Внутри котла люди начинают сбрасывать с себя свою национальную одежду и надевать костюмы. Они путаются, наступают друг другу на ноги. Левти извиняется и, натянув на себя синие шерстяные брюки и пиджак, начинает ощущать себя настоящим американцем с вычищенными на американский манер зубами и опрысканными американским дезодорантом подмышками. Люди продолжают вращаться, подгоняемые черпаками…
…В кулисах появляются двое - высокий и низенький…
…Лицо моей бабки выражает полное изумление…
…А содержимое тигля наконец закипает. Красный свет становится ярче. Оркестр начинает играть "Янки-дудл". И из котла один за другим начинают появляться выпускники школы. Под громовые аплодисменты они выходят в своих синих и серых костюмах, размахивая американскими флагами.
Едва успевает опуститься занавес, как к Левти подходят представители департамента социологии.
- Я сегодня сдал выпускной экзамен, - говорит им дед. - Набрал девяносто три из ста возможных. И сегодня же я открыл свой банковский счет.
- Это замечательно, - отвечает длинный.
- Но, к несчастью, вы опоздали, - замечает коротышка и достает из кармана листок бумаги хорошо известного в Детройте розового цвета.
- Мы навели справки о вашем хозяине. Об этом так называемом Джимми Зизмо. Он состоит на учете в полиции.
- Мне об этом ничего не известно, - говорит дед. - Я уверен, что это какая-то ошибка. Он хороший человек. И много работает.
- Извините, мистер Стефанидис. Но вы должны понять, что мистеру Форду не нужны рабочие, поддерживающие такие связи. Так что в понедельник можете не приходить на завод.
Пока дед пытается осознать это известие, коротышка добавляет:
- Надеюсь, вам это послужит уроком. Общение с дурными людьми может вас погубить. Вы производите приятное впечатление, мистер Стефанидис. Так что желаем вам всего наилучшего.
Через несколько минут Левти уже спускается к жене и страшно изумлен, когда она обнимает его на глазах у всех.
- Тебе понравился спектакль?
- Дело не в этом.
- А в чем?
Дездемона смотрит ему в глаза. Но объяснять все приходится Сурмелине.
- Твоя жена и я… - просто начала она, - мы обе залетели.
МИНОТАВР
Что-что, а это мне не грозит, поскольку, как и большинство гермафродитов, я бесплоден. Это одна из причин, по которой я так и не женился. Это одна из причин, не считая чувства стыда, по которой я решил поступить на дипломатическую службу. Мне никогда не нравилось жить на одном месте. После того как я превратился в мужчину, мы с мамой уехали из Мичигана, и с тех пор я нигде подолгу не останавливался. Через пару лет я уеду из Берлина и буду назначен куда-нибудь еще. Мне будет грустно уезжать отсюда. Этот когда-то разделенный надвое город чем-то похож на меня. На мою борьбу за объединение, за Einheit. Приехав из города, все еще разделенного надвое расовой ненавистью, здесь, в Берлине, я обрел надежду.
Кстати, о чувстве стыда. Я не потворствую ему и делаю все возможное, чтобы его преодолеть. Движение "Интерсекс" стремится положить конец проведению операций по изменению пола младенцев. И первое, что необходимо сделать, это убедить мир, в частности детских эндокринологов, в том, что гениталии гермафродитов не являются больными органами. Из каждых двух тысяч младенцев один рождается двуполым. Это означает, что в Соединенных Штатах, где население составляет двести семьдесят пять миллионов, сегодня проживает сто тридцать семь тысяч интерсексуалов.
Но гермафродиты такие же люди. Я не политик и не очень люблю общественные мероприятия. И хотя я являюсь членом Интерсексуального общества Северной Америки, я никогда не принимал участия в демонстрациях. Я веду частную жизнь и лелею собственные раны. Это не лучший образ жизни. Но я таков, каков есть.
Самые известные гермафродиты? Я? Приятно было бы думать, но мне до этого еще далеко. Я поглощен работой и откровенничаю только с несколькими друзьями. На приемах, когда я оказываюсь рядом с бывшим послом (тоже уроженцем Детройта), мы обсуждаем с ним "Тигров". Очень мало людей в Берлине посвящено в мою тайну. Я стал говорить об этом с большей готовностью, чем прежде, но я непоследователен. Иногда я сообщаю об этом случайным прохожим. А некоторые люди остаются в неведении навсегда.
Особенно это касается женщин, которые мне нравятся. Как только я встречаю такую женщину и она проявляет ко мне симпатию, я тут же ретируюсь. Иногда по вечерам, приободрившись с помощью доброй "Риохи", я забываю о своих физических проблемах и позволяю себе надеяться. Прочь летит дорогой костюм и рубашка от Томаса Пинка. Неужто мои возлюбленные не будут потрясены особенностями моей физиологии?! (Под моими двубортными "доспехами" таятся другие "доспехи" - из хорошо натренированной мускулатуры.) Но от своего последнего бастиона - удобных боксеров - я не откажусь никогда. Я всегда буду извиняться и уходить. Уходить и больше никогда не звонить. Как поступают все мужчины.
Но меня хватает ненадолго. И я снова встаю на стартовую черту. Сегодня утром я опять встретил свою велосипедистку. На этот раз мне удалось узнать ее имя: Джулия. Джулия Кикучи. Выросла в Северной Калифорнии, закончила школу дизайна на Род-Айленд и теперь приехала в Берлин по гранту, полученному от Кюнстлерхаус. Но что гораздо важнее - она придет ко мне на свидание в пятницу вечером.
Это будет просто свидание, за которым ничего не последует. Зачем говорить ей о своих особенностях, о своем многолетнем блуждании в тумане, вдали от чужих глаз и вдали от любви.
Одновременное оплодотворение произошло ночью 24 марта 1923 года в отдельных расположенных друг над другом спальнях после вечера, проведенного в театре. Дед, еще не догадываясь о своем скором увольнении, раскошелился на четыре билета на "Минотавра", поставленного в Семейном театре. Сначала Дездемона отказалась идти. Она не одобряла театральное искусство в целом, а особенно жанр водевиля, но в конечном итоге, будучи не в силах противостоять греческой теме, она натянула новые чулки, надела черное платье и пальто и вместе со всеми двинулась по скользкой дорожке к ужасному "паккарду".
Когда в Семейном театре поднялся занавес, мои родственники надеялись на то, что им расскажут всю историю. Как Минос, царь Крита, не смог принести в жертву Посейдону белого быка. Как разгневанный Посейдон наказал его жену Пасифаю, заставив ее влюбиться в быка. Как плодом этого союза стал Астерий, родившийся с бычьей головой и человеческим телом. А потом как Дедал создал лабиринт и так далее. Однако как только зажглись софиты, нетрадиционный подход к этому сюжету стал очевиден. На сцене в серебристых лифчиках и просвечивающих сорочках резвились хористки - они танцевали и читали стихи, не попадая в такт жуткому завыванию флейт. Потом появился Минотавр с бычьей головой из папье-маше. В отсутствие какого бы то ни было представления о классической психологии актер изображал в чистом виде киношного монстра. Он рычал, барабаны громыхали, хористки визжали и разбегались. Минотавр гнался за ними, естественно, ловил их, пожирал или затаскивал их беззащитные тела в лабиринт. После чего занавес опустился.
Моя бабка с восемнадцатого ряда высказывала свои критические замечания: "Это как картины в музеях - просто повод показать голых людей".
Она же настояла на том, чтобы они ушли в антракте. Дома все четверо готовились отойти ко сну. Дездемона выстирала чулки и зажгла ночник в коридоре. Зизмо выпил сок папайи, который он считал полезным для пищеварения. Левти аккуратно повесил свой костюм, сложив брюки по стрелкам, а Сурмелина сняла макияж с помощью кольдкрема и забралась в постель. Все четверо, двигаясь по своим индивидуальным орбитам, делали вид, что пьеса не произвела на них никакого впечатления. И вот Джимми Зизмо выключил свет, забрался в свою одноместную кровать и обнаружил, что она уже занята! Сурмелина, которой снились хористки, перебралась в нее в состоянии лунатизма и, бормоча стихотворные строки, залезла на своего мужа, находящегося в состоянии готовности. ("Видишь? - в темноте произнес Зизмо. - Никакой желчи. Это все касторовое масло".) Может, Дездемона что-нибудь бы и услышала сверху, но она делала вид, что спит. Спектакль невольно растормошил и ее. Из головы не шли мускулистые грубые бедра Минотавра и гипнотическая податливость его жертв. Стыдясь собственного возбуждения, она старалась ничем не проявить его. Она выключила лампу и пожелала мужу спокойной ночи, потом театрально зевнула и повернулась к нему спиной. Но Левти подкрался сзади.
Теперь стоп-кадр. Я хочу уточнить позы - Лина лежит на животе, Левти на боку, - обстоятельства - ночная амнезия - и непосредственную причину - спектакль о чудовищном гибриде. Считается, что дети наследуют от своих родителей только физические черты, но я уверен, что по наследству передаются и другие вещи: мотивы поступков, сценарии жизни и даже судьбы. Разве я не воспользовался бы девушкой, прикидывающейся спящей? И вполне возможно, что это тоже было бы связано с каким-нибудь спектаклем и умирающими на сцене актерами.
Но оставим в стороне эти генеалогические проблемы и вернемся к биологическим фактам. Точно так же, как у девочек, живущих в одном дортуаре, у Дездемоны и Лины менструальные циклы были одинаковыми. Названный день был четырнадцатым. Это не проверялось с помощью каких-либо термометров, но уже через несколько недель тошнота и обострившееся обоняние все подтвердили. "Назвать это утренним токсикозом мог только мужчина, - заявила Лина. - Он, вероятно, являлся домой только утром и тогда замечал это". Приступы тошноты не подчинялись никаким правилам и за отсутствием у них часов возникали в самое разное время. Рвота могла начаться днем или посреди ночи. Беременность оказалась шлюпкой в бушующем море, из которой они не могли выбраться. Оставалось только привязать себя к мачтам своих кроватей и пережидать шторм. Враждебным было все, с чем они сталкивались, - простыни, подушки, даже воздух. Дыхание мужей стало невыносимым, и когда им хватало сил на то, чтобы пошевелиться, они жестами просили их держаться подальше.
Беременность женщин принизила роль мужчин, и после первого всплеска мужской гордости они довольно быстро осознали свою скромную роль, которую природа отвела им в драме воспроизводства, и, спровоцировав непонятный им взрыв, смущенно отступили в тень. И пока их жены величественно страдали в своих спальнях, Левти и Зизмо слушали в зале музыку или отправлялись в кофейню в греческий квартал, где они никого не могли оскорбить своим запахом. Они играли в трик-трак и говорили о политике, и никто не упоминал женщин, так как в кофейне все были холостяками - вне зависимости от возраста и количества произведенных на свет детей, общество которых теперь предпочитали жены. Темы разговоров всегда были одними и теми же: они обсуждали турок и их жестокость, Венизелоса и допущенные им ошибки, возвращение царя Константина и оставшееся неотомщенным сожжение Смирны.
- И кого-нибудь это волнует? Никого!
- Это похоже на то, что Беренжер сказал Клемансо: "Мир принадлежит тому, кому принадлежит нефть".
- Чертовы турки! Убийцы и насильники!
- Сначала они обесчестили Агию Софию, а теперь уничтожили Смирну!
- Хватит скулить, - вмешивался Зизмо. - В этой войне виноваты греки.
- Что?!
- Кто куда вторгся? - вопрошал Зизмо.
- Турки. В 1453 году.
- Греки и своей-то страной управлять не могут. Зачем им еще другая?
Здесь все вскакивали, опрокидывая стулья.
- Да кто ты такой, Зизмо? Несчастный понтиец! Турецкий прихлебатель!
- Я люблю правду! - кричал Зизмо. - Нет никаких доказательств того, что Смирна была подожжена турками. Это сделали греки, чтобы потом взвалить всю вину на турок.
Тут вмешивался Левти, чтобы предотвратить драку. После чего Зизмо уже держал свои политические взгляды при себе. Он мрачно пил кофе и читал разномастные журналы и брошюры, посвященные космическим путешествиям и древним цивилизациям. Потом он жевал лимонные корки и советовал то же Левти. Их теперь связывал дух товарищества мужчин, оказавшихся на задворках возникновения новой жизни, и как будущих отцов их больше всего интересовали деньги.
Дед никогда не говорил Джимми, из-за чего его уволили, но, похоже, Зизмо прекрасно понимал, с чем это могло быть связано. Поэтому через несколько недель он решил возместить убытки.
- Делай вид, что мы просто едем прокатиться.
- О'кей.
- А если нас остановят, ничего не говори.
- О'кей.
- Эта работа лучше, чем на заводе, можешь мне поверить. Пять долларов в день - это ничто. А здесь ты до отвала сможешь есть свой чеснок.
Они проезжают мимо развлекательных площадок Электрического парка. За окном туман, на часах - начало четвертого утра. Положа руку на сердце, в такое время все аттракционы должны быть закрыты, но мне надо, чтобы в этот день парк работал всю ночь, чтобы туман внезапно исчез и чтобы мой дед увидел, как по американским горам несется вагончик. Позволив себе этот дешевый символизм, я тут же подчиняюсь строгим правилам реализма и ответственно заявляю, что ничего такого они видеть не могли. Весенний туман окутывает опоры только что открытого моста Белль-Айл. В дымке мерцают желтые сферы уличных фонарей.
- Поразительно, сколько машин несмотря на поздний час, - замечает Левти.
- Да, здесь так всегда по ночам, - отвечает Зизмо.
Мост легко поднимает их над рекой и плавно опускает на другом берегу. Остров Белль-Айл на реке Детройт находится всего лишь в полумиле от канадского берега. Днем парк полон гуляющих и отдыхающих. Грязные берега усеяны рыбаками. Церковные деятели проводят здесь свои собрания. Однако с наступлением темноты остров становится пристанищем свободных нравов. В укромных уголках останавливаются машины любовников. А другие автомобили переезжают мост с целью совершения сомнительных сделок. Зизмо проезжает во тьме мимо восьмиугольных бельведеров и памятника Герою Гражданской войны и углубляется в лес, где когда-то жители Оттавы устраивали летние лагеря. Туман замутняет ветровое стекло. Листва берез кажется пергаментной под угольно-черным небом.
Как и у большинства машин того времени, у автомобиля Зизмо отсутствует зеркало заднего вида, поэтому он то и дело оборачивается, проверяя, не увязался ли за ними кто-нибудь. Таким образом они петляют по Центральной аллее и Стрэнду, трижды объезжая остров, пока Зизмо не успокаивается и не останавливает машину на северо-востоке, развернув ее в сторону Канады.
- Почему мы остановились?
- Сиди и жди.
Зизмо трижды включает и выключает фары и выходит из машины. Левти следует его примеру. Они стоят в полной темноте, прислушиваясь к плеску волн и сигналам грузовых судов. И вот издали доносится какой-то шум.
- А у тебя есть офис? - спрашивает дед. - Складские помещения?
- Вот мой офис, - Зизмо делает неопределенный жест рукой. - А это мой склад, - добавляет он, указывая на "паккард".
Шум становится громче, и Левти, сощурившись, вглядывается в туман.
- Когда-то я работал на железной дороге, - Зизмо вынимает из кармана сушеный абрикос и кладет его в рот. - На западе, в Юте. Надорвал себе спину. И тогда я поумнел. - Шум становится еще ближе, и Зизмо открывает багажник. И вот из тумана появляется катер - небольшое суденышко, на борту которого два человека. Они выключают мотор, и катер бесшумно вплывает в камыши. Зизмо передает одному из них конверт, а другой откидывает брезент на корме. Под ним в лунном свете поблескивают двенадцать аккуратно сложенных деревянных ящиков.
- Теперь у меня собственная железная дорога, - говорит Зизмо. - Разгружай.
Таким образом наконец выяснилось, чем именно занимается Джимми Зизмо. Он импортировал отнюдь не сушеные абрикосы из Сирии, халву из Турции и мед из Ливана по реке Святого Лаврентия - он ввозил виски "Хайрам Уокер" из Онтарио, пиво из Квебека и ром с Барбадоса. Будучи трезвенником, он зарабатывал на жизнь, покупая и продавая спиртное.
- Что делать, если все эти американцы пьяницы? - оправдывался он через несколько минут, когда ящики были погружены.
- Ты должен был раньше мне сказать! - гневно кричал Левти. - Если нас поймают, я не получу гражданства, и меня отправят обратно в Грецию.
- А у тебя разве есть выбор? Может, у тебя есть работа получше? И не забывай, мы оба ждем детей.
Так началась преступная жизнь моего деда. В течение последующих восьми месяцев он занимался вместе с Зизмо контрабандным ввозом спиртных напитков, вставая глубокой ночью и обедая на рассвете. Он усвоил сленг нелегальной торговли и вчетверо расширил свой словарный запас. Он научился называть спиртное "хуч", "бинго", "беличьей мочой" и "обезьяньими помоями", а питейные заведения "разливухами", "кабаками", "барами" и "рюмочными". Он заучил месторасположение всех подпольных баров, всех похоронных контор, которые бальзамировали тела не с помощью благовоний, а с помощью джина, все церкви, где прихожанам предлагалось не только освященное вино, и все парикмахерские, где в банках и склянках хранился дешевый джин. Левти подробно ознакомился с береговой линией реки Детройт, со всеми ее потаенными заводями и секретными причалами и научился распознавать полицейские катера на расстоянии в четверть мили. Занятие контрабандой требовало хитрости и ловкости. В широком масштабе бутлегерство контролировалось мафией и Пурпурной бандой. Но из соображений благотворительности они сквозь пальцы смотрели на любительское предпринимательство, когда речь шла о ночной поездке в Канаду и обратно на каком-нибудь рыболовецком суденышке. Женщины, пряча под юбками галлоны виски, переправлялись на пароме в Виндзор. И крупные воротилы, до тех пор пока это не мешало их деятельности, не препятствовали этому. Зизмо же действовал с куда большим размахом.
Они совершали свои операции по пять-шесть раз в неделю. В багажник "паккарда" помещалось четыре ящика и еще восемь на просторное заднее сиденье. Для Зизмо не существовало ни правил, ни чужих территорий.
- Как только они приняли сухой закон, я тут же пошел в библиотеку и изучил карту, - говорил он, объясняя, как он занялся этим делом. - И увидел, что Канада и Мичиган вплотную прилегают друг к другу. Тогда я пошел и купил билет до Детройта. Я приехал сюда нищим и пошел в греческий квартал к свату. Знаешь, почему я разрешаю Лине водить машину? Потому что она куплена на ее деньги. - Он удовлетворенно улыбнулся, но потом мысли его приняли другой оборот, и его лицо потемнело. - Хотя, имей в виду, я вообще-то не одобряю, когда женщины сидят за рулем. А теперь им еще дали и право голоса! Помнишь спектакль, на который мы ходили? - проворчал он. - Они все такие. Дай им волю, и они займутся любовью с быком.
- Это же просто миф, Джимми, - возразил Левти. - Его же нельзя понимать буквально.