказал ему какую-то сказку о том, что я болен, или у меня похмелье, или и то и другое, и заметил, что улыбка у этого человека была боязливая, робкая, а не приветливая и сердечная, как у рабочих, и глаза за очками смотрят тревожно.
- А со мной ничего не было, - сказал я. - Я просто спал как убитый.
Поль засмеялся - невеселым презрительным смехом человека, которому вовсе не смешно.
- Да, наверно, приятно поваляться утром в постели, - сказал он, - мне это недоступно уже много лет, да и Жаку тоже, если на то пошло.
Тот сделал примирительный жест, глядя то на меня, то на Поля, не желая задеть ни одного из нас, затем сказал:
- Может быть, вы хотите обсудить что-нибудь наедине? Если так, я вас оставлю.
- Нет, - сказал Поль, - будущее фабрики касается вас не меньше, чем нашей семьи. Я, как и вы, хочу услышать, чего Жан добился в Париже.
Они смотрели на меня, я - на них. Затем я подошел к стулу у конторки, сел и вынул сигарету из лежащей там пачки.
- Что именно вы хотели бы знать? - спросил я, наклонившись, чтобы прикурить; это помогло мне скрыть от них лицо - я боялся, как бы оно не выдало мои сомнения в том, какого ответа от меня ждут.
- О, Mon Dieu… - сказал Поль в отчаянии, точно мой осторожный, уклончивый ответ был последней каплей, переполнившей чашу терпения. - Нас всех интересует только один вопрос: закрываем мы фабрику или нет.
Кто-то - кажется, мать? - говорил что-то насчет контракта. Поездка в Париж была связана с этим контрактом. С каким-то Корвале. Жан де Ге должен был его заключить. Этого они все ждали. Что ж, прекрасно, они его получат.
- Если ты хочешь спросить, удалось ли мне возобновить контракт с Корвале, отвечаю: да, - сказал я.
Они глядели на меня во все глаза. Жак крикнул "Браво!", но Поль прервал его:
- На каких условиях, с какими поправками? - спросил он.
- На наших. Без всяких оговорок.
- Ты хочешь сказать, что они будут брать наш товар на прежних условиях, несмотря на более низкие цены, которые они платят другим фирмам?
- Я их уломал.
- Сколько раз вы встречались?
- Несколько.
- Но как ты можешь это объяснить? Зачем тогда все эти письма? Что они хотели - взять нас на пушку? Заставить понизить цену - или что?
- Не могу сказать.
- Значит, ты уехал из Парижа вполне довольный переговорами и мы можем продолжать работать по крайней мере еще полгода?
- Вроде бы так.
- Не могу этого понять. Тебе удалось добиться того, что я полагал невозможным. Прими мои поздравления.
Он взял с конторки сигареты, протянул Жаку, закурил сам. Они принялись что-то обсуждать, не обращая на меня внимания, а я повернулся на вращающемся кресле к окну, спрашивая себя, о чем все-таки у нас шла речь. Возможно, через минуту они опять начнут задавать мне вопросы, не имеющие для меня никакого смысла, и моя полная безграмотность в стекольном деле тут же меня изобличит, но пока… пока - что?
Я посмотрел в окно и увидел заросший фруктовый сад, золотой от солнца, яблони, густо усыпанные яблоками, под грузом которых ветви клонились до самой земли. На лугу за садом паслась старая-престарая лошадь с длинной белой гривой. В огороде мотыжила землю какая-то женщина в черном переднике и серой шали, в сабо на ногах; в разрыхленной ею земле клевали что-то куры. Глядя на эту мирную, идиллическую картину, обрамленную перекладинами оконного переплета, я представил, что передо мной гравюра или офорт, и пожелал и дальше быть сторонним наблюдателем, а не участником событий, путником, сидящим в поезде у окна и смотрящим, как проносится мимо белый свет. Однако раньше я именно на то и сетовал, что не участвую в общей жизни, не знаю здешних обычаев, не связан с людьми.
- У тебя контракт с собой? - спросил Поль.
- Нет, - ответил я. - Они его вышлют.
Женщина с мотыгой подняла голову и посмотрела на окно. Она была крупная, пожилая, с широкими бедрами и загорелым морщинистым крестьянским лицом; взгляд ее был подозрительный, настороженный, но, заметив меня, она улыбнулась и, бросив мотыгу, тяжело зашагала к дому.
- Я думаю, господин Поль, можно объявить всем, что мы не закрываемся, - сказал Жак. - Я, естественно, никому ничего не говорил, но вы и сами знаете, как разносятся слухи. Всю прошлую неделю рабочие гадали, чем все кончится…
- Еще бы мне не знать! - сказал Поль. - Атмосфера была невыносимая. Да, сообщите новость, как только сочтете нужным.
Женщина тем временем подошла к самому окну, и Поль, только сейчас заметив ее, сказал:
- А вот и Жюли, и, как всегда, ушки на макушке. Хорошие ли новости, плохие, ей надо первой растрезвонить о них.
Он высунулся из окна:
- Господин Жан добился в Париже успеха. И не делайте вида, будто не понимаете, о чем я говорю.
Лицо женщины расплылось в широкой улыбке. Протянув руку, она сорвала с лозы на стене большую гроздь винограда и королевским жестом подала ее мне.
- Угощайтесь, - сказала она, - специально для вас растила, господин граф. Ешьте сразу, пока не сошел налет. Значит, все в порядке?
- Все в порядке, - подтвердил Поль; он внезапно оттаял, стал больше похож на человека.
- Я так и думала, - сказала женщина. - Нужно быть с головой, чтобы задать им жару. Да и кто они такие, хотела бы я знать! Считают, раз они известны в Париже, так могут диктовать нам. Их давно пора было проучить. Надеюсь, вы усовестили их, господин Жан?
В ней была надежность Гастона, его сила, то же пламя преданности в глазах, но если те, кому она отдала свою любовь, не оправдают ее ожиданий, она не задумается им об этом сказать. Я перевел взгляд с ее доброго загорелого морщинистого лица на поникшие под плодами ветви яблонь, на пасущуюся лошадь и на опушку леса за полями.
- Значит, тонка будет реветь, трубы дымить и стекло покрывать пылью пол моей сторожки, и целых полгода можно не думать о том, что нас ждет впереди, - сказала она. - Вы не забудете зайти к нам, господин граф, перемолвиться словечком с Андре? Вы, само собой, слышали, что с ним приключилось?
Я вспомнил разговор насчет раненого рабочего.
- Да, - сказал я, - зайду попозже, - и отвел взгляд от ее преданных, ко любопытных глаз.
Она снова вернулась к своим грядкам, распугав по пути кур, которые били крыльями у ее ног, а я, отвернувшись от окна, увидел, что Поль вешает на плечики пиджак и надевает рабочий халат.
- За то время, что тебя не было, - сказал он, - почта пришла совсем небольшая. Все лежит здесь, на конторке. Жак тебе покажет.