* * *
Никита прошел на кухню. О, теплые оладушки! Значит, бабушка ушла недавно, и подумала о нем перед уходом. Значит, не так все плохо!
Никита вспомнил, как Грета при самой первой встрече, когда Галка привела его попить воды, сказала "хорошо, что юноша не хочет коньяку. А только чаю!" И он тогда ответил что-то остроумное. Галя потом спрашивала – что с ним случилось, "ты совершенно не стушевался. Я тебя никогда таким в институте не видела". А он сразу почувствовал себя легко в их доме. И ему не хотелось уходить.
Грета… красивое имя. Она вообще-то, Маргарита. Маргарита Вольдемаровна. Ее сестру зовут Симона Вольдемаровна – тоже красиво. Но Грета… Он уже несколько раз обращался к Грете просто по имени, и она не заметила, по крайней мере, не поправила его. Приятно произносить – Грета, Грета…
Никита взял кружку с чаем и пошел в свою комнату. В одном из ящиков стола лежал конверт со всеми билетами на выставки, которые они посещали вместе. От конверта шел еле уловимый запах ее духов. В его памяти всплыли эпизоды их совместного времяпрепровождения: вот они обмениваются взглядами на выставке современной скульптуры. Вот они медленно идут по аллее, и она вдруг останавливается и смотрит на птицу – "Это что за птица?". Вот они спорят, и она делает свой характерный жест рукой – "нет-нет-нет". Вот она видит скамейку "давай посидим, пока никто не занял". От этих воспоминаний у Никиты голова пошла кругом. Он взял лист бумаги и попытался несколькими штрихами набросать ее портрет. Овал лица. Локоны. Очертание правой щеки, бровь… Этих нескольких черт оказалось достаточно, чтобы он смог мысленно воспроизвести ее лицо так ясно, словно она была перед ним. Но он боялся докончить набросок, так как не доверял своей руке – одна неточность, и все, потеряется сходство. Он все же попытался добавить еще что-то к рисунку – и все испортил.
– Вот черт, ведь знал же, зачем было все портить! – он попытался ластиком снять неверную линию, но только размазал карандаш, все загрязнилось, ушла легкость и дух случайно пойманного сходства.
Досадуя на себя, Никита взял другой лист и стал рисовать ее, стремясь поймать ее жест, поворот, общий облик. Вот она как будто стоит вполоборота, лица нет, но это ее фигура, ее плечи… И тут его обожгло – он должен нарисовать ее грудь. Если только обозначить – это как случайно притронуться. А нарисовать – это не просто коснуться, а взять всей ладонью. Иначе не нарисуешь, не придашь объем.
С женской грудью у Никиты было связано два самых сокровенных воспоминания детства. Он жил на даче, которую на лето сняли его тетка с мужем. Из детей там были их дочь – двоюродная сестра Никиты – с подругой. И сам Никита. Считалось, что девочки – а им было по двенадцать лет – будут опекать пятилетнего мальчишку. Они действительно о нем заботились, брали его с собой на речку. Собирали землянику. Раскрашивали картинки, лепили из пластилина, а перед сном – рассказывали ему сказки или читали книжки. Они все спали в одной большой комнате. Никитин диванчик находился слева от окна, а девочки спали у противоположной стены, где гуськом стояли две узкие железные кровати. Между кроватями и диванчиком прямо у окна стоял большой деревянный письменный стол. Обычно, уложив Никиту, девочки шли на веранду, а потом часа через два-три приходили и ложились спать. В один из дней Никита почему-то проснулся, когда они пришли. Но он себя не выдал и лежал с закрытыми глазами. Девочки зажгли настольную лампу и тихо шептались. Никита улавливал отдельные слова из их шептания "а он что?" "а давай завтра ему скажем, что нас уже Вовка позвал", "а если она расскажет ему, что тогда?"
Никита чуть-чуть приоткрыл глаза и в свете настольной лампы увидел девочек, стоящих у письменного стола. На них не было ничего, кроме трусов – белых в какие-то цветочки на сестре Кате, и синих в белую полоску на ее подруге Тане. Но главное, что его потрясло – это их уже вполне сформировавшиеся груди. У сестры они были остренькие, как два тугих колпачка, смотрящих чуть-чуть в разные стороны. А у Тани – круглые, как яблоки, и крупнее, чем у Кати. Девочки погасили свет. Так что Никитино видение продолжалось лишь несколько мгновений, но и в темноте он видел как светится их кожа, которая на груди была намного светлее, чем на спине или на руках. Хотя тогда, в пять лет он не понял, что именно его так поразило, но чувство ошеломленности увиденным не просто врезалось в его память, а стало частью сознания, того тайного сознания, которое открывается каждому человеку в период взросления и остается на всю жизнь паролем для включения механизма страсти.
Родители мало вникали в проблемы Никитиного взросления, а бабушка с дедушкой тем более не обсуждали с ним вопросы, актуальные для переходного возраста. К счастью для Никиты, он был достаточно уравновешен и обладал врожденной способностью к рассуждениям. Промучившись какое-то время от ночных эротических видений, он прочитал в книгах, что это нормальное явление, имеющее научное название и физиологическое обоснование. Он перестал бояться самого себя и у него, в отличие от многих его сверстников, не возникло острой, почти невротической потребности "попробовать" поскорее и самоутвердиться в своем мужском предназначении. Он ждал, когда ему выпадет случай испытать то потрясение, которое как эталон, было заложено в его память. Ему в школе нравились девочки. Одна из них как-то после физкультуры, которая была последним уроком, зазвала его в раздевалку и сказала что-то вроде "хочешь потрахаться". Она уже обнажила "низ", а ему нужно было увидеть ее грудь. И только в случае, если бы эта грудь вдохновила его, он бы решился сделать "это" даже в раздевалке, хотя это было бы не так романтично, как в его мечтах. Поэтому он ответил, что не против потрахаться в принципе, но не сейчас и не с ней. Одноклассница отреагировала на это спокойно – "ну, не хочешь – как хочешь, больше тебе не предложу". Другая девочка сначала разрешила ему расстегнуть ей блузку, но потом, видя, что он задерживается в районе блузки, стала ему помогать. Она взяла на себя активную навигацию, говоря ему, как и что надо сейчас делать. Никита потом вспоминал об этом эпизоде с весельем – девчонка явно насмотрелась дешевых фильмов, и ее "опыт" опирался на десяток однотипных порнушек, где героини методично двигаются и издают равномерные стоны, и время от времени произносят "не останавливайся, прошу тебя".
Однажды на уроке химии он увидел, как учительница под синим "химическим" специальным халатом поправляет бретельку бюстгалтера, сползшую с ее плеча. Он почувствовал знакомый укол в груди, от которого стало горячо в животе. С тех пор он стал наблюдать за учительницей, и уже скоро знал, что у нее часто спадают бретельки, и она их поправляет. Он ждал этих моментов. Один раз ему удалось увидеть, что бретелька черного цвета. Он понял, что больше не может терпеть. После уроков он подошел к ней и попросил ее ненадолго остаться. Она согласилась. Конечно, она видела, что подросток пожирает ее глазами, и возможно, ей это даже льстило. Ей было чуть за тридцать, и следовательно, она была достаточно молода, чтобы благосклонно принимать любое мужское поклонение. Но вряд ли ей приходило в голову, что не она сама, а ее машинальное движение вызывает бурю страстей у молодого человека.
– Никита, – хлоп, бретелька свалилась. – Что у тебя за проблема? – рука пошла под халат. – Вроде ты у меня один из лучших, идешь на твердую пятерку, – бретелька на месте.
Никита собирался сказать многое, вплоть до нахального – "дайте я сам поправлю эту бретельку". А еще лучше "не надо ее поправлять, дайте я лучше спущу вторую". И после этого он увидит ее грудь, и подставит ладони под их тяжесть… А она…
Но он заробел, не смог. Он стоял, смотрел на нее. И молчал. И не мог вымолвить ни слова.
– Никит! Ты в порядке? – она повела плечом, пытаясь удержать бретельку. Но безуспешно.
– Что случилось, Никита? – бретелька на месте.
Она подошла к нему близко, от ее халата пахло реактивами. Она положила ему руки на плечи – он был выше ее на голову.
– Никит. Ты хотел мне что-то сказать?
Он кивнул.
– Но передумал?
Кивок.
– А потом когда-нибудь скажешь?
Кивок.
– Обещаешь?
– Да. Обещаю.
– Ну, иди тогда.
Он был уже у двери, когда она спросила:
– Но это ничего срочного? Это может подождать?
– Может.
Очевидно, она решила, что мальчик влюбился в нее, и кому-то сболтнула. А возможно, кто-то заглянул в класс, когда они стояли рядом и ее руки лежали на его плечах. По школе поползли слухи. На каждом уроке химии он следил, как она поправляла бретельки, и не сводил с нее глаз. Она с многозначительной улыбкой вызывала его к доске. Обращалась к нему, спрашивала с места, хвалила его и прочила ему карьеру в химической науке. Скоро все только и говорили о том, что у химички роман со старшеклассником. Никита об этом не знал, потому что с ним никто про это не говорил, а романа-то никакого и не было. Где-то с конца апреля она перестала появляться в школе. На вопросы учеников завуч отвечала, что учительница отсутствует по семейным обстоятельствам.
Он решил, что на выпускном вечере он с ней объяснится и может быть тогда… Он ждал этого выпускного, и фантазировал, как он будет ее целовать, и как он расстегнет ее платье или блузку или что там будет на ней надето… И спустит, наконец, с ее плеч эти черные бретельки… И овладеет ею где-то в пустом классе. А лучше, в саду, в аллее. И она будет обнимать его за плечи и говорить "не останавливайся, прошу тебя".
На выпускном вечере ее не было. Были все учителя, кроме химички. Потом выяснилось, что ее муж приходил к директрисе, о чем-то с ней скандалил, после чего химичка уволилась и куда-то уехала.
Никита переживал, страдал. Для него это было первым ударом, первой любовной потерей. После этого он утратил интерес к девочкам своего возраста. Его стали привлекать женщины постарше.
Интерес к химии тоже угас. Ему было все равно, куда поступать Он подал документы в институт иностранных языков и прошел без особых трудностей. Учился ровно, но без лишнего рвения.
Однажды он увидел в троллейбусе женщину лет тридцати пяти. Она была в свободном трикотажном балахоне. Черный низ балахона кверху плавно светлел и переходил в серый, а самый верх и рукава были белого цвета. И сквозь белые рукава и белый верх просвечивали черные бретельки бюстгальтера.
Никита вышел за женщиной и следовал за ней, не отставая. Наконец она обернулась.
– Молодой человек, что вам надо? Почему вы меня преследуете?
– Я не преследую. Я просто иду за вами.
– Это и называется преследовать.
– Меня зовут Никита. Я могу показать свои документы.
– Это не имеет никакого значения. Мне не нужны ваши документы. Я прошу отстать от меня. Не идите за мной.
– Я не могу.
– Что значит "не могу"? Вы что, маньяк?
– Да нет, какой маньяк. Просто, я вас увидел в троллейбусе и понял, что должен с вами познакомиться.
– Какая глупость!
– Почему глупость? Вы мне очень понравились.
– Молодой человек, вы мне в сыновья годитесь!
– Возраст не имеет значения.
– Найдите себе девушку помоложе.
– Вы молодая и очень красивая!
– Хорошо. Я красивая. Что дальше?
– Назначьте мне свидание.
– Вы все-таки немного не в себе. Я замужем. И я не встречаюсь с незнакомыми мальчиками.
– Но если мы познакомимся, то я уже не буду незнакомым. Скажите мне ваше имя.
– Не хочу!
– Но я же не прошу вас сказать мне адрес и даже фамилию. Вы можете назвать любое имя, и я даже не узнаю, ваше ли это имя на самом деле.
– Хорошо. Анна.
– Анна! Я теперь буду думать о красивой женщине по имени Анна. Я буду вспоминать о вас и придумывать разные красивые любовные истории.
– Послушайте, Никита, если вы действительно Никита…
– Я действительно Никита. Вот мой студенческий билет. У меня и паспорт есть. Хотите?
– Да нет же. Мне надо идти, понимаете. Меня ждут. И мне будет очень неприятно, если тот человек, который меня ждет, увидит меня с вами. Вы же не хотите мне неприятности, правда?
– Да, не хочу. Но я уверен, что тот человек не так к вам относится, как я мог бы. Ведь у него не захватывает дыхание, когда он на вас смотрит. И он не пошел бы за вами, выйдя из троллейбуса, чтобы не потерять вас. Я ехал по своим делам, но когда увидел вас, то все бросил. Анна, назначьте мне свидание.
– Никита, но это смешно.
– Почему? Что здесь смешного? Все женщины мечтают о том, чтобы их боготворили. Чтобы нашелся человек, который восхищался бы ими и готов был на все ради них. Но когда такой человек находится, то женщина не верит ему и отказывается с ним встретиться. Чего вы боитесь, Анна? Ведь вы можете и не приходить. Или придти и издали смотреть, как я вас жду. Вам нечего бояться. И вы ничем не рискуете. Я-то приду обязательно, и буду вас ждать. Назначьте мне встречу. Когда хотите.
– Хорошо. Через неделю в три часа дня.
– Где?
– Ну… скажем, на выходе у метро Новослободская. А теперь, мы с вами расстанемся, и вы за мной не пойдете.
Она пришла на свидание. Они ходили по улицам, потом сидели в каком-то сквере, разговаривали. Потом зашли в кафе и ели мороженое. Потом расстались, но договорились встретиться снова. На десятой встрече исполнились все Никитины мечты и фантазии – прошлые и настоящие. Через два месяца бурных встреч он немного устал от нее, а она стала устраивать ему сцены ревности. Когда ее ревность стала зашкаливать, он понял, что эти отношения себя исчерпали – романтика кончилась, а к бытовому сожительству он был не готов. Он расстался с ней без сожаления, хотя понимал, что ей тяжелее, чем ему, и даже вполне искренне ей сочувствовал. Но для себя решил бесповоротно – все, это конец. У него сохранились великолепные воспоминания об их свиданиях, опыт, приобретенный в общении с Анной, оказался чрезвычайно ценным. Никита стал чувствовать себя уверенно. Ему теперь было известно, что он может понравиться настоящей – то есть взрослой – женщине. Часто Никита ловил на себе заинтересованные женские взгляды. Он сам иногда смотрел на девушек и пытался представить, как повела бы себя та или другая в кафе, на улице или в постели. Это была занятная игра. Кроме того он обязательно бросал взгляд на грудь потенциальной избранницы. Хотя эта часть женского тела утратила свою абсолютную власть над ним, но она оставалась первым неписаным условием Никитиного отбора. Несколько раз он сам заговаривал с женщинами на улице, и каждый раз они достаточно быстро соглашались в ним встречаться. Он сделал еще один ценный вывод – разным женщинам можно было говорить одно и то же. Каждой из них Никита сказал примерно тот же текст, что и при первой встрече с Анной. Результат тоже был похожий. Никита решил для себя, что не будет разбрасываться. Ему хотелось встретить женщину, которая поведет себя иначе и заставит его потрудиться и пострадать, прежде, чем он добьется своей цели. К тому времени, как Никита обратил внимание на Галю в институте и подружился с ней, уже прошло почти полгода, как он расстался с Анной. И у него за спиной было шесть или семь типовых краткосрочных любовных историй.
* * *
Никита сидел на кухне и пытался набросать на бумаге силуэт Греты. Он поймал себя на том, что до сих пор ему ни разу не приходила в голову мысль "какая у нее грудь?" Может быть, он излечился от детского наваждения? Сейчас достаточно было произнести мысленно ее имя, и он чувствовал, как его охватывает какое-то радостно-лихорадочное беспокойство, похожее на ожидание новогодней ночи в детстве. Грета…
20
Рукопись, которую Симоне надо было отредактировать к концу месяца, уже целых два часа лежала открытой на двадцать девятой странице. Работа не шла. Всякий раз что-то отвлекало ее, и она с готовностью позволяла себе отвлечься. – то подошла к окну посмотреть, что за шум на улице; то решила сначала попить чаю с ванильным сухариком, а потом уже сесть и окунуться в работу; то ей показалось, что скрипнула входная дверь. Пошла проверять. Дверь была закрыта, но в коридоре на комоде она обнаружила целую стопку неразобранных бумаг – рекламных буклетиков и конвертов. Что за беспорядок! Она стала просматривать бумаги. Оказалось – все ненужное, кроме нескольких телефонных счетов, которые она положила в соответствующий ящик, где уже приготовленные к оплате остальные счета ждали своего часа. Затем Симона вернулась к письменному столу. Уселась поудобнее, взяла карандаш, пробежала глазами страницу – где я остановилась? вздохнула. "Надо поработать. Что это я застряла на этой книге, в самом деле". Она начала читать, сделала несколько пометок на полях. "Сейчас восемь. До десяти я прочитаю страниц… хорошо бы страниц тридцать. Может, даже побольше". Через пару строк она опять отвлеклась. "Неужели уже восемь часов! Быстро прошел день. Интересно, а где все? Галюшка сегодня звонила только один раз, да и то днем. И Греты нет. Опять она с этим своим подопечным. Что она с ним так носится? Что в нем особенного? Он, в общем-то конечно, неплохой, даже умненький. Но Галюшка уверяет, что он ей совсем не нравится. Почему, непонятно. Зачем тогда она его сюда привадила? Хотя, что я говорю? Если они дружат…Может, со временем, что-то получится. Он такой тихий, вежливый. Спокойный такой. Может, Грета его потому и взяла под крыло, чтобы не упустить? А то Галка потом одумается, а все – Никиту уже выхватили. Сейчас ведь девицы такие – ушлые. А он скромный". Симона вспомнила, как он появился в их доме. "Хотя держится свободно, не стесняется… он тогда сразу повел себя довольно уверенно. Может, он и не такой уж тихоня. Кто его разберет". Но Грета… прямо совсем его усыновила. Везде с ним, на все выставки. С Галкой вообще перестала ходить, только с этим Никитой. Меня хоть бы раз позвала. Ей даже в голову не придет с сестрой сходить на выставку. А я бы, может, с удовольствием пошла бы. Надо ей все-таки сказать. А то я сижу тут. Не помню уже, когда куда-то из дома выходила. Кроме работы. А они каждый день развлекаются". Симона почувствовала, как ее захлестывает обида. Но что-то в этой обиде было еще – острое, царапающее, нетерпимое. Она встала из-за стола и в раздражении заходила по комнате.
– Нет, в самом деле, – уже вслух говорила Симона. – Что происходит? Почему надо каждый день посещать какие-то выставки, музеи и все такое? Почему нельзя когда-то посидеть спокойно дома? Дома тоже есть дела, между прочим. И где это написано, что везде надо появляться с этим мальчишкой? Она забывает, сколько ей лет! Ей пятьдесят три года! Скоро все будут смеяться, что она всегда таскает за собой двадцатилетнего парня. Тоже мне. Сыночек!
Тут Симона немного опомнилась. "Может, и вправду, она к нему как к сыну относится. Ведь у нее нет детей. Тогда еще как-то понятно". Но через минуту раздражение опять взяло вверх.
"Но он же не сирота. В конце концов, у него родители. Семья, дом. Даже неудобно перед родителями. Ей бы надо с ними познакомиться, поговорить, объяснить. Что, мол, у вас способный сын. Я хочу ему помочь. Развить эти способности. А то она его взяла в оборот. Парень минуты свободной не имеет. Он же молодой. Ему, может, спортом охота заняться. С девочкой погулять. А он должен при Грете состоять. Тоже мне, королева нашлась".
Симона замолчала и в ту же минуту поняла, что дом ожил. Из коридора проникал свет и доносились оживленные голоса и смех. Галя и Грета.
Она вышла в коридор.
– Пришли, наконец?
– Пришли, пришли. А ты с кем?