7
На его велосипеде - герб британской армии из двух скрещенных винтовок и ярлык "Смитс - БСА". Он купил этот велосипед за пять фунтов в секонд-хенде на деньги, которые ему подарили на восьмой день рождения. Это самая лучшая вещь в его жизни. Когда другие мальчики хвастаются, что у них "Рейли", он говорит в ответ, что у него "Смитс". "Смитс"? Никогда не слышал о "Смитс", - удивляются они.
Ничто не может сравниться с радостью от езды на велосипеде, когда наклоняешься вперед и устремляешься вниз с пригорка. Он каждое утро ездит в школу на своем "Смитсе" - полмили от Реюнион-Парк до железнодорожного переезда, затем милю по спокойной дороге, идущей вдоль железнодорожного пути. Особенно хорошо летним утром. В канавах у обочины журчит вода, на эвкалиптах воркуют голуби, время от времени в теплом воздухе начинается кружение, возвещающее о том, что позже подует ветер, который будет гнать перед собой вихри мелкой красной пыли от глины.
Зимой ему приходится выезжать в школу затемно. Фонарь отбрасывает впереди нимб, и он едет в тумане, вдыхая его бархатистую мягкость, вдыхая, выдыхая, ничего не слыша, кроме мягкого шороха шин. Иногда по утрам металл руля такой холодный, что к нему прилипают голые руки.
Он старается попасть в школу пораньше. Он любит, когда вся классная комната принадлежит ему, любит бродить вокруг пустых парт, воровато забираться на возвышение учителя. Но он никогда не бывает первым: есть два брата из До Доорнз, их отец работает на железной дороге - и они приезжают на поезде, прибывающем в шесть утра. Они бедны, так бедны, что у них нет ни фуфаек, ни блейзеров, ни туфель. Есть и другие мальчики, которые так же бедны, особенно в классах африканеров. Даже ледяным зимним утром они приходят в школу в тонких хлопчатобумажных рубашках и коротких саржевых штанах, из которых они так выросли, что едва могут пошевелить своими стройными бедрами. На их загорелых ногах - белые пятна от мороза, они дуют на руки и притоптывают, и у них всегда течет из носа.
Однажды была вспышка лишая, и братья из До Доорнз явились с бритыми головами. На их лысых черепах он ясно видел лишай. Мама предупреждает, чтобы он не вступал с ними в контакт.
Он предпочитает тесные шорты свободным. Одежда, которую мать ему покупает, всегда слишком свободная. Ему нравится смотреть на стройные гладкие ноги в тесных шортах. Больше всего он любит ноги с медовым загаром у блондинов. Он с удивлением обнаруживает, что самые красивые мальчики - в классах африканеров, но и самые уродливые, с волосатыми ногами, кадыками и прыщами на лице тоже. Дети-африканеры - почти как цветные, совсем неиспорченные, которые бездумно носятся, как дикие, а потом вдруг в определенном возрасте дурнеют, и их красота умирает вместе с ними.
Красота и желание: он встревожен чувствами, которые вызывают у него ноги этих мальчиков, неиспорченных и совершенных. Что еще можно сделать с ногами, кроме как пожирать их взглядом? Чего именно он желает?
Нагие скульптуры в "Детской энциклопедии" действуют на него так же: Дафна, которую преследует Аполлон, Персефона, похищенная Аидом. Это вопрос формы, совершенства формы. У него есть представление о совершенном человеческом теле. Когда он видит совершенство, запечатленное в белом мраморе, то ощущает внутренний трепет - разверзается пропасть, он на краю, откуда можно упасть.
В конце концов, из всех секретов, отделяющих его от остальных, это, наверно, самый худший. Он единственный из мальчиков, в ком есть это темное эротическое течение, среди всей этой невинности и нормальности он единственный, кто томится желанием.
Однако язык мальчиков-африканеров, африкаанс, невероятно грязный. Они говорят такие непристойности, что ему далеко до них: произносят fok, и piel, и poes - односложные слова, перед тяжестью которых он в испуге отступает. Как они пишутся? Пока он не сможет их написать, ему не удастся укротить эти слова в своей голове. Пишется ли fok с "v", что сделало бы это слово более почтенным, или с "f", отчего оно бы стало по-настоящему диким, первобытным, не имеющим предков? В словаре ничего не сказано, там этих слов нет, ни одного.
Затем есть еще gat и poep-hol и аналогичные слова, которыми перебрасываются, желая оскорбить, - их силу он не понимает. Зачем соединять заднюю часть тела с передней? Какое отношение к сексу имеют слова типа gat, такие тяжелые, гортанные и черные, к сексу с его мягким, заманчивым "с" и загадочным конечным сочетанием "кс"? Он с отвращением отворачивается от слов, связанных с задом, но продолжает биться над значением effie и FL - он никогда не видел эти вещи, но они каким-то образом имеют отношение к общению мальчиков и девочек в средней школе.
И однако он отнюдь не пребывает в неведении. Он знает, как рождаются дети. Они выходят из маминой попы, аккуратные, чистые и беленькие. Так сказала ему мама несколько лет назад, когда он был маленьким. Он безоговорочно ей верит. Для него предмет гордости, что она рассказала ему правду о детях так рано, когда других детей еще потчевали ложью. Это знак просвещенности их семьи. Его кузен Жуан, который младше его на год, тоже знает правду. А вот отец смущается и ворчит, когда заходит речь о младенцах и о том, откуда они появляются, однако это лишь еще одно доказательство невежества семьи отца.
Его друзья излагают дело иначе: якобы младенцы выходят из другой дырки.
Теоретически он знает о другой дырке, в которую входит пенис и из которой выходит моча. Но нелогично, чтобы дети появлялись из этой дырки. В конце концов, младенец формируется в животе - следовательно, логично, чтобы он выходил через попу.
Поэтому он ратует за попу, а его друзья - за другую дырку, poes. Он совершенно убежден, что прав. Это вытекает из доверия, существующего между ним и мамой.
8
Они с мамой пересекают площадь возле железнодорожной станции. Хотя они идут вместе, он не держит ее за руку. Он, как всегда, в сером: серая фуфайка, серые шорты, серые гольфы. На голове - темно-синяя кепка со значком Вустерской начальной школы: горный пик, окруженный звездами, и девиз PER ASPERA AD ASTRA.
Он просто мальчик, идущий рядом с мамой, и снаружи, вероятно, выглядит совершенно нормальным. Но он видит себя жуком, суетливо описывающим вокруг нее круги, носом в землю, суча руками и ногами. Вообще-то он весь в движении, и ему нет покоя. Особенно мечется разум, подчиняясь его нетерпеливой воле.
На этом месте раз в год цирк раскидывает свой шатер и ставит клетки, в которых на вонючей соломе дремлют львы. Но сейчас это просто красная глина, твердая, как скала, на которой не растет трава.
В это ясное, жаркое субботнее утро здесь есть и другие прохожие. Один, мальчик его возраста, пересекает площадь по диагонали. Увидев его, он сразу чувствует, что тот будет иметь для него огромное значение - не сам по себе (возможно, он никогда его больше не увидит), а из-за мыслей, которые роятся в голове, вырываясь, точно рой пчел.
В этом мальчике нет ничего необычного. Он цветной, но цветных видишь повсюду. На нем такие короткие штаны, что они натягиваются на аккуратных ягодицах, и стройные бедра цвета коричневой глины почти обнажены. Он босой, его подошвы, вероятно, такие твердые, что даже если бы он наступил на duwweltjie, колючку, то лишь слегка замедлил бы шаг и, нагнувшись, отбросил ее.
Есть сотни таких мальчишек, тысячи и тысячи девчонок в коротких платьицах, которые выставляют напоказ свои стройные ноги. Ему бы хотелось, чтобы у него были такие же красивые ноги, как у них. С такими ногами он бы проплывал по земле, как этот мальчик, едва касаясь.
Мальчик проходит в нескольких шагах от него. Он поглощен своими мыслями и не смотрит на них с мамой. Его тело так совершенно и неиспорченно, как будто только вчера вылупилось из скорлупы. Почему вот такие дети, мальчики и девочки, которым не нужно ходить в школу, которые вольны бродить вдали от пристального родительского взгляда и делать со своим телом все, что им вздумается, - почему они не собираются вместе на праздник сексуальных восторгов? Быть может, ответ заключается в том, что они так невинны, что не ведают, какие удовольствия им доступны, - и только темные и порочные души знают такие секреты?
Вот к чему всегда приводят вопросы. Сначала они ходят кругами, но в конце непременно собираются вместе и указывают на него пальцем. И всегда именно он дает толчок этим мыслям, они вечно выходят из-под контроля и обвиняют его. Красота - это невинность, невинность - неведение, неведение того, что существует наслаждение, наслаждение - это вина, он виновен. Этот мальчик, с его свежим, нетронутым телом, невинен, тогда как он, весь во власти своих темных желаний, виновен. Фактически он пришел по этому длинному пути к слову извращение, с его темным трепетом, с загадочным "з", которое может означать что угодно, после которого - безжалостное "р" и, наконец, мстительное "н". Тут не одно обвинение, а целых два. Два обвинения перекрещиваются, и он в точке их пересечения, на мушке. Потому что тот, из-за кого ему сегодня предъявлено обвинение, не только легок, как олень, и невинен (в то время как сам он темен и виновен) - он еще и цветной, а это значит, что у него нет денег, что он живет в лачуге и ходит голодный, значит, что, если мать сейчас окликнет его: "Мальчик!" - и помашет рукой (а она вполне способна это сделать), он остановится, подойдет и сделает то, что она скажет (например, понесет ее корзинку с покупками), а в конце примет монету в три пенса в сложенные ладони и будет за это благодарен. А если он разозлится на мать и позже все ей выскажет, она просто улыбнется и скажет: "Но они же к этому привыкли!"
Итак, этот мальчик, который всю свою жизнь бездумно следовал путем естественности и невинности, бедный и поэтому хороший (какими всегда бывают бедные в сказках), стройный, как деревце, и быстрый, как заяц, и с легкостью победил бы его в состязании на быстроту ног и ловкость рук, - этот мальчик, который является для него живым упреком, тем не менее ниже его по положению, так что он сутулится, опуская плечи, и больше не хочет смотреть на этого мальчика, несмотря на его красоту.
И однако не может от него отмахнуться. Наверно, можно отмахнуться от туземцев, но от цветных - нельзя. Что касается туземцев, то это спорный вопрос, потому что они появились позже, вторглись с севера и не имеют права здесь находиться. Туземцы, которых видишь в Вустере, по большей части мужчины в старых армейских шинелях, они курят изогнутые трубки и живут в крошечных хибарах из рифленого железа, имеющих форму палаток. Их сила и терпение легендарны. Их привезли сюда, потому что они не пьют, в отличие от цветных, и могут выполнять тяжелую работу под палящим солнцем, от которой потеряли бы сознание более субтильные цветные. Это мужчины без женщин, без детей, которые прибывают ниоткуда и которых можно заставить исчезнуть в никуда.
Но с цветными такой фокус не пройдет. Отцы цветных - белые (Ян ван Рибек), которые зачали их с готтентотскими женщинами, это понятно даже из завуалированного языка учебника по истории. Но на самом деле все еще хуже. В Боланде люди, которых называют цветными, не прапраправнуки Яна ван Рибека или какого-нибудь другого голландца. Он достаточно разбирается в физиогномике, всегда был экспертом в этом вопросе, сколько себя помнит, чтобы знать: в них нет ни капли крови белых. Они готтентоты, чистые и незамутненные. Они не только едины с землей, но и земля едина с ними, она принадлежит им и всегда им принадлежала.
9
По словам отца, одно из удобств Вустера и одна из причин, почему лучше жить здесь, чем в Кейптауне, - то, что здесь легче делать покупки. Молоко доставляется каждый день еще до рассвета. Достаточно снять телефонную трубку, и через час-другой на пороге появится посыльный из "Шохатс" с мясом и другими продуктами. Все просто.
Посыльный из "Шохатс" - туземец, который знает всего несколько слов на африкаанс и совсем не говорит по-английски. На нем чистая белая рубашка, галстук-бабочка, двухцветные туфли и кепка "Бобби Локк". Его зовут Джосая. Родители не одобряют посыльного, считая его одним из представителей никчемного поколения, которые тратят весь свой заработок на модные тряпки и не задумываются о будущем.
Когда мамы нет дома, они с братом принимают заказ из рук Джосаи, складывают продукты в кухонный шкафчик, а мясо кладут в холодильник. Если есть сгущенное молоко, они считают его своей добычей. Прокалывают дырочки в консервной банке и по очереди сосут сгущенку, пока в банке ничего не остается. Когда мама приходит домой, они притворяются, будто сгущенного молока не было, или делают предположения, что его украл Джосая.
Он не уверен, что она верит этой лжи, но не чувствует за собой особой вины.
Фамилия соседей с восточной стороны - Уинстра. У них три сына: старшего зовут Джисберт, и у него всегда разбиты коленки, и двое близнецов по имени Эбер и Эзер, которые еще слишком малы, чтобы ходить в школу. Они с братом высмеивают Джисберта Уинстру за забавное имя и за то, что он бегает нелепо, как девчонка. Они решают, что он идиот, умственно отсталый, и объявляют ему войну. Как-то раз они берут полдюжины яиц, доставленных посыльным "Шохатс", бросают ими в крышу дома Уинстров и прячутся. Никто из семьи Уинстра не появляется, а разбитые яйца высыхают на солнце, становясь уродливыми желтыми пятнами.
Удовольствие, которое он испытывает, бросая яйцо (оно настолько меньше и легче крикетного мяча), наблюдая, как оно летит в воздухе, и слыша мягкий треск, когда оно разбивается, еще долго остается с ним. Но его портит чувство вины. Он не может забыть, что они играют с едой. По какому праву он использует яйца как игрушки? Что бы сказал посыльный из "Шохатс", если бы обнаружил, что они выбрасывают яйца, которые он вез, проделав весь путь из города на велосипеде? Ему кажется, что "мальчик" из "Шохатс" (который на самом деле не мальчик, а взрослый мужчина) еще не настолько вошел в образ щеголя с бабочкой, в кепке "Бобби Локк", чтобы остаться равнодушным к подобному поступку. У него такое чувство, что посыльный без колебаний выскажется весьма неодобрительно. "Как вы можете так делать, когда дети голодают?" - сказал бы он на своем плохом африкаанс, и ответить было бы нечего. Люди во всем мире могут бросать яйца (например, как ему известно, в Англии бросают яйца в людей на бирже) - но в этой стране есть судьи, которые будут судить согласно нормам справедливости. В этой стране нельзя небрежно обращаться с едой.
Джосая - четвертый туземец, которого он знает в жизни. Первый, которого он помнит только смутно, весь день ходил в голубой пижаме - это был мальчик, который подметал лестницу в доме, в котором они жили в Йоханнесбурге. Второй была Фиела в Плеттенберг-Бей, которая стирала им белье. Фиела была черная, беззубая и очень старая, она произносила длинные речи о прошлом на прекрасном певучем английском. Она из Сент-Хелена, где была рабыней. Третий туземец тоже был в Плеттенберг-Бей. Как-то раз был сильный шторм, и затонул один корабль, ветер, который дул дни и ночи, как раз начинал стихать. Он, мать и брат были на пляже, они исследовали груды вещей с корабля, прибившихся к берегу, и водоросли, когда подошел старик с седой бородой, в воротничке священника, с зонтиком в руке, и обратился к ним.
- Человек строит большие судна из железа, - сказал старик, - но море сильнее. Море сильнее всего, что может построить человек.
Когда они снова остались одни, мать сказала:
- Ты должен запомнить то, что он сказал. Это был мудрый старик.
Как ему помнится, это был единственный раз, когда она употребила слово "мудрый", и вообще единственный раз, когда произнесли вслух это слово, которое он встречал только в книгах. Но на него произвело впечатление не только старомодное слово. Туземцев можно уважать - вот что сказала мама. Когда слышишь такое, на душе становится легко.
В историях, которые оставили в нем самый глубокий след, именно третий брат, смиренный и осмеянный, помогает старушке нести ее тяжелый груз или вытаскивает колючку из лапы льва - после того, как первый и второй братья прошли мимо с презрением. Младший брат добрый, честный и отважный, тогда как старший и средний хвастливые, высокомерные, безжалостные. В конце этой истории третий брат становится коронованным принцем, а третий и второй покрыты позором, и их отправляют укладывать вещи.
Существуют белые, цветные и туземцы, туземцы - самые униженные и осмеянные. Параллель неизбежна: туземцы и есть третий брат.
В школе они снова и снова, год за годом, учат о Яне ван Рибеке, и Симоне ван дер Стеле, и лорде Чарльзе Сомерсете, и Пите Ретифе. После Пита Ретифа идут Кафрские войны, когда кафры хлынули через границы колонии и их нужно было прогнать, но Кафрских войн так много, они такие запутанные, и так трудно отличить одну от другой, что на экзамене их не спрашивают.
Хотя на экзаменах он дает правильные ответы на вопросы по истории, на самом деле он так и не знает, почему Ян ван Рибек и Симон ван дер Стел были такими хорошими, а лорд Чарльз Сомерсет - таким плохим. И ему не нравятся предводители Великого Трека - пожалуй, кроме Пита Ретифа, которого убили после того, как Дингаан обманом вынудил его оставить ружье за пределами крааля. Андрис Преториус, Геррит Мариц и прочие походят на учителей в средней школе или на африканеров на радио: сердитые, упрямые, вечно изрекающие угрозы и разглагольствующие о Боге.