* * *
Что-то мягко потерлось о ее щиколотку. Грейс пошевелилась, тихонько вскрикнула, попробовала сесть, но снова упала, у нее не получалось сразу выйти из тьмы. Она открыла глаза и увидела движущиеся в вышине ветви, небо, услышала окружающие звуки. Сделала усилие и села.
Гарс убрал босую ступню, которой касался ноги лежащей Грейс. Опершись на весла, он улыбался ей.
– Ой, заснула! – удивленно воскликнула Грейс. – Долго я спала? – спросила она, поправив платье.
– Несколько минут. Уснула в такой неудобной позе. Я боялся, что вывихнешь себе руку. К тому же помяла свою красивую шляпку.
– В самом деле… рука замлела… мурашки. Надо же, уснула, как у себя дома.
Она пригладила волосы, прикрыла ладонями вырез платья, смахнула капли пота со лба.
– Все помялось. Мне приснился сон, такой выразительный…
– О чем?
– Скорее даже не сон, а воспоминание об одном реальном случае. Есть ли различие между сном и воспоминанием?
– Человек приукрашивает воспоминания и потом сам не может понять, где правда, а где вымысел.
– Может быть, это тот самый случай, когда непонятно. Хотя нет. Я помню все очень ясно, так во сне не бывает. Это случилось, когда мне было лет одиннадцать, в каком-то смысле мистическое переживание.
– Расскажи.
– О нет, рассказать невозможно. Я не смогу передать атмосферу. Я оказалась одна в лесу, сняла платье и поцеловала дерево. Я не могу избавиться от впечатления, словно меня впустили в другой мир и мне уже никогда не удастся быть такой, как раньше. Но тут не было ничего религиозного, никакого Бога или Иисуса.
– И ты действительно изменилась?
– Я… не знаю. Звучит, конечно, глупо, но… мне иногда кажется, что ко мне приходит то, что где-то хранится про запас… в каком-то смысле…
– Про запас?
– Не могу объяснить. Мне не всегда нравятся вещи такими, как они есть… И вот иногда что-то такое приходит, как бы та самая вещь, но вместе с ней и еще что-то, как будто из другого мира…
– Что ж… возможно.
– Что это может значить, как ты думаешь?
Гарс не ответил. Весла слегка касались поверхности воды. Лодка плыла очень медленно.
– Странно, ни с того ни с сего приснился такой сон. Мне уже когда-то снился… но если сон не пересказать кому-то, он забывается. Ты согласен? Раньше я сомневалась. Но сейчас… а… во сне упала в обморок. А вообще-то прекрасный сон. Ты когда-нибудь во сне падал в обморок?
– А в реальности… ты не помнишь… был обморок?
– Тогда в детстве? Нет. Я тогда схватилась за дерево, и все стало хорошо. Оделась и побежала за мамой и Патриком. Я никому еще об этом не рассказывала, никому.
– Даже…
– Даже ему.
Лодка вплыла под склоняющиеся над водой ивы. Грейс пропускала ветви сквозь пальцы.
– Мы потом бывали в лесу, я искала то странное дерево, но мне не удалось найти. Непонятно, правда? Дерево из сказки.
– Где это было, в Шотландии?
– Нет. В Джерард-Кросс.
– Что ж, и в Джерард Кросс обитают божества.
– Значит, считаешь, что это было связано с чем-то божественным?
– Смотря как понимать это слово.
– Знаешь, у меня было это же самое чувство, это же самое, и такая же слабость, когда…
– Когда?
– А, не имеет значения… я слишком все преувеличиваю. Так, иногда что-то нахлынет, задумаешься…
Наступило молчание. Гарс смотрел на девушку. Она подтянулась и села поудобней. Занялась своей розовой шляпкой, пытаясь вернуть ей первоначальную форму. Под ветками ив было жарко и зелено, но в то же время от воды веяло прохладой. Грейс посмотрела вверх.
Гарс осторожно вывел лодку на открытое пространство, и вот постепенно из мглы начал вырисовываться Лондон – мост над Серпантином, отель "Хилтон", найсбриджские казармы, а еще дальше – стройные башни Вестминстера.
– У тебя в жизни было это? – спросила Грейс. Она все еще возилась со шляпкой.
– Да.
– Так что же это такое?
– Если я скажу, рассердишься.
– Нет… Ты хочешь сказать…
– Именно.
– Эротика, и ничего более?
– Ты напрасно добавила "ничего более". Разум неэротичен, а вот дух – это исключительно эротика. На самом деле жизнь и эротика – одно и то же, хотя это утверждение и звучит слишком смело.
– И отталкивающе.
– Нисколько. Вспомни Шекспира. Только эротика, только дух.
Лодка поплыла быстрее по направлению к мосту. Грейс смотрела на Гарса. Худой, загорелый, суровый, крепкий. Солнце зажгло золотистые лучики в его черных волосах, и он был бы сейчас похож на своего отца… если бы не суровость.
– Смотри, – повернув голову, сказала Грейс, – Питер Пэн. Когда-то я здесь встретила Мэтью.
– Мэтью…
– Мне кажется, я потеряла Мэтью.
– И я тоже его потерял. Но это не важно.
– Да. Это не важно. Мне его сейчас как-то жаль… но в общем-то это ужасно… будто святотатство… и при этом…
– Ни к чему такой напряженный взгляд на людей. Обычная жалость ему не повредит… Ему от нее, по правде говоря, ни холодно ни жарко.
– Я понимаю, что ты хочешь сказать. – Она вздохнула, и вместе с этим вздохом все ее печали вмиг вернулись, не ослабевшие ни на грамм. Лодка проплыла под темные, сырые, гулкие своды моста, на которых слабо играли отблески воды. В полумраке слезы вновь наполнили глаза и, как тягостный сон, не принесли никакого заметного облегчения.
Ее дни теперь стали ужасны. Она жила в искореженных останках самой себя. Безумная надежда еще не совсем угасла, но чем дальше, тем яснее она понимала, что ничего уже не вернуть. Слепая, глупая мысль об утешении тлела и никак не могла погаснуть, и это было для нее самым большим мучением – убежденность, что утешить ее может только Людвиг. Он просто не знает… надо ему сказать… Людвигу. Только он ей нужен, милый, странный, сильный, ее Людвиг. И она не понимала, не хотела понимать, что Людвиг уже ушел из ее жизни. Без него нельзя, только он, только с ним. Она плакала сейчас больше даже, чем в детстве, плакала отчаянно, безутешно. Ну почему его нет рядом, если бы он был рядом… Ах, если бы, если бы…
– Вот сейчас причалим, и я тебя посажу на такси, – сказал Гарс.
– Ты не обижайся…
– Ну что ты, Грейс. Старые друзья должны помогать друг другу. А мы с детства знакомы.
– Ты такой хороший, всем помогаешь.
– Насколько это в моих силах.
– А как там твой роман? Издательство уже дало ответ?
– Да. Осенью собираются напечатать.
– Я за тебя очень рада.
"Странно, – думала она. – Я еще жива. Вот платье надела самое красивое. А как его выбрала, не помню. Не нахожу себе места от отчаяния и тут же разговариваю как ни в чем не бывало. Удается даже не плакать. Плыву в лодке по Серпантину. Солнце пригревает".
– Гарс.
– Да.
– Я сейчас скажу… глупо прозвучит… но ты…
– О чем?
– Помнишь, я сказала, что у меня бывают иногда такие впечатления, странные, про некоторые вещи… ну, иногда… помнишь…
– Да.
– Так вот это я тогда тоже почувствовала, на Кинг-роуд, когда ты шел за мной и не хотел подойти.
– А…
– Ну может, это было другое чувство, не могу сказать точно… но было чувство, как бы дрожь, и еще страх, и еще кажется, как будто все вокруг разрушилось и из этого разрушенного постепенно выступают новые формы. Помнишь, как ты шел, а потом я оглянулась и увидела тебя?
– И ты сделала вид, что меня не видишь?
– Сделала вид… то чувство меня побороло… но я знала, что ты знаешь.
– Я знал.
– На перроне я вдруг испугалась, что ты появишься раньше, чем приедет поезд.
– Извини меня.
– Нет, нет, все хорошо. Потом мы снова встретились случайно. Правда, странно?
– Да.
– И ты пригласил меня в кафе. А ты позвонил бы мне, если бы мы тогда на улице не шли друг за другом? Наверное, нет. А в доме у Мэтью почему ты не захотел со мной говорить?
– Да как-то неловко было там.
– А сейчас?
– Сейчас… не имеет значения, Грейс. Я просто помогаю тебе коротать время. Ты сейчас нуждаешься в этом. На такой крохотный, замкнутый в себе миг. Он завершится, и ты выйдешь из него и забудешь это мимолетное настроение. У тебя в памяти ничего не останется. Придешь в себя. Вокруг столько друзей, которые ждут твоего возвращения. И среди них один особенно.
– Ты думаешь… Я должна поверить… что есть будущее. Гарс, ты очень хороший. Надежный друг и хороший человек.
– Всего лишь помощник. Ну, давай помогу тебе выбраться из лодки.
Грейс взялась за его теплую твердую ладонь. С легким испугом выскочила из раскачивающейся, ускользающей из-под ног лодки на берег.
* * *
– Думаешь, где бы отдохнуть? – спросил Остин.
– Отдохнуть? – удивился Мэтью. – От чего?
– Откуда мне знать? Все, у кого есть хоть немного денег, разъезжаются в это время года. Мне подумалось, может, и ты собираешься. В Шотландию, допустим. Или к Средиземному морю.
– Какое там.
– Ты выглядишь усталым. Необходимо сменить климат.
– Я и без того бездельничаю.
– Рискну высказать мнение, что именно от безделья ты больше всего страдаешь. Почему бы тебе не заняться каким-нибудь серьезным делом? В дипломатической сфере, допустим. Наверняка у тебя остались связи. Я слышал, Чарльз Одмор хочет включить тебя в какую-то комиссию.
– Комиссия – это неплохо.
– Мне уже пора уходить. Я польщен тем, что ты меня пригласил.
– Пустяки.
– Забегу на свою старую квартиру, возьму кое-что из одежды, потеплее, ведь погода такая непостоянная.
– Да, скоро осень, это чувствуется.
– Знаешь, ведь там у меня Гарс теперь живет. Сделал небольшой ремонт. Квартира стала неплохо выглядеть. И ванная.
– Прекрасно.
– Удивляюсь, как мало надо – несколько взмахов кисточкой, стильные обои и порядок.
– О да.
– А, чуть не забыл. У Гарса роман выходит, осенью. Тот, который он написал в Америке.
– Молодец.
– Сумасшедшая, авангардистская штуковина, кажется, но я еще толком не читал. Гарс страшно занят. Начал работать над вторым. Да еще правит книжку Нормана Монкли. Помнишь его? Тот что-то тоже писал.
– Помню.
– Ну так вот, Гарс исправляет, и, может быть, тоже издадут. Он передает Монкли часть своего гонорара.
– Благородный жест.
– Иначе он не мог поступить. Я был у Монкли на прошлой неделе. Плетет корзины. Он теперь просто ангел.
– Прелестно.
– Все, побежал. Ведь мне еще нужно приготовить ужин, я обещал Мэвис. У нее тоже столько дел. Сегодня потратила весь день на устройство ребенка уборщицы в специальный интернат.
– Мэвис очень добрая.
– Правда, она такая. Ты знаешь, я даже не подозревал. Я в прямом смысле слова погибал, а она поставила меня на ноги. Да, мне тяжко пришлось. Но сейчас чувствую себя свежим, как огурчик.
– Мэвис умеет помогать.
– Мало сказать – умеет. Знаешь, она потрясающе похожа на Дорину, такая же милая, но только нет в ней этих мыслей о смерти, нет страха. Мне кажется, она ничего не боится.
– Я согласен.
– Дорина, бедненькая, влачила какое-то полусуществование, была, по сути, калекой. И была обречена, тоже как иные калеки. Таким, как она, не суждена долгая жизнь.
– Наверное, ты прав.
– Врачи считают, что мальчик, ну этот, умственно отсталый, не доживет до двадцати лет. Может, для него и лучше. Мэвис, конечно, матери ничего не сказала.
– Понятно…
– Мэвис помогает мне правильно воспринимать мир.
– Очень хорошо.
– Человек должен воспринимать все в истинных пропорциях. Еще недавно я был прямо клубком нервов. Взрывался из-за любого пустяка.
– Так нельзя.
– Легко сказать.
– Погоди минуту, – сказал Мэтью. Остин уже готовился выйти. В комнате было сумрачно. Холодный мокрый ветер приклеил к стеклу бурый лист ореха.
– Что?
– Я могу тебя кое о чем спросить?
– Спрашивай.
– Ты когда-то говорил… нескольким людям, что Бетти покончила с собой. Но ведь это неправда.
– Естественно.
– Ты все придумал, чтобы досадить мне?
– Да.
– Все свалить на меня, чтобы я чувствовал себя виноватым?
– Совершенно верно… Есть еще вопросы?
– Почему ты сказал на суде, что Бетти не умела плавать?
– Я этого не говорил. Она отлично умела плавать. Но упала и ударилась головой.
– Но тогда ты говорил не так. Я прекрасно помню.
– Выдумки!
– Ну ладно, – произнес Мэтью, – может быть, меня память подводит. И сейчас все это уже не имеет никакого значения.
– Вижу, тебя что-то гнетет, – заметил Остин. – Нельзя поддаваться унынию. Тебе и в самом деле не помешала бы неделя отдыха у моря.
– Может быть.
– Ну все, побежал. По пути надо купить мороженый горошек и кучу других вещей. В общем, до свидания и не унывай.
– До свидания, Остин.
Оставшись в одиночестве, Мэтью сел и налил себе виски. В последнее время он слишком много пил.
Человек, слишком много размышляющий, иногда поддается искушению вообразить себя главным творцом событий. Не исключено, что именно такое настроение помогло Богу создать мир. Но для просто смертного такое состояние духа не более чем заблуждение. Нам кажется, что мы управляем тем, что возникает в глубине нашего воображения, мы хотим так думать из самых благородных побуждений. Но реальность темна и бездонна и простирается далеко за пределы наших благих намерений.
"Я приехал сюда, чтобы его освободить, – думал Мэтью. – Прибыл, чтобы магию превратить в дух. Именно мне предстояло это сделать. Поэтому сейчас, когда Остин так или иначе освободился, я должен быть доволен. Неужели в действительности я хотел быть его ментором, его судьей? Нет. Он, как и я, отягощен своими скорбями, и пусть теперь от них освободится. Я хотел, чтобы путы были разрезаны, но мечтал это сделать собственной рукой. И сейчас грущу, словно потерял любимого человека".
* * *
– Пинки, – сказала Клер, войдя в комнату, где ее муж читал за завтраком "Таймс". – Только что позвонила Эстер. Генриетта Сейс погибла. Несчастный случай.
– Боже мой!
– Как же так, как же так… – Клер рухнула на стул и погрузилась в полубормотание, полуплач. Лицо ее сморщилось и словно на глазах постарело. На ней был домашний халат с потертым воротником. Она скорбно качала головой, как некто, понимающий, что вот она, его старость, пришла. Джордж смотрел на жену с тревогой и состраданием.
– Как же так, – повторила Клер, утирая глаза рукавом и все еще дрожа, – это же невозможно. Бедная девочка. Она была трудным ребенком, я знаю, но такой милой, такой умненькой. Не могу поверить. Глупо, конечно, но мне все казалось – вот она вырастет и выйдет замуж за Патрика; они так дружили, и она столько могла бы получить от Пенни, а теперь ее нет, бедная, бедная…
– Несчастный ребенок. Как же это случилось?
– Вчера вечером. Полезла на какие-то опоры. Упала и ударилась головой. И уже не пришла в сознание.
– Бедная Пенни!
– Бедная Пенни. Два года назад Мартин умер от рака, а сейчас вот…
– Оливер рядом с ней?
– Если бы. Где-то в Греции вместе с тем из Оксфорда, как его, Хилтоном. Неизвестно где.
– Поедешь к Пенни?
– Эстер сказала, у нее Молли. Она знает ее лучше меня, но на всякий случай заеду. О Господи… И Грейс страшно расстроится. Ее сейчас все расстраивает. Даже когда смотрит телевизор, и то плачет.
– Позвони Патрику, скажи.
– Я не могу.
– Хорошо, я позвоню. Успокойся, прошу тебя, Клер. В конце концов, это же не наша дочь.
– Кто его знает? Патрик такой неуправляемый, и Грейс себя губит.
– Чарльз говорит, что слышал от Мэтью: Людвиг как будто возвращается в Америку. По крайней мере одно хорошее известие. Грейс наверняка почувствует себя лучше после его отъезда.
– Дай Бог. Но он может пойти на войну только для того, чтобы ей еще больше досадить.
– Ей нужно развлечение. Может, займется Виллой. Ведь Мэтью собирается выехать.
– Выехать? Интересно. Но почему?
– Думаю, собирается свить гнездышко с Мэвис. Где-то в другом месте.
– Насколько я знаю, Мэвис из последних сил возится с Остином. Наверное, станет святой.
– Остин пользуется ее добротой. Он всегда так поступал с женщинами. Такие, как он, умеют находить для себя нянек и защитниц.
– Ты, кажется, ему завидуешь?
– Нисколько. Ведь и мне удается. Только я нашел одну на всю жизнь.
– Дорогой мой…
– В нужный момент Мэтью явится и освободит Мэвис.
– О, мне пора одеваться. Позвонить Пенни, как ты думаешь? Какой ужас! Что я ей скажу?
– Позвонишь после десяти. Налей себе еще кофе. Хочешь с коньяком?
– Нет, нет. Мне понравилась эта мысль о Вилле.
– И мне тоже, особенно если Грейс в самом деле этого хочет.
– Чтобы мы всей семьей туда переехали? Конечно, она хочет. Сейчас ей особенно нужны рядом близкие. Мы все должны поддерживать друг друга. Мы должны сомкнуть ряды. К счастью, мы все живы, не то что у бедной Пенни, я все еще не могу поверить…
– Клер, прошу тебя, пей кофе.
– Пинки, будет великолепно, правда, когда мы все вместе окажемся в Вилле. Только это меня немного утешает, и еще надежда, что Грейс и…
– Грейс сказала, что Шарлотта тоже там должна жить?
– Да, сказала. Мне кажется, нам надо было в то время, когда Грейс получила наследство, быть более деловыми. Нам надо было объявить недвусмысленно, что мы сами решим, кому что достанется. И Грейс была бы счастлива. Ведь на самом деле дети не любят свободу.
– Может быть. Но захочет ли Лотти приехать? Ведь она живет у Митци Рикардо?
– Исключительно, чтобы нам досадить, показать, что мы ей не нужны нисколько. Но это пройдет. И она приедет в Виллу, обязательно. Не отказала маме, не откажет и нам. Ведь она любит нас и дорожит семьей, а прочее – только притворство. Ты, я, Грейс, Лотти и Патрик – все вместе мы сможем одолевать трудности.
– Тебе бы надо поехать к Шарлотте, навестить.