Неужели не обойтись без жестокости? Несомненно, есть форма сосуществования, при которой мужчина и женщина вместе едят, вместе спят, вместе живут, однако оба погружены в свои собственные внутренние искания. Не потому ли связь с Жаклин была обречена на неудачу: не будучи сама художником, Жаклин не могла понять необходимость внутреннего одиночества для художника? Если бы Жаклин, например, была скульптором, если один угол квартиры был выделен для ее работы с мрамором, в то время как в другом углу он бы сражался со словами и рифмами, расцвела бы между ними пышным цветом любовь? Не в этом ли мораль истории о нем и Жаклин: художникам лучше всего заводить романы только с художниками?
2
Роман с Жаклин отошел в прошлое. После этих недель удушающей близости комната снова в его распоряжении. Он складывает в угол коробки и чемоданы Жаклин и ждет, чтобы их забрали. Этого не происходит. Вместо этого однажды вечером появляется сама Жаклин. Она говорит, что пришла не для того, чтобы продолжить с ним жить ("С тобой невозможно жить"), а чтобы восстановить мир ("Я не люблю враждовать, это меня удручает") - мир, который влечет за собой то, что она сначала ложится с ним в постель, а потом, в постели, произносит речи о том, что он написал о ней в своем дневнике. Она все никак не может остановиться, так что они не спят до двух часов ночи.
Он просыпается поздно, слишком поздно, чтобы идти на лекцию, которая начинается в восемь часов. Это не первая лекция, которую он пропустил с тех пор, как в его жизнь вошла Жаклин. Он отстает в учебе и не знает, как ему наверстать. Первые два года в университете он был одной из звезд своего курса. Ему все легко давалось, и он всегда на шаг опережал лектора. Но в последнее время его мозги, кажется, затуманились. Математика, которую они теперь изучают, более современна и абстрактна, и он начал в ней барахтаться. Он все еще может следовать за тем, что преподаватель пишет на доске, строчка за строчкой, но часто от него ускользает какой-нибудь важный аргумент. На занятиях его охватывает паника, которую он изо всех сил старается скрыть.
Как ни странно, он, по-видимому, единственный, у кого проблемы. Даже тугодумы среди его однокурсников не испытывают больших затруднений, чем обычно. В то время, как его оценки становятся с каждым месяцем все ниже, их оценки остаются стабильными. Что касается звезд, настоящих звезд, то он просто плетется у них в хвосте.
Никогда в жизни ему не приходилось напрягать все силы. Когда он, бывало, работал вполсилы, результаты всегда бывали хорошими. Теперь же он буквально борется за свою жизнь. Если он не уйдет в работу с головой, то утонет.
Однако все дни проходят в сером тумане усталости. Он клянет себя за то, что позволил возобновиться связи, которая так дорого ему обходится. Если таковы последствия, когда имеешь любовницу, как же умудрялись выжить Пикассо и остальные? У него просто нет энергии, чтобы бегать с лекции на лекцию, с одной службы на другую, а в конце дня уделять внимание женщине, у которой все время то эйфория, то глубочайшее уныние, когда она мечется, перебирая в уме обиды.
Хотя формально Жаклин больше с ним не живет, она считает, что может появляться у него на пороге в любое время дня и ночи. Иногда она приходит, чтобы заклеймить его за какое-нибудь слово, слетевшее с языка, завуалированный смысл которого стал ей ясен только сейчас. Иногда она просто чувствует себя подавленной и хочет, чтобы ее подбодрили. Самые плохие дни - после лечения, когда она снова и снова рассказывает о том, что происходило в кабинете врача, докапываясь до подтекста каждого его жеста. Она вздыхает и плачет, осушает один стакан вина за другим, застывает в самый разгар секса.
- Тебе следует пройти лечение, - говорит она, выпуская колечко дыма.
- Я подумаю, - отвечает он. Он уже знает по опыту, что лучше не возражать.
Вообще-то он и не подумал бы проходить лечение. Цель лечения - сделать человека счастливым. Какой в этом смысл? Счастливые люди неинтересны. Лучше принять бремя несчастья и попытаться преобразовать его во что-то стоящее - поэзию, музыку или живопись. Вот во что он верит.
И тем не менее он терпеливо слушает Жаклин. Он мужчина, она женщина, она подарила ему наслаждение, и теперь он должен за это платить - по-видимому, так обстоит дело с любовными связями.
Ее история, которую она из ночи в ночь излагает ему, одурманенному сном, состоит в том, что некий гонитель у нее отнял ее истинное "я" - иногда это ее мать-тиранка, иногда сбежавший отец, иногда тот или иной любовник-садист, иногда врач-Мефистофель. То, что он сейчас держит в объятиях, говорит она, всего лишь оболочка, оставшаяся от ее истинного "я", к ней вернется способность любить, только когда она вновь обретет себя.
Он слушает, но не верит. Если она чувствует, что ее врач строит против нее коварные планы, почему бы не перестать ходить к нему? Если сестра унижает ее, почему бы не перестать видеться с ней? Что до него, то он подозревает, что Жаклин обращается с ним скорее как с наперсником, а не любовником, - и это потому, что он недостаточно хороший любовник, недостаточно пламенный и страстный. Он подозревает, что если бы был более состоятелен как любовник, Жаклин скоро обрела бы вновь свое потерянное "я" и свое утраченное желание.
Почему он продолжает отворять дверь, когда она стучится к нему? Не потому ли, что так должны поступать художники: не спать всю ночь, изнурять себя, запутывать свою жизнь - или потому, что, несмотря на все, он одурманен этой красивой женщиной, которая бесстыдно разгуливает по квартире голая под его взглядом?
Почему она так раскованна в его присутствии? Чтобы подразнить его (ведь она чувствует на себе его взгляд, он это знает)? Или же все медсестры так ведут себя дома: сбрасывают одежду, чешутся, будничным тоном говорят об отправлениях тела, рассказывают такие же неприличные анекдоты, как мужчины в барах? Но если она действительно освободилась от всех табу, то почему занимается любовью так рассеянно, так небрежно, так холодно?
Не он был инициатором того, чтобы начать любовную связь, и не его идея ее продолжать. Но теперь, когда он в нее вовлечен, у него не хватает энергии, чтобы сбежать. Его охватил фатализм. Если жизнь с Жаклин - своего рода болезнь, пусть эта болезнь идет своим ходом.
Они с Полом слишком джентльмены, чтобы сравнивать впечатления от своих любовниц. И тем не менее он подозревает, что Жаклин Лорье обсуждает его со своей сестрой, а сестра рассказывает Полу. Его смущает, что Пол в курсе того, что происходит в его интимной жизни. Он уверен, что из них двоих у Пола больше умения обращаться с женщинами.
Однажды вечером, когда у Жаклин ночное дежурство в частной лечебнице, он заходит на квартиру к Полу. Пол собирается отправиться на уик-энд к своей матери в Сент-Джеймс. Почему бы ему не поехать с ним, предлагает Пол, и не провести там хотя бы субботу?
Они пропускают последний поезд, чуть-чуть опоздав. Если они хотят попасть в Сент-Джеймс, придется пройти пешком все двенадцать миль. Вечер чудесный. Почему бы и нет?
Пол несет свой рюкзак и скрипку. По его словам, он взял с собой скрипку, поскольку легче заниматься в Сент-Джеймсе, где соседи не так близко.
Пол учился играть на скрипке с детства, но не особенно в этом преуспел. Судя по всему, Пола вполне устраивает то, что он играет все те же коротенькие джиги и менуэты, что и десять лет назад. Но его музыкальные амбиции намного больше. У него в квартире рояль, который купила мать, когда он в пятнадцать лет потребовал, чтобы его учили играть на рояле. Уроки не были успешными, он был слишком нетерпелив для медленной, шаг за шагом, методики своего учителя. Но он исполнен решимости в один прекрасный день сыграть, пусть и плохо, опус № 3 Бетховена, а после этого - транскрипцию Бузони Чаконы ре минор Баха. Он достигнет этих целей, не идя традиционным окольным путем, через Черни и Моцарта. Вместо этого он будет непрестанно упражняться в этих двух произведениях, и только в них: сперва выучит ноты, играя очень-очень медленно, потом ускоряя темп изо дня в день, - будет повторять столько, сколько потребуется. Это его собственный метод научиться играть на рояле, изобретенный им самим. Если он будет следовать своему графику без отклонений, он не видит оснований, почему его метод не сработает.
К несчастью, он обнаруживает, что в то время, как он пытается перейти от очень-очень медленного к просто очень медленному, у него деревенеют запястья и перестают гнуться пальцы, и скоро он не может играть вообще. Тогда он впадает в ярость, колотит кулаками по клавишам и бушует в отчаянии.
Уже за полночь, а они с Полом еще только в Уинберге. Движение замерло, и на Мейн-стрит пусто - только уличный подметальщик работает своей метлой.
В Дьеп-Ривер мимо них проезжает молочник в повозке, запряженной лошадью. Они останавливаются посмотреть, как он сдерживает лошадь, бежит вприпрыжку по садовой дорожке, ставит две полные бутылки, забирает пустые, вытряхивает монеты и бегом возвращается к повозке.
- Можно купить пинту? - спрашивает Пол и вручает молочнику четыре пенса.
Тот с улыбкой наблюдает, как они пьют. Молочник молодой, красивый, он полон энергии. Даже большая белая лошадь с мохнатыми ногами, по-видимому, не имеет ничего против того, чтобы бодрствовать ночью.
Он восхищен. Все эти работы, о которых он ничего не знает и которыми занимаются, когда люди спят: подметают улицы, доставляют молоко на порог! Но одно его озадачивает. Почему молоко не воруют? Почему нет воров, которые следовали бы за молочником и крали бутылки, которые он ставит? В стране, где собственность - преступление и можно украсть все, почему это не распространяется на молоко? Потому что молоко слишком легко украсть? Или существуют нормы поведения даже среди воров? Быть может, ворам жаль молочников, которые по большей части молодые, чернокожие и беззащитные?
Ему бы хотелось верить в последнее объяснение. Хотелось бы верить, что чернокожих жалеют, стремятся поступать с ними честно, компенсировать жестокость законов и их горестную участь. Но он знает, что это не так. Между черными и белыми - пропасть. Существует нечто более глубокое, нежели жалость, более глубокое, чем честное обхождение, даже более глубокое, чем добрая воля: обе стороны сознают, что такие люди, как Пол и он сам, с их роялями и скрипками, находятся здесь, на этой земле, на земле Южной Африки, на самом шатком основании. Даже этот молодой молочник, который еще год назад, наверно, был просто мальчишкой, пасшим скот где-нибудь в глуши, должен это знать. Фактически он чувствует со стороны африканцев, даже со стороны цветных, какую-то насмешливую нежность, словно они хотят сказать, что он простак, которого нужно защищать, который воображает, что ему помогут искренность и стремление поступать честно, в то время как на самом деле земля у него под ногами пропитана кровью, и глубины истории звенят от гневных криков. Иначе зачем этому молодому человеку, который под первым дуновением предрассветного ветерка перебирает пальцами гриву своей лошади, улыбаться так мягко, когда он смотрит, как они пьют молоко, которое он им дал?
Они добираются до Сент-Джеймса на рассвете. Он сразу же засыпает на диване и спит до полудня, когда мать Пола будит их и подает завтрак на застекленной веранде с видом на залив Фолс-Бей.
Между Полом и его матерью завязывается разговор, в который легко включают и его. Мать Пола - фотограф, у нее собственная студия. Она маленькая, элегантная, непоседливая, с хриплым голосом курильщицы. После того как они поели, она извиняется: ей нужно работать.
Они с Полом идут на пляж, плавают, возвращаются, играют в шахматы. Потом он садится на поезд и отправляется домой. Это его первое знакомство с домашней жизнью Пола, и он здорово завидует. Почему у него не могут быть приятные, нормальные отношения со своей матерью? Ему бы хотелось, чтобы его мать была похожа на мать Пола, чтобы у нее была своя собственная жизнь за узкими рамками семьи.
Он покинул дом, чтобы сбежать от гнетущей атмосферы семьи. Теперь он редко видится с родителями. Хотя они живут совсем близко, он их не навещает. Он никогда не приводит к ним Пола или еще кого-то из своих друзей, не говоря уже о Жаклин. Теперь, когда у него есть собственный заработок, он пользуется независимостью, чтобы исключить родителей из своей жизни. Мать огорчается из-за его холодности, он это знает, - холодности, которой он всю свою жизнь отвечал на ее любовь. Всю его жизнь она хотела нянчиться с ним, всю свою жизнь он сопротивлялся. Хотя он уверяет ее, что у него хватает денег на жизнь, она не верит. При встрече она пытается сунуть ему в карман банкноту в один или два фунта. Она называет это "просто пустячок". Если бы у нее был малейший шанс, она бы шила занавески для его квартиры, забирала белье в стирку. Он должен ожесточить свое сердце против нее. Сейчас не время ослаблять бдительность.
3
Он читает "Письма Эзры Паунда". Эзру Паунда уволили с должности в колледже Уобаш в штате Индиана за то, что у него в комнате была женщина. Возмущенный такой провинциальной ограниченностью, Паунд покинул Америку. В Лондоне он познакомился с красивой Дороти Шекспир и женился на ней, и они поселились в Италии. После Второй мировой войны его обвинили в содействии фашистам. Чтобы избежать смертного приговора, он стал имитировать безумие, и его поместили в сумасшедший дом.
Теперь, в 1959 году, Паунд, которого освободили, вернулся в Италию, где продолжил проект своей жизни - Cantos. Все Cantos, которые уже опубликованы, имеются в библиотеке Кейптаунского университета, в издании "Фабер", строчки, набранные элегантным темным шрифтом, время от времени прерываются, словно ударами гонга, огромными китайскими иероглифами. Он поглощен Cantos, он снова и снова их перечитывает, пользуясь книгой Хью Кеннера о Паунде как руководством. Т. С. Элиот великодушно назвал Паунда miglior fabbro - лучшим мастером. Хотя он восхищается поэзией Элиота, он считает, что Элиот прав.
Эзра Паунд почти всю жизнь страдал от преследования: его изгнали, потом заточили, затем во второй раз изгнали из его собственной страны. Однако, несмотря на ярлык сумасшедшего, Паунд доказал, что он великий поэт, быть может, такой же великий, как Уолт Уитмен. Следуя своему призванию, Паунд пожертвовал свою жизнь искусству. Также и Элиот, хотя страдания Элиота были более частного характера. Элиот и Паунд прожили жизнь в печали, а иногда и в позоре. В этом для него урок, который содержится в каждой странице их поэзии - Элиота, который поразил его, еще когда он учился в школе, а теперь и Паунда. Подобно Паунду и Элиоту, он должен быть готов выдержать все, что уготовила ему жизнь, даже если это означает изгнание, труд в безвестности и поношения. А если ему не удастся пройти высочайшее испытание искусства, если в конце концов выяснится, что он не обладает благословенным даром, тогда он должен быть готов выдержать и это - неоспоримый вердикт истории, удел безвестности, несмотря на все его нынешние и будущие страдания. Многие призваны, но мало кто избран. Вокруг каждого крупного поэта - туча незначительных, точно комары, зудящие вокруг льва.
Его страсть к Паунду разделяет лишь один из его друзей, Норберт. Норберт родился в Чехословакии, приехал в Южную Африку после войны и говорит по-английски с легким немецким акцентом. Он учится, готовясь стать инженером, как его отец. Норберт одевается со строгой европейской элегантностью и в высшей степени респектабельно ухаживает за красивой девушкой из хорошей семьи, с которой куда-нибудь ходит раз в неделю. Они с Норбертом встречаются в кафе-кондитерской на склоне горы, где обсуждают свои последние стихи и читают друг другу вслух любимые отрывки из Паунда.
Любопытно, что Норберт, будущий инженер, и он, будущий математик, - последователи Эзры Паунда, тогда как другие поэты из студентов, которых он знает - те, что изучают литературу и выпускают университетский литературный журнал, - почитают Джерарда Мэнли Хопкинса. У него самого был краткий период увлечения Хопкинсом в школе, во время которого он втискивал в свои стихи много ударных односложных слов и избегал слов романского происхождения. Но со временем Хопкинс ему разонравился, точно так же, как сейчас он постепенно теряет вкус к Шекспиру. В поэзии Хопкинса избыток согласных, а у Шекспира избыток метафор. Хопкинс и Шекспир также придавали слишком большое значение необычным словам, особенно словам из древнеанглийского языка. К чему всегда прибегать в стихах к напыщенной декламации, почему нельзя говорить обычным голосом, как при разговоре, - и вообще, почему поэзия должна так сильно отличаться от прозы?
Он начал предпочитать Поупа Шекспиру, а Свифта - Поупу. Несмотря на предельную точность фраз, которую он одобряет, Поуп удивляет его тем, что он слишком уж дома среди пышных юбок и париков, тогда как Свифт остается дикарем, отшельником.
Чосер ему тоже нравится. Средние века тоскливые: одержимость целомудрием, обилие церковников, средневековые поэты по большей части робки, всегда бегут за советом к латинским пастырям. Но Чосер держит ироническую дистанцию от властей и, в отличие от Шекспира, не пускается в болтовню о разных вещах и не произносит напыщенные речи.
Что касается других английских поэтов, то Паунд научил его видеть сентиментальность, в которой погрязли романтики и викторианцы, не говоря уже о гладкой версификации. Паунд и Элиот пытаются воскресить англо-американскую поэзию, возвращаясь к суровости французского. Он совершенно с этим согласен. Как он мог когда-то быть до такой степени зачарован Китсом, что даже писал сонеты в духе Китса? Китс подобен арбузу с мягкой сладкой малиновой мякотью, в то время как поэзия должна быть строгой и чистой, как пламя. Прочесть полдюжины страниц Китса - все равно что позволить себя соблазнить.
Он был бы еще более уверен в своей приверженности Паунду, если бы мог читать по-французски. Но все его усилия выучить язык самостоятельно безуспешны. У него нет ощущения этого языка, в котором слова смело начинаются, а в конце переходят в шепот. Так что придется поверить на слово Паунду и Элиоту, что Бодлер и Нерваль, Корбьер и Лафорг указывают путь, по которому он должен следовать.
Поступая в университет, он планировал получить диплом математика, затем уехать за границу и посвятить себя искусству. Пока что он не отклоняется от своего плана. Совершенствуя свое поэтическое мастерство за границей, он будет зарабатывать на жизнь, занимаясь чем-то скромным и респектабельным. Поскольку великие художники обречены какое-то время оставаться непризнанными, он будет в эти годы испытания служить клерком, смиренно складывая колонки цифр в задней комнате. Конечно, он не будет богемой, то есть пьяницей, нахлебником и бездельником.
В математике, помимо загадочных символов, его привлекает отвлеченность. Если бы в университете был факультет Отвлеченной Мысли, он, вероятно, записался бы и туда, но чистая математика, по-видимому, наибольшее приближение к царству форм, какое позволяет академическое образование.