– А мне что делать? У меня дети еще маленькие. Как я их брошу? – спросила Лена.
– Так давай возьми их с собой, я их буду любить, так же как и тебя. Попробуй, а? У тебя двое? Ну, вот и хорошо. Ты видишь, места здесь полно.
– Я подумаю над твоим предложением.
– Чего там думать? Детей в охапку и сюда. Ключи от дома я тебе отдам и охрану предупрежу, чтоб вас беспрепятственно пропускали.
Новый год Виктор Федорович встречал вместе с Леной и ее детьми. Это еще не было окончательное решение Лены воссоединиться с возлюбленным, а только знакомство с детьми. А они были рады. Обе дочери уже ходили в школу, а в школе в любом классе на стене, над классной доской висел портрет Виктора Федоровича.
– Мама, – спросила старшая дочь Лена, когда они обе готовили завтрак, – мы гостим у самого президента? Я его узнала. Его портрет висит в каждом кабинете школы, где я учусь. Он наш родственник? А где мой папа? Почему его так давно не видно?
– Леночка, не задавай мне вопросов, на которые я сейчас не могу ответить так же как ты в школе по математике, – сказала мама, чувствуя, как у нее внутри что-то щелкнуло и сердечко забилось как колокольчик на шее козы, когда она догоняет стадо овец.
– Мама, ты не финти, а то я все расскажу Тоне. Тоня тебе все лицо разрисует фломастером. Ты станешь некрасивой, и дядя нас прогонит.
– Не болтай глупости, лучше смотри за яичницей, чтоб не подгорела. Виктор Федорович, он не любит подгоревшую яичницу и еще не любит таких болтушек, как ты. Поэтому помолчи, пожалуйста.
После хорошего обеда вчетвером, все пошли в концертный зал, где уже начал выступление детский хор, а потом стали выступать лучшие певцы и певицы.
– Мама, а мама, а сколько стоят билеты на этот концерт, – шепотом спросила младшая дочь Лены Тоня.
– Много, – ответила мама, поцеловав дочку в лобик.
– У меня есть две гривны, – сказала Тоня. – Отдай их дяде. А то нехорошо получится.
Концерт длился, как положено почти два часа. Исполнителям дарили цветы, их угостили хорошим ужином и выделили по пятьсот долларов каждому.
– Отдай дяде две гривны, – настаивала Тоня, – а то дядя, который уносил инструменты со сцены, ничего не получил, видать не хватило. Мам, ну, отдай.
– Поди, сама отдай.
Тоня обрадовалась, достала две гривны и подбежала к Виктору Федоровичу.
– Возьмите, дядя. Я накопила эту сумму за две недели. Я давно хотела попасть на концерт, а этот мне очень понравился, особенно гномики.
Лена в это время успела моргнуть, и Виктор Федорович сдался.
Он сказал Тоне:
– Тонечка. Это много. Давай сделаем так. Одну бумажку я у тебя возьму за концерт, а вторую обменяю на зеленую, идет?
– Я согласна.
Он вытащил сто долларов, и они с Тоней произвели обмен.
22
Галичане, пославшие своих лучших сынов в Киев делать революцию под знаменами Степана Бандеры, и сами не сидели, сложа руки. Первыми с фашистскими знаменами вышли на улицы жители Ивано-Франковска. Под криками "долой" они подошли к областной администрации и, не зная, что делать дальше, стали бить стекла на здании администрации. Просто так, куражились. Звон битых стекол был музыкой для их революционных душ.
Им казалось, что стекла скрывают какую-то тайну, и эта тайна автоматически передается из Киева с Майдана, где великие люди Украины дают наставления, как надо жить, с кем дружить, кого ненавидеть. Это настоящие украинцы, потомки Речи Посполитой, откуда и произошла их настоящая маленькая родина Галичина.
В звоне стекла слышался голос Музычко или Сашко Билого, который звал на Красную площадь, причем этот голос призывал быть беспощадными и все это, вместе взятое, еще больше подзадоривало горных пастухов и тех мужей, кто крутил коням хвосты и вычесывал блох. Здание рушилось на глазах ревущей толпы. Это рушилась власть в Киеве, она переходила в Ивано-Франковск, и делала его величественным западным городом, а здание проветриваемым, в котором больше не пожелают поселиться мухи так не любящие сквозняков.
Руководители бывшего польского города Станислава, назначенные Виктором Федоровичем, сразу же дрогнули и сунули умные головы под еще не разбитые столы. Дежурная милиция на первом этаже тут же подняла руки вверх, перепутав дубинки, как средство защиты, с кистями рук. А кисти рук замерли высоко над головами. Головы ушли в бушлаты и куртки лишь тогда, когда революционные массы стали поколачивать их тыквы дубинками.
Входные двери запросто открылись, даже не скрипнули, они просто загрохотали от взлома, и толпа ринулась по широкой лестнице вверх. Первым подвергся нападению губернатор области Пробка. Он сразу поднял руки вверх, сидя в роскошном кресле. Но толпа революционеров не удовлетворилась этим. Надо было сделать что-то такое необычное, но не бить же человека с поднятыми вверх руками за то, что он добровольно сдается, признает силу, а значит и правоту местных бандитов, которые еще вчера никак не могли попасть на прием к Пробке.
– Панове, – призвала одна бритая голова. – Все зло в технике. Крушите ее нещадно и выбрасывайте в разбитые окна на улицу, глядите, чтоб падающая техника не упала кому-то на голову из наших бойцов, что стоят внизу.
Тут же были сграбастаны и брошены на пол ноутбуки, копировальные аппараты, аппараты видео и другие средства связи на пол, а молодцы, у кого в руках находился топор, безжалостно уничтожали это и топтали ногами. Один компьютер даже загорелся. Дым стал разъедать глаза.
– Разрешите мне покинуть свой кабинет! – взмолился губернатор Пробка.
– Это не твой кабинет, это кабинет Степки Бандеры. Пока ступай, Степка милостив к тебе.
В кабинет губернатора стали заглядывать и другие революционеры.
– Чего рыла суете? – спросил командующий бандой, "генерал" Клякса.
– Мы не знаем, шо робыть дальше? Уже все перебили, переколотили.
– Посмотрите сюда. Видите, во что мы превратили кабинет губернатора? То же самое делайте и в остальных кабинетах. В случае сопротивления, смутьяна привязывать к ножке стола и нещадно бить, раздетого донага.
– Ура! Слава Украине!
– Бандере слава!
Революционеры ринулись в другие кабинеты. Там, где техника уже была перебита, срывали занавески и выбрасывали в пустые окна. А где и это уже было сделано, мочились на дорогие диваны и даже оправлялись, сопровождая автоматной очередью из заднего прохода. Ничего, даже иголки не осталось живой, все было разбито, поломано, а потом облито бензином и подожжено.
– Поехали во Львов – цитадель бандеровщины. Мы подскажем им, шо надо робыть.
Пока революционеры добрались до Львова, там уже работа кипела. Так как Львов считался столицей бандеровщины, то тут крушилось все в более широких масштабах. Тут крошили только стекла, остальное обливали бензином и поджигали. Уже стекла на здании областной администрации все были выбиты, оно зияло черными дырами, и из этих черных дыр валил черный дым. А там, где пока дым не валил, шла опустошительная война. Здесь, как и положено столице бандеровцев, было наибольшее количество первоклассной мебели и техники. Здесь революционеры поджигали кабинеты, вспарывали диваны, молотками разбивали дорогую технику, снимали занавески, привязывали губернатора к ножке кресла и писали ему на лысину.
Особенное старание проявила бандерка, начиненная ненавистью и злостью, учительница начальных классов, а в будущем депутат Верховной Рады Ирина Форион.
– Расстрелять, москаля расстрелять! – вопила она и рвала на себе волосы оттого, что никто не расстреливал губернатора.
– Ирина, успокойся, – уговаривал ее Пару-Убий, приехавшей из Киева в родной Львов. – Эй, Музычко, облагородь Ирину, у нее давно не было мужика, а ты хороший бугай.
– Да у меня на нее не сработает, она страшная, как ведьма, видишь, какие у нее черные круги под глазами и все время гнилыми зубами клацает. И де губернатор Достойный, на каком этаже?
– Да вот он перед тобой, привязан к ножке стола и вид у него уже не тот, что раньше. Но кажись, уже собирается отдать Бандере душу.
Губернатор Достойный много сделал для львовской области: отремонтировал дороги, построил несколько магазинов, сдал две поликлиники под ключ и одну башню в двенадцать этажей. Президент всегда ставил его в пример другим. До него уже дошли сведения о событиях в Ивано – Франковске, и он спокойно отнесся к этому. У него был хороший тыл.
Но как только кавалькада бандеровцев стала приближаться к его кабинету, все жители области с бандеровскими флагами в руках двинулись на второй этаж, чтобы покончить с ненавистным губернатором. Шествие возглавляли те, кому Достойный делал добро: кому дал квартиру, кому разрешение на постройку торговой палатки, кому разрешил построить заводик по производству цементного раствора.
Бандеровским активистам из Львова, Ивано-Франковска не надо было предпринимать никаких действий, а только наблюдать. Жители львовщины сами с усами. Они, как только вошли в кабинет Достойного, он их встретил улыбкой и не стал поднимать руки вверх, сказали:
– Пиши заявление, сука, о добровольной отставке.
– Не буду писать. Сколько добра я для вас сделал. А ты, Янковский, уже давно сидел бы за решеткой за изнасилование, если бы я не заступился за тебя.
Янковский схватил губернатора за шиворот, приподнял над столом, как зайца и сказал:
– Пиши.
– Не буду.
– Хорошо. В знак благодарности за то, что ты меня спас от тюрьмы, я не буду лишать тебя жизни, – смилостивился Янковский, – пусть будет так, как скажет толпа, твои земляки. Они, кажется, любят тебя, вот пусть и решают.
Он тут же вытащил за шиворот губернатора на крыльцо.
– Шо с ним робыть?
– На колени его! На колени! – взревела толпа. – Пусть пишет заявление об уходе. Мы другого выберем.
Губернатор не пожелал стать на колени.
– Приковать его к трубе. Где наручники? Левую руку в наручники, а в правую – листок бамажки и карандаш; пущай пишет заявление об отставке, – выкрикнул кто-то из толпы.
У Янковского было много наручников, много жертв он приковал на морозе обычно в лесу и оставлял там умирать бедную жертву за отказ вступить в банду. И сейчас, когда ревела толпа, он запустил пальцы ниже ушей, сдавил, и жертва опустилась на колени и наклонила голову.
– Вот видите, он бьет вам поклоны. Счас я его привяжу к трубе. Пусть переночует закованный. Вот тебе бамашка и карандаш, пиши.
Губернатор покорился. Он написал:
Президенту страны Виктору Федоровичу.
– Нет! Вальцманенко, он у нас президент. Пиши: народному президенту Вальцманенко.
Губернатор исполнил требование толпы.
– Добже, – сказал революционер Рваная Кишка. – Ты больше не губернатор. Но за твои злодеяния, за то, что служил пророссийскому президенту Януковичу, посидишь на морозе до утра.
– Отрубить ему пальцы на правой руке, – предложил местный активист по кличке Бензопила.
– Оставьте его, – приказал Янковский. – Ему и так больно. Вы знаете, как тяжело лишиться должности? Нет, не знаете. А я знаю. Когда я сидел в тюрьме, меня назначили каптенармусом, а потом уволили, я три дня ревел после этого. Давайте отпустим его.
Из толпы вышел священник, сверкая пузом.
– Я только что связывался с нашим владыкой Говнозаром, он не благословил освобождение раба божьего, аминь.
– Аминь, аминь! – заревела толпа.
– Ну, вот видишь, – произнес Янковский. – Стоило тебе столько лет служить этому Януковичу? Видишь, какой финал? Даже владыка Говнозар против того, чтобы ты стал свободен. Давай, я тебе отсеку голову. Батюшка, благослови.
– Да упокоится душа раба твоего, господи-и-и-и.
23
Еще с советских времен в самом начале нового года начинаются праздники и в течение практически двух недель все жители страны ничем не занимаются, а только пьянствуют, ходят в гости друг к другу, либо разводят костры на своих дачных участках. И только счастливчики, у кого на дачных участках построены дворцы, парятся в бане, пробуют заморские вина, едят русскую икру и потом балуются с молодыми шаловливыми амазонками, в чьих жилах течет горячая украинская кровь.
Виктор Федорович в этот раз никуда не уезжал, он сидел в волшебном кресле, не доставлявшем ему теперь удовольствия, и слушал доклады начальников своих служб в основном по мобильному телефону. Эти доклады не радовали его: он прекрасно понимал, что его близкие люди склонны к слабости, это чувствовалось по голосу, по растянутым словам, по забывчивости, по желанию рассказать какую-нибудь причту, вместо того, что он ожидал. Он не хотел никого видеть: он с ненавистью смотрел на склоненные головы, не воспринимал слова "да, так точно, вполне может быть" и предпочитал телефонное общение. Даже Леночка Локаш не украшала его одиночество.
Но на этот раз доклады, пусть и поддатых чиновников, в том числе и Генерального прокурора, который все время чихал и сморкался, отовсюду были обнадеживающими. Майдан значительно поредел и все в один голос утверждали, что оставшиеся, видимо, бездомные, безработные, лайдаки, алкаши вскоре разъедутся, кто куда.
Тут самый раз было выставить "Беркут" и очистить надоевший всем Майдан. Но президент был уверен, что все само собой рассосется.
– Хорошо, хорошо, еще денек вам с бабами париться, а потом на работу.
Чиновники благодарили и снова ушли в загул, прихватив еще два денечка, на закуску, как они выражались.
Они явились 13 января, а 10 января 14 года.
Майдан стал оживать – незаметно, не массово, без выкриков, без особого шума. По ночам стали завозить профессиональные маски, топоры с короткими ручками, всякие трезубцы для прополки грядок (ими обезображивали лица), длинные ребристые биты, ножи с длинными лезвиями и даже косы без черенков. Что касается оружия, из которого можно было стрелять, то такое оружие подвозилось тайно на грузовиках, якобы загруженных дровами. Морозы в Киеве ослабли, протестующие начали кипеть. Появился прежний гул, что-то похожее на оживленный рынок, где шла бойкая торговля. Стали поступать сведения о захвате правительственных зданий, но эти захваты были как бы желанными для правительственных чиновников. Бандеровцам освобождали просторные кабинеты, не возмущались, в правоохранительные органы не обращались. Да и стражи порядка, как бы сменили гнев на милость.
Виктор Федорович засуетился, стал плохо засыпать и бить тревогу. Он понял: снова проморгал.
Бывший президент Польши Квасневский зачастил в Киев по поручению западных швабов, которые спали и видели поверженный Киев, а вместе с ним и президента Украины Януковича. Квасневский получил новое важное задание от дяди Сэма и приложил все силы, чтоб успокоить бдительность президента Януковича, заверить его в добрых намерениях митингующих, которые вскоре разойдутся по домам.
Квасневский к этому времени мог сдать экзамен на пятерку, если бы его обучали лжи, и по этому предмету пришлось бы сдавать экзамен. Но ложь, должно быть, сидит в каждом человеке, она пребывает внутри его в дремотном состоянии, а когда просыпается, выявляются такие ее глубины, что сам дьявол мог бы позавидовать.
Поговорив о том – о сем, Квасневский перешел к системе убеждения своего собеседника.
– Великий Бардак передает тебе сердечный привет от себя лично и от Нудельманн, желает всяческого благополучия и процветания стране, а чтоб это процветание как можно раньше наступило, советует тебе не применять силу против мирных граждан, которые могу активизироваться в связи с потеплением. От себя добавлю, – патетически заговорил Квасневский, – граждане прибывают на майдан развеяться, посмотреть на самый красивый город в Европе, раскупят фотки с твоим изображением и возвратятся по домам. Если этого не произойдет, пан Янукович, я отдаю тебе лучшее поместье в Польше, которое я приобрел будучи руководителем этой страны. Во всех европейских государствах, где демократия цветет и пахнет, никто не применяет силу. Размахивают флагами, дубинками, и на этом ставят точку. Обычно все демонстрации носят мирный характер, а полицейские только стоят в одну шеренгу и улыбаются, показывая белые зубки. Бывает, что властям приходится идти на уступки, но эти уступки гроша ломаного не стоят. И тебе придется пойти на определенные уступки…
– У меня сведения, что США выбросила пять миллиардов долларов на эту революцию. Что бы это могло значить, дорогой друг, пан Квасневский? У меня много друзей в Америке, я с Бардаком ручкаюсь при встрече, он ко мне очень хорошо относится. Да и в Евросоюзе полно друзей и все надежны.
– Это обычная психологическая атака некоторых журналистов, а то и политиков, недружелюбных тебе, не обращай на них внимания. Это так, небольшая буря в стакане воды, она быстро проходит. Тут главное – терпение. И тебе сейчас нужно не нервничать, а смотреть спокойно на события. Я был сегодня на Майдане, он произвел на меня дурное впечатление. Там в большинстве случаев мальчишки, они не знают, что хотят. Так подкармливают их там, обогревают, работы нет, вот, они и слоняются из угла в угол.
Квасневский был максимально лаконичен и добродушен, за это Виктор Федорович любил его и верил ему, он не знал, что Квасневский американский агент, сидит сутками в его кабинете не просто так из любви к нему. Говорят: человек видит в своем собеседнике то, что в нем самом и еще то, что хочет видеть. Виктор Федорович видел своего собеседника изнутри, он видел в нем самого себя, а надо было видеть того, кого тот собой представлял – бесстыдного лгуна, лукавого собеседника, заклятого врага, играющего якобы слепого кота и все время высовывающего когти. Тогда он, возможно, уловил бы в нем коварный замысел. А дружба и коварство противоположные вещи.
Но время шло, и уже десятки тысяч бандеровцев приехали в Киев на так называемое народное вече.
Бойцов на Майдане увеличилось вдвое. Появились резиновые пули, дымовые шашки, коктейли Молотова, начала гореть резина, которая душила работников милиции. Во второй половине января президентская партия приняла ряд законов ужесточающих ответственность за нарушение общественного порядка и свержение конституционного строя. Она вызвала бурю в Верховной Раде, эта буря подогревалась западом. Януковича так оплевали, что на нем не осталось живого места. Даже соратники узнавали его с трудом.
Виктор Федорович стал сомневаться в правильности принятых законов относительно тех, кто посягает на государственный строй. Закон был принят, но не воплощен в жизнь. Президент даже радовался этому. Подумаешь, пошумели, покричали в Верховной Раде, а воз и ныне там.
Надо ослабить вожжи, все время думал президент, и уже не знал, что дальше делать.
Это была последняя акция самой крупной партии в Верховной Раде. Бандеровцы тут же активизировались. В ход пошли не только резиновые пули и дым от автомобильных шин, но и коктейли Молотова.
В этот день разыгрывается борьба за лидера Майдана. Каждый из тройки хочет стать лидером Майдана, но майданутые не соглашаются. К ним примыкает и Яйценюх. Яйценюх не хочет уступить боксеру первенство, Тянивяму не пользуется поддержкой ни Яцека, ни боксера. Яцека тоже никто не поддерживает.
Вдруг, как из преисподней возникает Яруш, руководитель так называемого Правого сектора. Никто не знает, даже Яйценюх не знает, хоть с ним ручкаются лидеры западных стран, что Яруш, как и Разливай-Наливайченко, тесно связан с ЦРУ США, а ЦРУ это все рано что НКВД в СССР. ЦРУ – это мозг Бардака.