- Бедняга Джон! - отвечает она. - Ты всегда думаешь о нем самое плохое. А что, если он говорит правду? Он же обещал, что будет приезжать в Мервевилль на каждые выходные, а также проводить там школьные каникулы. Почему бы не оправдать его за недостаточностью улик?
- Потому что я не верю ни одному его слову. Весь этот план, на мой взгляд, подозрителен. Он никогда не ладил с отцом.
- Он заботится об отце в Кейптауне.
- Он живет с отцом, но только потому, что у него самого нет денег. Ему за тридцать, и никаких перспектив. Он удрал из Южной Африки, чтобы его не забрали в армию. Потом его вышвырнули из Америки, потому что он нарушил закон. Теперь он не может найти достойную работу, потому что слишком заносчив. Они вдвоем живут на жалкое жалованье, которое его отец получает на этом своем складе металлолома.
- Но это же неправда! - возражает она. Кэрол моложе ее. Когда-то она, Марго, была лидером и вела за собой Кэрол. Теперь Кэрол идет впереди, а она тащится в хвосте. Как это произошло? - Джон преподает в средней школе, - говорит она. - Он зарабатывает себе на хлеб.
- А у меня другие сведения. Я слышала, что он натаскивает отстающих к экзамену, и у него почасовая оплата. Это работа на неполный рабочий день - за такую берутся студенты, чтобы заработать на карманные расходы. Спроси его прямо. Спроси, в какой школе он преподает.
- Большая зарплата - не единственное, что важно.
- Тут дело не только в зарплате. Дело в том, чтобы говорить правду. Пусть он скажет тебе всю правду, почему хочет купить дом в Мервевилле. Пусть скажет, кто будет за это платить, он или отец. Пусть расскажет тебе о своих планах на будущее. - И затем, заметив ее смущенный вид, спрашивает: - Разве он тебе не сказал? Не рассказал о своих планах?
- У него нет планов. Он же Кутзее, а у Кутзее нет планов, у них нет амбиций, у них только праздные мечты. У него праздная мечта жить в Кару.
- У него есть амбиции - быть поэтом и больше ничего не делать. Ты когда-нибудь слышала о таком? Эта затея с Мервевиллем не имеет ничего общего с благополучием его отца. Ему нужно место в Кару, куда он сможет приезжать, когда ему удобно, где сможет сидеть, опустив подбородок на руки, созерцать закат и писать стихи.
Опять Джон и его стихи! Она ничего не может с собой поделать и фыркает от смеха. Джон, сидящий на веранде этого уродливого маленького дома, сочиняя стихи! Безусловно, в берете, а под рукой - стакан вина. И вокруг роятся цветные детишки, донимая вопросами. "Wat maak oom?" - "Nee, oom maak gedigte. Op sy ou ramkiekie maak oom gedigte. Die wereld is ons wonig nee…" - "Что делает сэр?" - "Сэр сочиняет стихи. Сэр сочиняет стихи, наигрывая на своем старом банджо. Этот мир - наша обитель…"
- Я спрошу его, - обещает она, все еще смеясь. - Попрошу показать мне свои стихи.
Она ловит Джона на следующее утро, когда он отправляется на прогулку.
- Можно мне с тобой? - спрашивает она. - Одну минутку, я надену подходящие туфли.
Они идут по тропинке, которая ведет к востоку от фермы со службами вдоль заросшего русла реки, к запруде, стены которой обрушились во время наводнения 1943 года, да так и не были восстановлены. В мелкой воде запруды мирно плавают три белых гуся. Еще прохладно, тумана нет, видны горы Ниувевельд.
- God, - говорит она, - dis darem mooi. Dit raak jou siel aan, ne, die ou wereld. - Какая красота! Этот пейзаж берет за душу.
Они в меньшинстве, их так мало - лишь они двое, чьи души волнуют эти великие пустынные просторы. Если что-то связывало их все эти годы, так именно это. Этот пейзаж, kontrei, - он переворачивает ее сердце. Когда она умрет и ее похоронят, она растворится в этой земле так естественно, как будто никогда не жила человеческой жизнью.
- Кэрол говорит, ты все еще пишешь стихи, - говорит она. - Это правда? Ты мне покажешь?
- Мне жаль разочаровывать Кэрол, - отвечает он сухо, - но я не написал ни одного стихотворения с тех пор, когда был подростком.
Она прикусывает язык. Совсем забыла: мужчину не просят показать его стихи, во всяком случае, в Южной Африке, заранее не заверив его, что все будет в порядке, что его не станут высмеивать. Что за страна, где поэзия - не мужское занятие, а хобби для детей и oujongnooiens (старых дев) - oujongnooiens обоего пола! Непонятно, как с этим справлялись Тотиус и Луис Лейпольдт. Неудивительно, что Кэрол избирает для своей атаки поэзию Джона - Кэрол с ее чутьем к слабостям других.
- Если ты так давно бросил, почему же Кэрол уверена, что ты все еще пишешь?
- Понятия не имею. Может быть, она видела, как я правлю сочинения учеников, и сделала неправильный вывод.
Она не верит ему, но спорить не намерена. Раз ему не хочется откровенничать с ней, и не надо. Если поэзия - часть его жизни, которой он стесняется, значит, так тому и быть.
Она не считает Джона moffie, но ее удивляет, что у него нет женщины. Одинокий мужчина, особенно из рода Кутзее, кажется ей лодкой без весел, руля и паруса. А теперь эта парочка, двое мужчин Кутзее, живут вдвоем! Пока у Джека еще была за спиной грозная Вера, он держал более или менее прямой курс, но теперь, когда ее уже нет в живых, у него совсем потерянный вид. Что до сына Джека и Веры, ему бы точно не помешало чье-то разумное руководство. Но какая женщина в здравом уме захочет посвятить себя недотепе Джону?
Кэрол убеждена, что Джон не подарок, да и остальные из клана Кутзее, несмотря на все их добродушие, вероятно, согласятся с этим. Почему же Марго придерживается иного мнения, почему все еще верит в Джона? Как ни странно, это из-за того, как они с отцом относятся друг к другу: если не с нежностью, то хотя бы с уважением.
Эти двое были когда-то злейшими врагами. Вражда между Джеком и его старшим сыном была темой, по поводу которой столько качали головой. Когда сын исчез за границей, родители старались делать хорошую мину при плохой игре. Он уехал делать научную карьеру, утверждала мать. И годами рассказывала, что Джон работает в Англии ученым, даже когда стало ясно, что она понятия не имеет, где именно он работает и чем занимается. "Вы же знаете Джона, - говорил отец, - он такой независимый". Независимый - что это означает? Кутзее не без оснований решили, что это означает вот что: он отрекся от своей страны, от своей семьи, даже от родителей.
Потом Джек и Вера начали рассказывать другое: Джон, оказывается, не в Англии, а в Америке, делает еще более солидную карьеру. Время шло, и за неимением определенных новостей интерес к Джону и его успехам угас. Он и его младший брат стали просто двумя среди тысяч молодых белых мужчин, которые сбежали от службы в армии, оставив обескураженную семью. Он уже почти исчез из их коллективной памяти, как вдруг приходит новость о его скандальном выдворении из Соединенных Штатов.
"Все эта ужасная война", - говорил отец: мол, все это из-за войны, в которой американские мальчики должны отдавать жизнь ради азиатов, которые, похоже, ничуть за это не благодарны. Ничего удивительного, что рядовые американцы против. Неудивительно, что они выходят на улицы. Джона схватили на улице во время демонстрации протеста, к которой он не имел никакого отношения, то, что за этим последовало, - просто недоразумение.
Не этот ли позор сына и не необходимость ли из-за этого лгать превратили Джека в трясущегося, преждевременно состарившегося человека?
- Наверно, ты рад снова увидеть Кару, - говорит она Джону. - Ты не испытываешь облегчения оттого, что решил не оставаться в Америке?
- Не знаю, - отвечает он. - Конечно, среди всего этого, - она понимает, что он имеет в виду: небо, этот простор, огромное окружающее их безмолвие, - я чувствую себя одним из тех немногих, кому повезло. Но, вообще говоря, какое будущее у меня в этой стране, где мне никогда не было места? Может быть, окончательный разрыв был бы лучше всего. Оторвать себя от того, что любишь, и надеяться, что эта рана заживет.
Искренний ответ. Слава богу.
- Я поговорила вчера с твоим отцом, Джон, пока вас с Майклом не было. Не думаю, что он вполне понимает твои планы. Я говорю о Мервевилле. Твой отец уже не молод, и он нездоров. Ты не можешь забросить его в чужой город и думать, что он сможет сам о себе заботиться. И ты не можешь ожидать, что остальные члены семьи подключатся и будут его опекать, если что-то пойдет не так. Это все. Все, что я хотела сказать.
Он не отвечает. У него в руке кусок проволоки от старой изгороди, который он подобрал. Раздраженно размахивая проволокой и сшибая головки цветов, он спускается по склону, образованному разрушенной стеной запруды.
- Не надо так! - просит она, шагая за ним следом. - Ради бога. Поговори со мной! Скажи, что я ошибаюсь! Скажи, что я не права!
Он останавливается и поворачивается, глядя на нее с холодной враждебностью.
- Позволь прояснить тебе ситуацию с моим отцом, - говорит он. - У отца нет никаких сбережений, ни цента, и нет страховки. Он может надеяться только на государственную пенсию: сорок три ранта. Так что, несмотря на возраст, несмотря на слабое здоровье, ему приходится продолжать работать. Вдвоем мы зарабатываем в месяц столько, сколько продавец автомобилей зарабатывает в неделю. Мой отец сможет бросить работу, только если переедет в какое-то место, где расходы на жизнь ниже, чем в городе.
- Но зачем вообще переезжать? И почему в Мервевилль, в какую-то старую развалюху?
- Мы с отцом не можем жить вместе до бесконечности, Марджи. От этого мы оба несчастны. Оба. Это противоестественно. Отцы и сыновья не должны жить в одном доме.
- Твой отец не кажется мне человеком, с которым трудно ужиться.
- Может быть, а вот со мной ужиться трудно. Проблема в том, что я не хочу делить жизненное пространство с другими.
- Значит, вот из-за чего вся эта затея с Мервевиллем - из-за того, что ты хочешь жить один?
- Да. И да, и нет. Я хочу иметь возможность быть одному, когда захочется.
Все Кутзее собрались на веранде - пьют чай и праздно болтают, наблюдая, как Майкл и три его юных сына играют в крикет на открытом werf.
Вдали на горизонте появляется облако пыли.
- Должно быть, это Лукас, - говорит Майкл, у которого самое острое зрение. - Марджи, это Лукас!
Оказывается, Лукас в пути с самого рассвета. Он устал, но в хорошем расположении духа, полон энергии. Поздоровавшись с женой и ее родственниками, он сразу же включается в игру мальчиков. Может быть, Лукас не так уж хорошо играет в крикет, но он любит быть с детьми, а дети его обожают. Он был бы самым лучшим из отцов - ей надрывает сердце, что он обречен быть бездетным.
Джон тоже присоединяется к игре. Он играет в крикет лучше, чем Лукас, более тренированный, это видно с первого взгляда, но дети к нему не тянутся. И собаки тоже, как она заметила. В отличие от Лукаса, он не отец по натуре. Alleenloper, как некоторые самцы животных: одиночка. Вероятно, даже к лучшему, что он не женился.
Однако есть вещи, которые она делит с Джоном, но никогда не сможет разделить с Лукасом. Почему? Из-за детских лет, которые они провели вместе, - самое драгоценное время, когда они открывали друг другу сердце, как никогда нельзя сделать позже, даже с мужем, с мужем, которого она любит больше, чем любые сокровища в мире.
"Лучше оторвать себя от того, что любишь, - сказал он во время их прогулки, - оторвать и надеяться, что рана заживет". Она прекрасно его понимает. Вот что у них общее: не просто любовь к этой ферме, этой kontrei, Кару, но и понимание, которое приходит с любовью, понимание, что можно любить слишком сильно. Ему и ей посчастливилось провести в детстве летние месяцы в священном месте. Это великолепие нельзя обрести снова, лучше потом не бродить по любимым местам, скорбя о том, что утрачено навеки.
Опасаться любить слишком сильно - это не для Лукаса. У Лукаса любовь простая и искренняя. Лукас весь отдается ей с открытым сердцем, и в ответ она отдает ему всю себя целиком. Любовь к мужу выявляет в ней все самое лучшее: даже сейчас, когда она сидит и пьет чай, наблюдая за его игрой, она чувствует, как теплеет на сердце. От Лукаса она узнала, какой может быть любовь. В то время, как ее кузен… Она не может представить, чтобы кузен отдавался кому-то целиком. Всегда что-то останется про запас, какая-то доля. Не нужно быть собакой, чтобы это видеть.
Было бы славно, если бы Лукас мог остаться, если бы они с ним провели одну-две ночи в Вулфонтейне. Но нет, завтра понедельник, и им нужно до ночи вернуться в Мидделплос. Поэтому после ленча они прощаются с тетками и дядьями. Когда приходит очередь Джона, она крепко обнимает его, чувствуя, как напряжено его тело, как оно сопротивляется.
- Totsiens, - говорит она: до свидания. - Я напишу тебе письмо и хочу, чтобы ты на него ответил.
- До свидания, - говорит он. - Езжайте осторожно.
Она начинает обещанное письмо в тот же вечер, сидя в халате и тапочках за столом у себя на кухне, ее собственной с тех пор, как она вышла замуж, на кухне, которую полюбила, - с огромным старым камином и кладовой без окон, где всегда прохладно, а полки стонут под грузом банок с вареньем и заготовками, которые она сделала прошлой осенью.
"Дорогой Джон, - пишет она, - я была так зла на тебя, когда твой грузовик сломался на дороге из Мервевилля, - надеюсь, это было не слишком заметно, надеюсь, ты меня простишь. Вся эта злость теперь улетучилась, не осталось и следа. Говорят, не узнаешь человека как следует, пока не проведешь с ним (или с ней) ночь. Я рада, что у меня был шанс провести ночь с тобой. Во сне маски соскальзывают, и мы предстаем в истинном свете.
Библия предвещает тот день, когда лев возляжет рядом с ягненком, когда настороженность уже ни к чему, поскольку у нас уже не будет причин для страха. (Не сомневайся, ты не лев, а я не овечка.)
Я хочу в последний раз затронуть тему Мервевилля.
Мы все когда-нибудь состаримся, и с нами, конечно, будут обращаться так, как мы обращались с нашими родителями. Как аукнется, так и откликнется. Не сомневаюсь, что тебе трудно жить с отцом, ведь ты привык жить один, но Мервевилль - плохое решение.
Не у тебя одного трудности, Джон. У нас с Кэрол та же проблема с нашей матерью. Когда Клаус с Кэрол уедут в Америку, это бремя целиком ляжет на наши с Лукасом плечи.
Я знаю, ты неверующий, так что не предлагаю тебе молиться, чтобы тебя наставили свыше. Я тоже не особенно верующая, но молитва - хорошая вещь. Даже если наверху нет никого, кто ее слышит, по крайней мере, ты высказываешься, а это лучше, чем копить все в себе.
Жаль, что у нас было не так много времени поговорить. Помнишь, как мы, бывало, разговаривали детьми? Воспоминание о тех днях драгоценно для меня. Как печально, что, когда придет наш черед умирать, наша история, история о тебе и обо мне, тоже умрет.
Не могу высказать, какую нежность к тебе я чувствую в эту минуту. Ты всегда был моим любимым кузеном, но дело не только в этом. Я так хочу защитить тебя от мира, даже если на самом деле тебе не нужна защита (как мне кажется). Просто не знаешь, что делать с подобными чувствами. Это стало таким старомодным родством, не так ли: кузены. Скоро все правила, которые нам приходилось запоминать, - о том, кому разрешено на ком жениться, двоюродным, троюродным и так далее, - станут просто антропологией.
И все же я рада, что мы не сдержали наши детские клятвы (ты помнишь?) и не поженились. Вероятно, ты тоже рад. Мы бы стали безнадежной парой.
Джон, тебе кто-то нужен в жизни, кто-то, кто будет заботиться о тебе. Даже если ты выберешь кого-нибудь, это не обязательно любовь всей твоей жизни. Супружеская жизнь лучше той, что ты ведешь теперь, когда вы вдвоем с отцом. Нехорошо спать одному ночь за ночью. Прости, что я это говорю, но я знаю это по собственному горькому опыту.
Мне бы следовало разорвать это письмо, оно слишком бестактное, но я не могу. Я говорю себе: мы же знаем друг друга столько лет. Ты, конечно, простишь меня, если я лезу не в свое дело.
Мы с Лукасом безмерно счастливы вместе. Я каждую ночь опускаюсь на колени (как бы), чтобы поблагодарить за то, что наши с ним пути пересеклись. Мне бы очень хотелось, чтобы у тебя было так же!"
Словно эти слова его вызвали, Лукас заходит на кухню, наклоняется над ней, целует в голову, запускает руки под халат, обхватывает груди.
- Мое skat, - говорит он: мое сокровище.
Вы не должны это писать. Не должны. Вы просто сочиняете.
Я уберу это. Целует в голову.
- Мое skat, - говорит он, - когда ты придешь в постель?
- Сейчас, - отвечает она и кладет ручку. - Сейчас.
Skat - это ласковое слово, оно ей не нравилось, пока она не услышала из его уст. Теперь, когда он шепчет это слово, она тает. Сокровище мужчины, в которое он может погружаться, когда захочет.
Они лежат в объятиях друг друга. Кровать скрипит, но ей в высшей степени наплевать, они у себя дома и могут себе позволить, чтобы кровать скрипела так сильно, как им захочется.
Опять!
Обещаю, что, когда закончу, передам вам текст, весь текст, и вы выбросите все, что хотите.
- Ты писала письмо Джону? - спрашивает Лукас.
- Да. Он такой несчастный.
- Возможно, у него просто такая натура. Меланхолик.
- Но он не был таким. Он был таким счастливым в прежние времена. Если бы он только смог найти кого-нибудь, кто сделал бы его раскованным!
Но Лукас уже спит. Таков уж он: засыпает сразу же, как невинный ребенок.
Ей бы тоже хотелось заснуть, но сон не идет. Кажется, будто дух кузена затаился и призывает ее на темную кухню, чтобы она закончила письмо. "Не сомневайся во мне, - шепчет она, - я обещаю к нему вернуться".
Но когда она просыпается, уже понедельник, и нет времени писать, нет времени для излияний. Им нужно немедленно выезжать в Кальвинию: ей - в отель, Лукасу - в транспортное депо. В маленьком кабинете за стойкой ресепшн она корпит над горой накладных, к вечеру она уже слишком устала, чтобы продолжить письмо, и уже нет тех чувств, которые она испытывала, когда начинала писать. "Думаю о тебе", - приписывает она в конце страницы. Даже это неправда, она ни разу за весь день не подумала о Джоне, у нее не было времени. "С любовью, - пишет она. - Марджи". Она надписывает адрес на конверте и запечатывает его. Итак, дело сделано.
"С любовью" - но достаточно ли этой любви, чтобы в случае крайней необходимости спасти Джона? Достаточно, чтобы помочь ему избавиться от меланхолии? Что-то сомнительно. А что, если ему этого не захочется? Если его великий план заключается в том, чтобы проводить выходные на веранде того дома в Мервевилле, сочиняя стихи, в то время как солнце раскаляет железную крышу, а отец кашляет в задней комнате, - тогда ему, пожалуй, понадобится вся меланхолия, на которую он способен.
Это первая минута ее дурных предчувствий. Вторая наступает, когда она опускает письмо в почтовый ящик и конверт трепещет на краю щели. То, что она написала и что придется прочесть ее кузену, если она отправит письмо, - это в самом деле лучшее, что она может ему предложить? "Тебе кто-то нужен в жизни". Какая же это помощь - сказать такое? "С любовью".
Но потом она думает: "Он взрослый человек, с какой стати я должна его спасать?" - и проталкивает конверт в щель.