* * *
– Остин не приходил?
– Нет. Только вчера утром.
– Думаешь, он тебе поверил?
– По сути, я растерялась, и только одно сказала: "К ней нельзя, она уже спит". И после этого начала молиться.
Мэтью разговаривал с Мэвис по телефону.
– Тебе не кажется, что он ждал именно такого ответа?
– Мне показалось, он боится посмотреть ей в глаза.
– Разумеется, после того, что она увидела.
– И еще, по-моему, он вздохнул с облегчением. И он уже написал и принес это длинное письмо.
– Которое ты распечатала над паром?
– Да. Ты по-прежнему считаешь, что ей нельзя показать?
– Не сейчас.
– Еще одно пришло сегодня утром, и я тоже распечатала.
– Вижу, мы взялись за дело решительно.
– Сегодняшнее почти такое, как вчерашнее, – путаные самообвинения и болтовня о прощении.
– Такие, как Остин, считают, что письмами можно все изменить.
– Да, он верит в колдовство.
– Написал что-нибудь о своих планах?
– Собирается навестить Нормана Монкли. Помогу, пишет, бедному Норману вернуть память. Так и написано.
– О Господи!
– Боюсь, если он не получит ответа на письмо, придет опять.
– Обождем еще день.
– Со мной она по-прежнему не хочет видеться?
– Не хочет. Но тут дело в другом… Ее как будто кто-то заколдовал. Я не могу это объяснить. Мы с ней очень много разговариваем.
– Вот как.
– Мэвис, я тебе честно скажу, у меня ей лучше. И в каком-то смысле это единственная возможность. Я к этому не стремился, но если так случилось, пусть все идет как идет. Ты должна понять.
– Да, я понимаю.
– Она не именно с тобой не хочет видеться. Она ни с кем сейчас не хочет видеться.
– Кроме тебя.
– Кроме меня.
– А как Шарлотта?
– Ее, кажется, нет дома. Я ей звонил несколько раз. Конечно, Шарлотта может пригодиться. Я не смогу долго держать Дорину у себя.
– Да. Это небезопасно.
– Совершенно верно.
– И если она не захочет вернуться в Вальморан, то сможет поехать к Лотти.
– Да. Я попробую дозвониться к Шарлотте.
– Но не рассказывай ей слишком подробно.
– Нет. Я вообще думаю, что Дорина вернется к тебе, может, уже завтра.
– Твои слова да Богу в уши. Мэтью, я очень хочу с тобой увидеться.
– И я хочу, дорогая. Но как раз сейчас нет времени. Не то чтобы я должен ее все время охранять, ей просто нужно знать, что я рядом.
– Как Господь Бог.
– Не смейся.
– Ну что ты.
– Мне кажется, она впервые за долгое время обрела покой. Страх выходит из нее вместе с потом. Извини за неуклюжую метафору. Со мной она чувствует себя в безопасности. Но это не моя заслуга.
– Биологический магнетизм. Понимаю. Наблюдала, как ты применяешь его на вечеринках. Прости, любимый, шучу. Я и в самом деле верю, что только ты можешь ей помочь, никто другой.
– Благодарю тебя, Мэвис. Ну, до утра! Держись. А утром составим план действий. Я постараюсь, чтобы сегодня тут было спокойно.
– Мэтью, а если Остин явится и потребует отвести к Дорине? Что мне ему сказать?
– Скажешь, что Дорина уехала в деревню с Шарлоттой.
– И я не знаю, куда именно. А может, с Гарсом? Нет, с ним хуже. Остин взбесится.
– Надо бы поговорить с Гарсом. Его присутствие может понадобиться.
– Он все время переезжает, и я не знаю его телефона.
– Напиши ему. И Шарлотте тоже. Попроси, чтобы сразу позвонили. Напиши кратко. Может понадобиться их помощь.
– Хорошо. Страшно боюсь, что Остин явится. Постарайся уговорить Дорину вернуться ко мне.
– Попробую. И еще попробую дозвониться к Шарлотте. Не бойся. Вскоре увидимся, любимая.
– Дорогой.
– Что?
– И меня тоже не забывай. Если ты и в самом деле Бог.
– Я тебя люблю. И этого достаточно.
– Знаю. Пусть Господь тебя благословит. Позвоню вечером. Заботься об этом несчастном ребенке.
– До свидания, любимая.
Мэтью положил трубку и подошел к окну. По окруженной стеной зеленой лужайке прогуливалась Дорина. На ней было короткое голубое платьице в полоску, которое вместе с другими вещами, тщательно уложенными Мэвис, привезла в такси миссис Карберри. Ровно подстриженные светлые волосы опадали свободно на плечи. Она прохаживалась туда и сюда, высматривая что-то в траве. Будто пленница, подумал почему-то Мэтью. Она всегда была пленницей. Наверное, так же ходила и по Вальморану, и по квартире, когда Остин уходил на службу. Была пленницей Мэвис, потом Остина, снова Мэвис, а теперь стала моей.
Он спустился и вышел в сад, который был достаточно обширен, и поэтому ни стены, ни высокий орех не могли в достаточной мере затенить его. Тень от дерева достигала дома только к вечеру. Дорина шла к нему, улыбаясь еле заметной улыбкой. Ее спокойствие было каким-то неестественным.
– Ты говорил с Мэвис?
– Да. Откуда ты знаешь?
– Просто знаю. Остин не приходил?
– Нет.
– Хорошо. Ты и Мэвис, наверное, чувствуете себя так, будто держите в ладони гранату.
– Что за сравнение? У меня нет такого чувства, уверяю тебя.
– Не волнуйся, Мэтью. Я знаю, что надолго не могу здесь остаться.
– Оставайся сколько хочешь, дорогая.
– Сядем на траву. Она не мокрая. Кто ее подстригает? Ты?
– Нет. Один ирландец, его зовут Джерати, он из графства Керри. Я дал ему отпуск на неделю.
– Из-за меня. Мы отрезаны от мира, правда? Может, мы уже даже не на земле, а плывем высоко в небе.
– Тебе не нравится?
– Просто я знаю, что это долго не продлится. Но сейчас мы оказались вне времени. Дай мне руку. Как тут тихо. Какой сегодня день?
– Пятница.
– Мэтью!
– Что, детка?
– Я тебе рассказала все, что знаю, что помню и намного, намного больше.
– Ты об этом не жалеешь?
– Нет. Я себя чувствую заново рожденной. Я избавилась от страха, от всей этой душевной путаницы, и в меня вошла какая-то неведомая до сих пор внутренняя сила. Понимаешь?
– Наверное, понимаю.
– Она не исчезнет?
– Твои ощущения, возможно, немного изменятся. Но все перемены к лучшему останутся, я уверен.
– Ты был чудесен, когда обнимал меня в тот первый вечер.
– Я чувствовал, что именно так и надо.
– То, что между нами произошло…
– Я должен был так поступить. Полумеры ничего не решили бы. Мне надо было о тебе позаботиться и поговорить откровенно.
– И у тебя получилось. Не чувствую ни вины, ни сожалений, что осталась здесь.
– Мы никогда не сможем сказать об этом Остину.
– Знаю, знаю. Да, да. Я знаю.
Они сидели на траве под орехом. Дорина вздохнула, сжала руку Мэтью и отпустила.
– Я думаю, все уладится, Мэтью, и с Остином тоже все будет хорошо. Я уже меньше его боюсь, там, где был страх, теперь жалость и любовь. А все остальное куда-то ушло.
– Нет полного излечения, Дорина, не надейся на многое. Но если вы с Остином снова будете вместе, меня так это обрадует, как ничто еще не радовало.
– Мне кажется, я завтра вернусь в Вальморан.
– Да, детка… все правильно.
– Я хочу решительно начать. Я хочу увидеть Остина… Ты еще не виделся с Лотти?
– Нет, наверное, она куда-нибудь уехала.
– Ты ей поможешь куда-нибудь переехать, чтобы мы получили наше жилье?
– Да.
– Мне кажется, я сейчас уже могу влиять на события. Раньше была отрезана от мира, как будто за стеклом, только смотрела.
– Дорогая моя…
– Мэтью, я люблю тебя. И ты знаешь.
– И я тебя тоже люблю.
– Мы будем встречаться?
– Это, наверное, невозможно, Дори.
Они замолкли. Мэтью еще раз взял ее за руку. Сидели, как двое детей.
Он заметил на ее щеке слезу.
– Не печалься, детка.
– Нет, я знаю… мы словно жили в пространстве без времени, где ничто не могло развиться… ну, кроме тех перемен, что случились во мне. Так чувствуешь, когда понимаешь, что уже… никогда… никогда не встретишь, не напишешь… и когда столько любви… это как будто умираешь.
– Я понимаю тебя, но иногда в жизни… надо умереть.
– Да, у меня хватит смелости умереть. Только ты не забывай, что я тебя любила.
– Не забуду, Дори. Я тоже страдаю. И ты тоже не забудь.
* * *
"Дорогая Лотти!
Не дозвонилась тебе, поэтому решила написать, чтобы приветствовать тебя от всего сердца. Куда ты пропала? Ты должна непременно прийти к нам на обед. Тебе, конечно, интересно знать, что происходит у нас, как дети. Так вот по порядку: Патрик сдал историю на отлично. Грейс невероятно счастлива с Людвигом. Они сейчас в Ирландии. Джордж получил повышение. Я с головой погрузилась в дела – подготовка к свадьбе. Я тебе не говорила, что сама придумываю наряды на торжество? А портниха их шьет, и для меня тоже. Жизнь интересная, но дел невпроворот. Что у тебя? Мы обязательно должны встретиться. Я тебе позвоню, но только не сейчас, чуть погодя, потому что в ближайшие дни придется бегать к портнихе, за цветами, к фотографу и так без конца. Мы просто не можем дождаться минуты, когда после свадьбы поплывем на яхте вместе с Ричардом. Наконец-то сможем предаться безделью. Для нас с Джорджем это будет как бы второе свадебное путешествие. Я радуюсь как дитя. Такие у нас дела, а что у тебя? Почему ты не даешь о себе знать? Обязательно приходи к нам на ужин. Позвоню, как только выпадет свободная минутка. Всего хорошего, моя дорогая, обнимаю тебя.
Клер.
P.S. Джордж, который как раз вернулся после какой-то веселой вечеринки с Чарльзом и коллегами, просит передать от него лично горячий привет".
"Дорогая Шарлотта!
Пишу это письмо без особого повода. Хотел с Вами встретиться, но было очень много работы в Ист-Энде. Не хватает слов, чтобы описать безобразия, которые здесь творятся. Социальная опека помогает лишь в минимальной степени, и видно, что люди продолжают жить в нищете и отчаянии, и уж совсем беспомощны женщины, у которых несколько детей. Мужчины по крайней мере могут пойти в пивную. Вскоре переберусь в Нотинг-Хилл, где, как предчувствую, ситуация такая же самая. Невозможность получить образование наполняет человека грустью. И тогда только начинаешь ценить собственную удачу. Когда обоснуюсь, мы с Вами обязательно увидимся. Может быть, даже попрошу у Вас помощи. Видитесь ли Вы с Людвигом? Он всегда о Вас отзывается очень тепло. Надеюсь, Вы здоровы. С самыми искренними пожеланиями добра
Гарс".
"Дорогая Шарлотта!
Мы все время пытаемся с тобой связаться. Считаем, что ты нам очень могла бы помочь в том, что касается Дорины. Переживаем за нее. Расскажу подробней при встрече. Ты, наверное, куда-то уезжала? Позвони нам, пожалуйста, как только вернешься. Мы будем тебе очень благодарны. С наилучшими пожеланиями от меня и Мэтью
Мэвис.
P.S. Да, забыла сказать: Остину и Дорине, наверное, вскоре понадобится жилье".
* * *
Шарлотта минуту слушала, как звонит телефон. За телефон заплатили Клер и Джордж. Потом побрела в кухню и выбросила клочки писем в ведро. Досаждал расшатанный зуб. Солнце подогревало несколько полупустых консервных банок, от которых дурно пахло. Над ними гудел рой черных мух. Она вернулась в спальню, окна которой выходили на север. Кровать была не застелена. Нейлоновые занавески потемнели от грязи. Шарлотта легла.
Сегодняшняя почта довершила меру. Клер слишком счастлива и только так, для очистки совести, набросала пару строк. Гарс полон жалости и убежден, что она ему может помочь, только если займется еще более жалкими людьми. Думает, что Шарлотте не чужда социальная опека. Мэвис и Мэтью стали "мы". Он даже не позаботился сам написать. Не позвонил. Если вот этот последний звонок его, то все равно уже поздно. Просто он хочет использовать ее, чтобы устроить что-то для Мэвис. Хочет убрать с дороги все препятствия, для себя и для Мэвис. Патрик сдал историю на отлично. Грейс млеет от счастья в Ирландии. Джордж получил повышение. "…Мы будем тебе благодарны…" Остин и Дорина возвращаются домой. По мнению Мэвис, Шарлотта могла бы помочь. Джордж шлет личный привет. Мэтью все равно. Когда она последний раз сняла трубку, какой-то мужчина, сообразив, что разговаривает с одинокой немолодой женщиной, начал нести всякую непристойную чушь. Может, это он сейчас звонит. А может, Мэтью-Мэвис, считающие, что она может быть полезной. Но уже поздно. Она не сможет быть полезной никому и никогда. Даже Элисон, которой когда-то она была нужна, в конце концов отвергла ее. Значит, она в самом деле ни на что не годна и достойна того, чтобы от нее все отвернулись.
Мэтью безразлично. Мэтью и Мэвис – это уже "мы" для себя, для любви, для нежности, пока смерть не разлучит. Они будут богатыми и счастливыми. Поселятся в роскошном доме, и слуги будут стирать пыль с китайских ваз. Грейс наслаждается своим счастьем в Ирландии. Клер с нетерпением ждет, когда поплывет в Грецию. Гарс полон сочувствия. Как Джордж, который шлет привет от себя лично. Патрик сдал историю на отлично. Патрик постоянно писал Элисон. И ни разу не удосужился написать Шарлотте. Шарлотта может быть полезна. Сможет присмотреть за детьми, когда Людвиг и Грейс отправятся на званый обед. Остин и Дорина возвращаются домой. У Клер такая насыщенная жизнь.
Конечно, она прекрасно осознает, и без письма Гарса, что другие по сравнению с ней живут еще хуже, поэтому себя она должна считать счастливицей. У нее нет на шее кучи детей и пьяницы-мужа. А как бы ей хотелось иметь на шее такой груз, этого Гарс понять не может. Конечно, у нее была легкая жизнь, и при некоторой ловкости можно было жить без трудностей и дальше. Она давно избавилась от больших иллюзий, а с маленькими так сжилась, что едва их замечала. Она не из тех, кто опускается на дно жизни. Для этого у нее слишком здоровый желудок. Умела чувствовать голод и успокаивать его, а когда уставала, ложилась в удобную постель. Просыпаясь – как правило, в плохом настроении, – все-таки находила в себе силы поверить, что чашка чаю все исправит. Умела сосредоточиться на чтении – детектива или хотя бы газеты. Человек может существовать, в определенном смысле даже наслаждаться своим существованием, и в куда более худших условиях. Но бесспорно – она, Шарлотта Ледгард, каким-то образом обманута жизнью и проходит по ней в роли тени. Ничего удивительного, что Элисон ее наказала, а Мэтью относится просто как к вещи. Может быть, когда-то она и радовалась своей полезности, но сейчас ей было все равно.
Значит, Остин и Дорина помирились и вскоре вернутся домой. Еще один счастливый финал. Она уберет им квартиру, прежде чем уедет, и купит цветы. Они будут ей благодарны, но видеть ее не захотят. Ей придется искать место, хотя неясно, что она может делать, кроме ухода за пожилыми женщинами. Конечно, можно воспользоваться приглашением Клер – поселиться у нее. У Тисборнов чувство ответственности весьма развито, и она ни на секунду не почувствует себя лишней в их доме. Зато поздно вечером, когда она уже будет спать, они, вернувшись из гостей, будут говорить между собой о бедной старой Лотти и вежливо сочувствовать, мысленно посылая ее ко всем чертям. А потом Клер будет поддразнивать Джорджа тем, что Шарлотта в него влюблена. А она будет лежать в постели, прислушиваясь к их голосам. И все будут твердить: какие благородные эти Тисборны, взяли на себя опеку над старой Лотти, у которой и в молодости был тяжелый характер, а с годами и подавно. Живя возле Клер и Джорджа, она будет дожидаться появления на свет маленьких Леферье. После этого станет нянькой, как раньше при Элисон.
При всем при том Шарлотта прекрасно осознавала, что все эти унылые пути могут оказаться непройденными. Потому что нечто неожиданное, пусть и неприятное, но вносящее перемены, может случиться с каждым, даже с ней. Например, болезнь. Одно это уже может изменить ход событий. Но она слишком была уверена в бессмысленности будущего, чтобы сметь надеяться на перемены к лучшему, она вообще не могла допустить мысли, что будущее может быть чем-то иным, кроме как рядом кошмарных продолжений ее нынешних страданий. Моральное осуждение самой себя не повлияло на нее успокоительно, и чувство вины не привело к приливу энергии. Кто находится в таком состоянии, тот скорее всего уже дошел до края.
Все мне ненавистны, думала она, и ненавистны не потому, что они нехорошие, злые или плохо ко мне относятся. Я их ненавижу, просто потому что… ненавижу, потому что им везет и у них есть все, чего нет у меня. И нет на свете существа настолько несчастного, чтобы могло за своим несчастьем укрыться, как за щитом, от моей ненависти. Она лежала в полутьме на неприбранной постели за серыми от грязи занавесками, лежала в неудобной позе, не стараясь даже ее изменить; размышляла о смерти… в желании умереть есть ли какой-то смысл? Нет, какой уж тут смысл. Она находилась уже далеко ото всех принятых среди людей смысловых делений. Убить себя или нет и повлияет ли ее смерть на что-нибудь или на кого-нибудь? – на эти вопросы нельзя отыскать ответ, невозможно даже точно их сформулировать. Уничтожить себя от зависти? Почему бы нет? Ведь все равно. Облегчит ли отчаяние ее добровольный уход или затруднит, сведет ли само собой в могилу – это решит слепой случай. Она всегда была невольницей случайностей, а раз так, то пусть они ее и убьют, когда сочтут нужным. Умирать не будет радостно, но ведь и любила она тоже безрадостно. Ее лебединая песня сложится из бессмысленных слов, нацеленных в сторону сумасшедшего мира, и они ударят в него, в этот хаос, на котором все стоит, из которого все сотворено. А люди, которые, попивая вечером винцо, с усмешкой будут говорить: "Бедная Шарлотта тосковала и поэтому ушла из жизни", – эти люди сами вскоре умрут.