Я начинал задыхаться. Я не мог говорить. Он дал мне стакан воды, вода расплескивалась по полу… Руки дрожали… Я тонул в желтом песке. Это видение, что меня засыпает песком, мучило меня на допросах. Мне казалось, что я должен куда-то бежать, а песок бушевал - закрывал мне рот, глаза, нестерпимо жег… И я поворачивался на спину. Надо мной летали огромные черные птицы - я понимал: они ждут, когда я перестану шевелиться… И когда сознание возвращалось ко мне… я видел, что он подставлял мне лампу к самому лицу, стекло от керосиновой лампы едва не обжигало мне лицо…
Из подвала меня вызывали так:
- Помощник Матвеевой, с вещами наверх.
Не по фамилии. А именно так. С вещами - значит, расстрел. Ставили к стенке в саду, где пышно росли виноградные лозы… Я оказывался то третьим, то пятым… Стреляли над моей головой. Потом уж я перестал понимать, молил Бога, чтоб не упасть на колени. В подвале не спал. Задыхался… ужасно хотелось курить… Когда гремел замок на двери, я ждал выкрика: "Помощник Матвеевой, наверх… С вещами".
Это становилось моей жизнью. В подвале перестало для нас существовать время, а возникало лишь, когда открывалась дверь… и конвойные выводили в сад.
- Чего ты орешь, чума? Давай лодку де? - И шофер запел. - Эх, в тальянку сы-ы-ы-грал Проня…
Мы спустились к реке. И вместе потащили лодку: я, этот шофер Вася и приятель его с другой машины, худой, лицо его плохо разглядел, - оба пьяные вдребодан. Лодка качалась.
В доме над рекой заголосили. Надрывный, тягучий этот крик пронесся над рекой:
- Ой-ей-ей!
- Чего это они? - спросил Вася.
- Тот человек, - сказал я, - умер.
- Помер? - переспросил Вася и опять затянул: - Э-эх, в тальянку сыграл Проня!
Мы положили лодку на мешки с цементом в первую машину. Шоферы накрепко закрепили ее канатами. Я сунул рюкзак в кабину Васи, сел рядом с ним.
- А чего вы не вместе, не одной колонной едете? - спросил я. - Товарищи твои не хотели меня взять.
- Ты, поди, на мосту стоял? На мосту нам не положено останавливаться… Да ну их, козлы муровые! - ругался Вася. - Скалымили вместе, так не понравилось, что побольше взяли.
Машины медленно шли среди грязей, ползли на подъем, где опять виднелись дома деревни.
Но только недолго мы ехали.
- Вот что, парень, - сказал Вася, когда наши машины въехали в деревню. - Ты поставь нам бутылку, а то лодку-то как же… - И он остановил машину.
- Хорошо, - я покорно открыл дверцу и прыгнул на дорогу.
И эта задержка была неприятна мне. Мы проехали не больше полутора километров, а их охватила жажда. Так когда же мы доедем? Но я сдержался и ничего не сказал.
Мы подошли к зданию клуба. Около него стояло много народа, большинство молодые парни, лица разгорячены вином - и все точно готовы были начать веселье или ожидали кого-то - потому что повернулись к нам. И глядели на нас.
А Вася спросил, где нам достать водки, потому что человек желает угостить их.
- Ребята, - сказал второй шофер. - Мы хотим выпить…
И все засмеялись.
- Цыгана надо побудить, - сказал кто-то из мужиков. - Он Катьку-продавщицу позовет. Она тогда откроет магазин.
- А где Цыган?
- Вона.
Чуть в стороне от крыльца лежал человек ногами в луже, в фуражке железнодорожника - и спал.
- Спит?
- Мертвый.
- Мертвый? - Я подошел и наклонился над ним. Снял фуражку, стискивающую его голову, - и черные волосы точно вздохнули свободно.
- Эй, очнись! Эй!
- Мертвый, вот что.
Я дотронулся рукой до его лба - и он тотчас поднялся, дико посмотрел на меня.
- Сейчас. Цыган один минут. Я ее приведу… - И засмеялся. - Цыган все может. Цыган из земли… - Он поднял фуражку и полез на крыльцо, расталкивая мужиков.
- Пошли вы… - кричала женщина, - и рожи ваши постылые, и твоя-то морда - повернулась она к Цыгану. - Сколько раз будете гонять меня? Дайте хоть ночью покой… Концерт мне послушать когда?!
- Слышь, - подошел ко мне Вася. - Ты вот что… Я тебе говорил: купи поллитра и закуску. Так шут с ней с консервой, - давай две поллитры.
И я тоже почувствовал радостный подъем во всем теле и протянул женщине деньги. Она внимательно поглядела на меня.
- Не наш какой-то! - закричала она, повернувшись, стала опять рваться из рук Цыгана.
- Уйди, черт! Пусти! Пусти-и-и….
- Отпусти ее, - сказал я Цыгану. И, близко подойдя к женщине, произнес: - Я устал умирать. Я приплыл на лодке. И хочу угостить шоферов.
Моя разумная речь подействовала на нее, она пошла к магазину. Подмигнув нам, за ней двинулся Цыган.
- Ну и ловок! - засмеялся вслед ему Вася.
Мы ждали его за магазином, и он вскоре появился, довольный, с двумя стаканами и двумя поллитрами водки. Мы сели тут же на доски, кем-то положенные, наверно, для той же цели.
Вася хотел налить мне, но рука его дрожала, и водка расплескивалась.
- Не надо, я не хочу, - покачал я головой. - Спасибо.
- Пей так. - И Вася протянул мне бутылку.
- Нет! Нет, я не могу, - и тут увидел истязателя. Он стоял недалеко от магазина и даже не смотрел не меня.
- Эй, послушай! - крикнул я ему. - Я хочу забыть тебя, и тот Южный город. - И быстро опрокинул стакан. - Ребята, давайте это оставим, попросил я.
Вася засмеялся…
- Ты шутник, Проня! Ой ты, Проня. Во, паря! Эх, в тальянку сыграл Проня. - И он стал пить прямо из бутылки.
- А Цыгану? Эй! Дайте Цыгану, - потянулся Цыган.
Мы выпили две бутылки и пошли к машинам.
Снова загудели моторы. Слава Тебе, Господи, загудели моторы! И мы поехали.
Мотор натужно ревел, и скобы с цепями наматывали грязь, выдирались из грязи.
- Э-э-э… - И вся машина сотрясалась - напряженная; и головой вперед, как живая, - по глубоким колеям. Стекла дребезжали, нас мотало, и я тоже напрягался, помогал машине.
И Ваську трясло, его точно изнутри кидало толчками - и он все бормотал: "Ты, паря, нас не обижай. Ты хоть кто там, а не обижай."
- Господи, - пробормотал я. - П омоги колесам, помоги нам…
Нас тряхнуло, затрещал кузов.
- Лодка-то еще жива? - спросил я.
- Чего? А-а… Жива… Чего ей?
И в это время нас потянуло - и мы стали ползти назад…
- Все, паря… Приехали…
Вася упал на руль.
Я открыл дверцу и прыгнул в грязь.
- Ну давай, может, подкопаем, - сказал Вася.
Лодка была на месте, освещенная сзади фарами другой машины. Вышел второй шофер, Виктор:
- О-о! Порядок.
Вася залез на скат, достал лопату.
- Брось! Я попробую объехать, - сказал Виктор.
- Господи! Соверши чудо. Дай ему объехать, тогда он нас зацепит тросом и вытянет.
Медленно Виктор вывел машину вперед и остановился.
- Иди все ж, подкопай, - сказал Вася и отдал мне лопату.
Шоферы стали прилаживать трос, а я полез под скат, выбирая жидкую грязь.
Руки у меня едва держали лопату, и все же я старался.
- Ладно, садись! - крикнул Вася. - Слышь, садись. - Я послушно полез на свое место. Моторы заревели… Виктор дернул раз, другой… еще… и машина подалась, двинулась.
- Хорош! - Он достал из-за спинки сиденья две пол-литровые бутылки водки.
- Хочешь?
- Не! Не! Я уже всё.
- Ну как знаешь, - и приник, жаждущий. Руки его дрожали, и водка текла по лицу… - Слышь, друг, влей. - И он протянул мне бутылку: - На-ка.
И я стал вливать ему в горло. Он судорожно глотал, и часть водки заливала ему лицо, глаза.
- Хорош… Э… Витьке отдай… Витьке скажи, что скалымили… надо Витьке…
Я послушно взял бутылку и пошел к другому шоферу.
- Ну, будем здоровы, - сказал Витька. Он казался более трезвым. Сам поднял бутылку. Но и ему было тяжело пить из горла. Он мотал головой и, как теленок, вскидывался, мычал… И не допив, сказал: - Не вылезай, чего? Поехали со мной.
Я остался с ним.
Виктор включил мотор, потихоньку тронулись.
И опять рядом я услышал голос Николаева.
- Как мне удалось выжить? Случай. - И Николаев повторил: - Да, случай. - Улыбнулся. - Вместо Шерстнева-Гурейко руководителем тройки назначили бывшего политзаключенного, который меня знал, когда я работал в тюрьме, товарища Мищенко. Я был вызван из подвала, увидел товарища Мищенко уже как боевого командира - на столе лежала фуражка с красной звездой, наган в кобуре на его правом боку, шашка на левом. Назначение Мищенко, кажется, было временным. Но для меня спасительным. Более того, я получил бумагу "С особого учета снят". Это вот что: я уезжал из города. А все бывшие офицеры, проживавшие на территории белых, ставились на учет, их обязывали являться в военную комендатуру. Должны были отмечаться, накладывались ограничения и прочее… Но я не к тому - спустя десятилетия, уже в этом возрасте, то есть в таких преклонных годах, я встретил Кровца. Представляете? Случайно. Ехал к своим знакомым в гости, во дворе увидел. Узнал. Хотя он был в плохом виде. Никакого зла я на него не держал, даже, поверите ли, обрадовался - испытания легли на мою молодость, что там говорить! - и этот человек оттуда, из Южного города, моя жизнь - смерть… тогда был шанс, полшанса, что останусь живым, а теперь что? - И Николаев усмехнулся. - Как потом выяснил от своих знакомых, Кровец жестоко пострадал в годы культа - семнадцать лет: десять в лагере и семь на поселении… Тут, знаете, не кошка начихала. Валил лес в Красноярском крае в Саянах. Центр у них в Канске, а лагерь в поселке Тугач, и оттуда "командировки" в Жедорбу, в Амбарчик, в Старики. Работа самая тяжелая: трелевка, вывозка… ну и сплавляли лес по речке Жедорба. Заключенные голодали, умирали. Кровец выдержал, потом ссылка в село Мотыгино… И здесь голод. Все это Кровец рассказывал моим знакомым, таким Воронцовым, Евгению Сергеевичу и Евгении Павловне… Два Жени… Они мне так и звонят: "Это два Жени…" Оба на пенсии, интеллигентнейшие люди. Евгений Сергеевич в прошлом инженер. Так вот, получаю от них известие, что Кровец увезен в больницу… Куда? Чего? В общем, в желтый дом. Представляете? У него никого нет родственников. Жена лет восемь как умерла… Ну и я стал к нему приходить, - Николаев вздохнул. Замолчал. - Грустная картина. Сначала я привозил ему чего-нибудь сладкое: печенье, конфеты, а также яблоки, апельсины. Но потом начал дома специально готовить, чтоб было не больничное.
- Мальчики! Мальчики! - звала больных сестра. - Свидание закончено. Родственники, прощайтесь.
Кровец испуганно оглядывался на сестру. Что делать? Приходилось расставаться. И я поднимался из-за стола.
- Посмотри, чего там, едет ли Васька, - попросил я.
- Уа, ау-ау-у…. - Виктор не разговаривал, он точно укачивал невидимого ребенка и сам тихонечко стонал. - Уа, ау-ау-у-уу.
Я открыл дверь и поглядел: машины с лодкой не было.
- Вить, очнись… Давай назад. Нет Васьки.
- Уа, а-ау-уу, - качал ребенка Виктор. И вдруг засмеялся. Волосы падали ему на глаза. Кепку он где-то потерял. И открылось его прекрасное, чистое лицо.
- Давай назад, - сказал я.
Виктор распахнул дверцу, выглянул, потом вытянулся, почти встал на педали, и машина поползла назад…
- Давай еще, еще!
- Останови! - закричал я. - Тормози!
Но было поздно. Задние колеса съехали в кювет.
- Прибыли, - ясно сказал Виктор, выпрыгнул на дорогу.
- Смотри, - показал я ему на колею. - Это то место, где мы уже сидели.
- А Вася?
Может, они сговорились, подумал я. Где моя лодка?
- Уа-у-у-у, - опять начал укачивать ребенка Виктор.
Далеко не уйдет, подумал я. По колее его найду.
- Пойду, - сказал я.
- Погоди, чего? Уа-уа-аа, - опять услышал я.
Я шел по колее и внимательно смотрел. Кругом лес и грязь. Только грязь… Едва светился рассвет за лесом. Не прошел я и полкилометра, как увидел: у самой дороги, раскинув руки, лежал человек в грязи.
- Эй, эй!
Я поднял его голову:
- Эй!
Очистил лицо от грязи.
- Ты жив, Вась?
Он замычал.
- Где машина? - Я его приподнял. - Эх, в тальянку сы-ы-ы-грал Проня. И Вася закрыл глаза.
Оттащил его от дороги, посадил - и увидел следы скатов… В стороне, в небольшой яме, на боку лежала машина, а рядом - белая моя лодка и мешки с цементом. Некоторые мешки разорвались, и цемент высыпался.
А-а! Ладно. Пускай сидит. У меня уже нет сил… Врач! Исцели самого себя… Я подошел к лодке. Цела ли? Поглядел. Не треснула. Только сбоку, где был сучок, жестяная затычка выпала. Крепка твоя лодка, Иван Руфыч, правда что хороша… Я залез на опрокинутую машину, с трудом открыл дверцу - и начал выдергивать рюкзак.
Мне это удалось. Я потянул - спинка сиденья сдвинулась, посыпались ключи, еще какие-то железки, они упали вниз, добивая боковое стекло…
- Ну, прощай, моя лодка! - Я надел рюкзак.
Васька уж опять свалился и лежал на боку около дороги. Я медленно побрел по колее. Каждая косточка во мне была размолота.
Дорога делилась, распадалась на две такие же, как прежде. Я остановился. И стал ждать. Куда идти?
Это чувство, которое должно было во мне родиться, - оно не приходило. Оно почему-то не приходило.
- Вы сказали, что сестра называла их "мальчиками". Ну этот бывший следователь - Кровец, он-то уж был старик?
- К сожалению, среди больных много молодых, очень много.
- А какой из себя Кровец?
- Совершеннейший старик, без зубов, голова дыней, с остатками волос, из-под лохматых седых бровей младенческие глаза. И весь сник пустым мешком, сидел в этой выцветшей зеленой пижаме - потрепала жизнь человека. Жалкое зрелище. А голос сохранился почти густой, даже мне казалось, прежний. Говорил он очень странно: "Ветер меняется… северный… Птичка поет… В доме закрыть дверь… скорее… скорее…"
На свидании мы обычно сидели с ним в дальнем углу их столовой. Ел он жадно. Ложка скрежетала по кастрюльке, в которой я приносил ему еду. Чаще всего готовил для него мясо. Вилки им не полагалось, ну и, конечно, ножа тоже. А мясо я сильно разваривал - он ведь без зубов. Расправлялся быстро и ложку долго облизывал.
В свой уже третий приход я начал понимать… Вернее, он мне приоткрыл… и я понял: "северный ветер" - это приближается сестра… тревога… доверять ей нельзя… работал мотор разоблачительства - его сердце никому не доверяло. Но он на посту - все эти годы, пройдя лагерь, ссылку - едва выжив. "Закрыть двери дома" - ему казалось, что удерживает дверь, наверное, казалось, что один держит… Он понимал, что его воображаемый "дом" с годами уходит в землю, но он хотел исчезнуть в объятиях с врагом - теперь он хотел взять на себя все: и слежку, и расследование, и вынесение приговора… Последними усилиями, когда его уже засадили сюда… он продолжал в бредовых разговорах больных отыскивать блестки крамолы. Шариковой ручкой, на клочках бумаги писал дрожащим, неверным почерком одно только слово - расстрелять. Отдавал мне. Вот для чего я ему был нужен.
Я решил идти по правой дороге. Но силы оставили меня. Я сел прямо в грязь, в колею. Все - я кончился. С меня хватит, ну все, понимаете, неизвестно к кому обращался я. По самую завязку. И я повалился в колею. И все-таки, хитрый мужик, освободился от лямок рюкзака, подложил рюкзак под голову, стараясь удобнее лечь в свою могилу из грязи. Стало немного легче. Лежал. Не шевелился. И откуда-то вдруг прилетела, как мы пели в детской колонии: "Фартовый я мальчишечка, зачалили меня, зача… зача… зачалили меня".
Тогда я повернулся. Стал на колени. На некоторое время так и застыл - в позе двухлетнего ребенка. Какие-то звенья в душе соединились. Я встал на ноги, вытащил из коричневой грязи рюкзак. Вдел руки в лямки.
Я все же решил идти по правой дороге. Сделал один шаг, другой… Получилось.
Впереди виднелся дом, совсем недалеко от развилки. Я шел, а ноги мои расползались.
Подошел к дому, постучался в дверь. Открыла мне женщина.
- Мне бы поспать, - сказал я.
Она ничего не ответила. Показала мне место на печке. Я залез на печку и скрутился. Но меня трясло, и заснуть я не мог.
Пролежав там около часа, я спустился вниз - и увидел: за столом сидели две женщины - одна та, что открыла мне, и другая, помоложе.
Они ели суп из миски.
Я почувствовал голод. Попросил:
- Дайте мне тоже супа.
Старшая хозяйка дала мне ложку - и налила в другую миску жирного куриного бульона - и они продолжали молча есть, не глядя на меня.
Я пододвинул к себе миску, увидел, как сверху плавают желтые круги жира - и мне стало тошно.
- Если б еще хлеба, - попросил я.
Старшая отрезала мне ломоть, ничего не сказав. Я ел. Меня мутило.
Вдруг я услышал шум моторов. Отложил ложку.
- Что это?
- Уркает, - глухо сказала старшая.
Я подошел к окну.
По другой дороге медленно двигались машины. На первой, поверх мешков с цементом лежала моя белая долбленка, крепко обвязанная.
Машины и лодка проплыли и скрылись за угором.
Как же так? - думал я. - Ведь и машина у них была перевернута, а другая - в кювете… Как они сами поднялись?
Вышел на волю, прислонился к стене. Моторов уже не было слышно.
- Дядя! Почему ты плачешь? - рядом со мной стояла девочка. - Иди в дом… - Я поднял к глазам руку. - Дядя! - звала девочка. - Иди в дом.
Я сказал:
- Сейчас пойду… Это там твоя мама?
- Нет, крестная. И тетя Вера.
Я вошел в дом. Взял свой мешок.
Женщины ели курицу. Они молча рвали ее руками.
- Куда эта дорога ведет? - спросил я. - Вот эта, на которой стоит ваш дом?
- В Озерки, - ответила старшая.
Я поблагодарил ее.