- Мне и сказать-то им особо нечего. А с тех пор, как умер Менди, Эстер меня просто изводит. Она все время цепляется.
- К чему?
- А ко всему. Она могла бы жить с кем-нибудь из своих детей. Они оба будут рады.
- В отличие от нас, - сказала Джоанни.
- В отличие от нас. Жаль, что она не выходит за этого Милта.
- Он пока что не сделал ей предложения. Да, она мне сказала, - продолжала Джоанни, - что ты, вероятно, будешь работать в Вашингтоне, в правительстве.
- Ну, думаю, это еще не скоро. Что Джерри на это скажет?
- Это от тебя будет зависеть, - добродушно встретила его сарказм Джоанни. - Если твое имя будет часто появляться в газетах, то он одобрит. А нет, так он бы предпочел хвастаться тобой как университетским профессором.
- Постараюсь соответствовать, - пошутил Голд. - Скажи Джерри, пусть не беспокоится о книге. Книги читают очень немногие, а мои - так вообще почти никто. Пусть не сомневается, его имени я там не назову и постараюсь не ссылаться на примеры из его жизни.
- А как насчет моей?
- Господи, я не знаю, Джоанни…
- Тони.
- У меня пять сестер, один брат, трое детей, жена, отец, мачеха, а зятьев, племянников и племянниц так просто не счесть. И обращаясь к какой-нибудь теме, я почти неизбежно касаюсь кого-нибудь из них. Если я это делаю, они недовольны, если нет, они дуются. Трудность в том, что я должен написать о жизни еврея в Америке, а я даже не знаю, что это такое. С тобой мама когда-нибудь говорила о сексе?
- Мне было всего девять, когда она умерла.
- А отчего она умерла?
- Ей сделали какую-то операцию.
- У нее был рак?
- Не думаю. Спроси у кого-нибудь еще.
- А что у нее было с шеей? Она все время ходила забинтованная, да?
Джоанни не была уверенна. - Я этого не помню. Тебе нужно спросить у кого-нибудь другого. Мы же были младшими. А если хочешь знать мои впечатления о жизни еврея, то я тебе могу сказать. - Голд почувствовал, как холодок пробежал у него по телу. - Жизнь еврея - это сплошные попытки не быть евреем. Мы теперь играем в гольф, пьянствуем, берем уроки тенниса, разводимся, как все нормальные американцы-христиане. Мы ругаемся. Мы потрахиваемся на стороне, изменяем мужьям и женам и громко говорим о делах постельных.
Голд в ужасе отпрянул. - Я не хочу, чтобы ты так со мной говорила, - с легким упреком, почти с мольбой в голосе сказал он. - Я чувствую себя неловко.
- Это часть твоей жизни еврея, - сказала она.
- И много ты потрахиваешься на стороне?
- С тех пор как вышла за Джерри - нет, - ответила она и поддразнила его. - Я делаю кое-что похуже. Я ем свинину.
С САМОГО начала Джулиус Голд настороженно относился к идее кондоминиума. На Голде было пальто и кашне, а еще, когда машина Сида подрулила к тротуару на Манхэттен-Бич, он надел кожаные перчатки. Зимнее пальто на Гарриет было застегнуто на все пуговицы. Вязаную шапочку она натянула на самые уши. Сид нес в руке легкий плащ.
- Бррр - ну и холодина! - сказал Голд.
- Заморозки, - сказала Гарриет. - Погода пошла на холод.
- Я этого не чувствую, - сказал отец Голда безразличным тоном, скрывавшим возмущение. Джулиус Голд был одет в безмятежно-голубой джемпер и легкую летнюю спортивную рубашку. Он трусил по дорожке в вельветовых темно-синих тапочках с золотой монограммой из двух букв на каждом. - Может быть, за домом теплее, - безучастно сказал он.
Молча провел он эту троицу по нижнему этажу на открытое, залитое солнцем крыльцо. В одном направлении открывался прекрасный вид на океан. В другом - был виден Шипсхед-Бей, забитый раскачивающимися у причала рыболовными катерами. Задувавший время от времени морской ветерок был просто живителен.
- Вам принести одеяла? - с изысканной вежливостью предложила мачеха Голда, усаживаясь на скамейку. Она была в плоской соломенной широкополой шляпке с разноцветными помпонами выглядела весело и совершенно сумасшедшей.
Сид откинулся к спинке шезлонга и блаженно подставил лицо под солнечные лучи. Пора было начинать.
- Город, - сказала Гарриет, элегически прикудахтывая, - с каждым днем становится все грязнее.
- Я этого не заметил, - сказал Джулиус Голд.
- Преступность растет.
- Но не в этом районе, - сказал неунывающий старик. - Меня никто ни разу и пальцем не тронул.
- В метро, - пробубнил Сид. - На улицах.
- Мы там не бываем.
- А как мусор вывозят? - спросил Голд.
- Замечательно, - ответила его мачеха, которая, казалось, держала это про запас именно для него. - Ты, наверно, думаешь, что это я такое все время вяжу? Может быть, я вяжу для тебя плед, чтобы тебе не было холодно в такие деньки.
Голд снял пальто. Гарриет расстегнула свое и сняла шапочку.
- А мы мусора и не замечаем, - дополнил отец Голда. - От нас его мало.
- Мы так мало едим, - сказала Гусси.
- У меня есть сыновья, которые возят меня на ланч, - сказал отец Голда. - И дочери, которые хотят, чтобы я каждый вечер обедал у них.
- Бывает, мы слишком устаем и не можем идти.
- Дай им что-нибудь выпить, - приказал Гусси отец Голда. - Им можешь подать в треснутых стаканах, а мне не смей.
Сид попросил пива. Голд - содовой. Гарриет сказала, что подождет чаю.
- Посмотрите на двух моих сыновей, - проговорил с отвращением Джулиус Голд. - Толстый и тощий. - Голд наслаждался этим комплиментом, но тут его отец добавил: - Ты, идиот, почему бы тебе не пополнеть? Ты похож на сушеный стручок.
Голд, в который раз смирившись с судьбой, издал фаталистический вздох. - Теперь это в моде. Разве ты не знаешь?
- Люди будут думать, что мне нет чем тебя кормить.
- Хоть что-нибудь во мне может оказаться тебе по вкусу?
- Нет.
С почти явственной неохотой Сид сказал:
- Я узнавал об этом кондоминиуме. - Он поднялся, тяжело дыша, и сел в кресло поближе к отцу. - Кажется, это будет неплохое приобретение.
- В Лодердейле?
- В Холландейле.
- Мне нравится Майами-Бич.
- И там тоже есть один неплохой.
- Ну так что? - Старик принялся рыться в кармане в поисках спички, чтобы закурить свою сигару. - Купи его.
- Я имею в виду для тебя.
- Для меня? - По неподдельному удивлению отца можно было подумать, что он слышит об этом предмете впервые. - Что ты лезешь ко мне с кондоминиумами? Найди мне хорошую квартиру в аренду. Как всегда.
- Гораздо разумнее иметь собственный дом, па.
- Собственный дом? - в голосе его отца слышалась издевка. - И сколько же акров участок?
- Тридцать пять тысяч, - сказал Голд.
- И сколько из них будут мои?
- А сколько тебе нужно? Ты что, пшеницу собираешься выращивать?
- Без всяких акров, па, - снова вступил Сид. - Это квартира в доме. Но она будет принадлежать тебе и Гусси. Ты сможешь оставаться во Флориде сколько захочешь. - Сид покрылся испариной вовсе не от солнечных лучей.
- Я и сейчас остаюсь там сколько хочу. А мои деньги вложены в доходные акции. Возьми сам и купи.
- Я бы купил, если бы жил во Флориде, - сказал Сид.
- Я там не живу, - резко ответил его отец. - Я туда езжу на отдых. - Более мягким тоном он сказал: - Ну, профессор, а ты что скажешь?
- Я бы сделал, как говорит Сид.
- Я съезжу посмотрю, - согласился Джулиус.
- Когда? - полюбопытствовала Гарриет.
- Когда поеду. Здесь пока еще тепло.
- Па, начинаются холода, - принялся уговаривать отца Сид. - Два года назад, когда ты просидел здесь до ноября, у тебя было воспаление легких.
- Бронхит.
- Это было воспаление.
- Это был грипп.
- А кончился он воспалением. Па, это все равно что вкладывать в акции. Этот кондоминиум - чистое золото. - Тут засвистел чайник. Гарриет прошла следом за Гусси в дом. - Па, только не говори Гарриет, - торопливо сказал Сид. - Я заплачу. Попробуй. Если тебе понравится, выкупишь у меня. Если цена вырастет, получишь прибыль. Если цена упадет, убытки понесу я. Ну, что скажешь?
- Это было бы справедливо, - сделал вывод старик. - Я должен обдумать твое предложение.
Голд еле сдержал улыбку при непроизвольном вздохе Сида.
- Па, - взмолился Сид, - мы должны найти для тебя место.
- И я получу деньги?
- Получишь.
- Тогда я сделаю то, что ты говоришь, Сид, - покорно и доверчиво капитулировал Джулиус. Голд даже испытал что-то вроде сочувствия к смирению старика. - Но сначала мы должны съездить посмотреть, да? Мы поедем вместе?
- Вместе, - пообещал Сид. - Когда?
- Когда скажешь. Когда последний звонок?
Сид был ошеломлен.
- Какой звонок? - спросил Голд.
- У твоей дочери, идиот. - Женщины сразу же вернулись, привлеченные этим полным презрения возгласом. - У моей любимой внучки. У Дины. Ты хоть помнишь ее? Когда она кончает школу?
- Через пять лет, - сказал ему Голд ледяным голосом. - Если ее не выгонят.
- Разве теперь, не меняют школы в тринадцать лет?
- На частные это не распространяется. А эта красотка так далеко может и не пойдет. Твоя любимая внучка звезд с неба не хватает.
- Ну, тогда, - сказал его отец, - нужно будет съездить взглянуть. Но я не обещаю, что куплю. Сид, ты назначь день. Мы поедем в любое время, когда ты скажешь, после праздников. - Вейз мир, затосковал Голд. Опять праздники? - И никаких нет! Мы с Гусси… мы не собираемся садиться в самолет перед еврейскими праздниками.
Голд так и взвился.
- Какие еще праздники? - вопросил он. - И вообще, когда этот твой Шмини Ацерет?
Его отец испепелил его взглядом. - Он уже прошел, идиот. Кончился неделю назад перед Симхат Тора.
- Тогда о каких праздниках ты говоришь? Чего ты теперь ждешь?
- Шаббос Берешит.
- Шаббос Берешит? - Голд был ошарашен. Даже в его собственных устах эти слова звучали невероятно.
- Конечно, ты, тощий шейгец, - размеренным голосом начал тираду его отец. - После Симхат Тора наступает Шаббос Берешит, осел. И вот таких приглашают работать в Вашингтон? Ты не знал Симхат Тора? Ты хотел засунуть меня в самолет перед Симхат Тора? А теперь ты хочешь, чтобы я оставил мою семью перед Шаббос Берешит? Хороших сыночков я имею. Их хаб дем бадер ин бад.
- Кажется, - сказала мачеха Голда, - я не очень хорошо понимаю местный идиш.
- Он нас обоих имел в ванной, - дословно перевел Голд, стараясь не обращать внимания на Сида, который с огромным удовольствием наблюдал за его фиаско. - Па, ты же атеист, - запротестовал Голд. - Ты даже не позволил Сиду и мне пройти бар мицва.
- Но я еврей, - ответил его отец и поднял вверх большой палец. - Я еврейский атеист.
- Ты не позволял маме зажигать свечи в пятницу вечером.
- Иногда позволял.
- А теперь ты вдруг знаешь все праздники. Что еще за Симхат Тора? И вообще, что значит этот твой Симхат Тора?
- Симхат Тора, - холодно ответил его отец, - это когда, наконец, кончают чтение всей Торы в храме.
- А что тогда Шаббос Берешит?
- Шаббос Берешит, - с улыбкой ответил старик, попыхивая сигарой, - это когда ее начинают читать снова.
Крик, который издал Голд, шел из самого сердца:
- И сколько они ее читают?
- Год, - сказал его отец, стряхивая пепел своей сигары за перила. - А когда заканчивают, снова наступает…
- Шаббос Берешит?
- Ну вот, ты и сам знаешь, Голди, сынок. Но ты можешь не беспокоиться, - добавил его отец, элегантным прыжком вскакивая на ноги, - я не буду портить вам зиму. Вы что думаете, я собираюсь весь год провести в этом вонючем городе, когда я могу купить кондоминиум во Флориде? Вы хотите, чтобы я вкладывал в недвижимость? Так я вложу в недвижимость.
- Когда? - снова спросила Гарриет.
- После следующей субботы. Шаббос Берешит. Обещаю. Поехали есть. Гусси, мои туфли. Смени шляпку.
Гусси вернулась в засаленной фетровой шляпке со сломанным индюшачьим пером; она была похожа на Робин Гуда. От запаха моря у Шипсхед-Бей у Голда начиналось усиленное слюноотделение в предвкушении моллюсков на разъятых раковинах, креветок, омаров или жареной камбалы или окуня.
- Поедем к Ландиз, - предложил он. - Это недалеко. Нам дадут по хорошему куску рыбы.
- Что уж в ней такого хорошего? - сказал его отец.
- Ну ладно, - желания спорить у Голда не было, - по плохому.
- Зачем ты хочешь кормить меня плохой рыбой?
- Черное, - сказал Голд.
- Белое, - сказал его отец.
- Белое, - сказал Голд.
- Черное, - сказал его отец.
- Холодно.
- Жарко.
- Высокий.
- Низкий.
- Низкий.
- Высокий.
- Я рад, - сказал Голд, - что ты не забыл свою игру.
- Кто сказал, что это игра?
Голд почти пожалел, что рассмеялся, потому что Гарриет насквозь пронзила его злобным взглядом. Он посмотрел на Сида, который еле сдерживал смех. Сид, не обращая внимания на Гарриет, заговорщицки подмигнул Голду.
- Сид, - озабоченно сказал Джулиус Голд, мелкими шаркающими шажками направляясь к машине, - ведь ты будешь делать заказ? Дай официанту сразу приличные чаевые. Пусть знает, что мы важные шишки. Скажи ему, что всю свою жизнь, даже когда я был беден, я терпеть не мог есть с треснутой посуды.
В ДЕНЬ рождения Розы Голд был как натянутая пружина, ему хотелось, чтобы последние из его гостей начали уходить еще до того, как пришли первые.
- Я хочу сказать тост, - весело заявил отец Голда. - За моего гостеприимного хозяина и младшего сына. Сид сказал, что неприлично оскорблять тебя перед твоей женой и дочерью, поэтому я буду молчать. - Все, кроме Голда, рассмеялись. - Ты и правда собираешься бросить учить?
- Незамедлительно.
- Уверен, это чувство взаимно. - Его отец упоенно наклонил голову, восхищаясь собственным остроумием, и начал напевать.
- Я рада, что я не в его классе, - язвительно сказала Гарриет.
- Он заваливает студентов, - с благоговейным трепетом сказала Дина.
- Уже не заваливаю, - сказал Голд. - Проще позволить им сдать экзамен, чтобы больше никогда их не видеть.
Он поздравил себя с тем, что догадался устроить бар в холле. Он топтался там в одиночестве до тех пор, пока это не стало неприлично, потом почти до краев наполнил бурбоном низенький широкий бокал и бросил туда кубик льда.
- НАМ всем здорово повезло, - начал размышлять вслух Сид, когда Голд появился в комнате, - что мы оказались на планете, где есть вода, правда?
Голд почувствовал, как в груди у него все сжалось и замерло, он увидел, как на его тарелке аппетитный ломтик осетрины с отливающими бронзой краями превратился на мгновение в нечто, вызывающее отвращение не меньшее, чем сырая сардина.
- Почему? - спросил Виктор.
- Слушайте Сида, когда он говорит о воде, - сонным голосом наставительно сказал отец Голда. - Если Сид о чем знает, так это о воде.
Голд бросил взгляд на отца, но никаких свидетельств его соучастия не обнаружил. Он перенес вилку от осетрины к горке красной икры. Он был уверен, что может рассчитывать на поддержку Иды, даже Ирва, если захочет загнать Сида в угол, возразить, что мы вовсе не "оказались" на планете, где есть вода, что мы бы просто не смогли развиться как вид, если бы воды не было.
- В противном случае, - ответил Сид Виктору, насладившись сначала запахом, а потом и вкусом кусочка копченого лосося на овальном ломтике свежего черного хлеба с тмином, - нас бы всех мучила жажда. - С вызывающей улыбкой он взглянул на Голда и с обезоруживающей легкостью продолжал. - Вот подкрепились бы мы, как положено, индюшатиной, или бифштексом, или ростбифом, или омаром, а запить бы не смогли не то что простой водой, но даже содовой. Или чаем, или кофе. Потому что все они сделаны из воды.
А откуда бы, размышлял про себя Голд, взялась индюшатина, и бифштекс, и ростбиф, ты, жопоголовый? А омары - без воды? Он ждал, когда Ида начнет потрошить Сида.
Но Ида, с ужасом увидел он, слушала с таким же восхищением, как Милт, Макс и все остальные. Эти воинствующие черные из квартала, где она работает в школе, не так уж и не правы, решил Голд: давайте, ребята, выставьте ее к херам собачьим.
Сид отважно рвался вперед, беззастенчиво испытывая выдержку Голда. - Вместо этого нам бы пришлось пить вино или пиво, - продолжал он свои объяснения, заталкивая в рот половинку крутого яйца. - Дело в том, что вино и пиво делаются из винограда и хмеля, - объяснил он. - И тогда, наверно, у нас бы росло много винограда и хмеля, готов поспорить.
Голд был плохо знаком с анатомией и не знал, где это - под ложечкой, но он почувствовал, как у него там засосало. Он терпел слишком долго. Из опыта он знал, какой арсенал ответных мер припасен у Сида на все его возражения. С вкрадчивым смирением, которое было убийственным само по себе, он мог начать колким и уничижительным: "Ну, подумаешь, сделал я маленькую ошибочку" и кончить высокомерным: "Вот видите, до чего доводит высшее образование?" Обвини Голд Сида в том, что тот делает все свои ошибочки с дьявольской расчетливостью, ему бы просто никто не поверил. Голд симулировал полное безразличие. Приняв обет молчания, он не нарушал его.
Покончив с закуской, Сид с видом победителя откинулся к спинке стула и принялся колоть грецкие орехи, выбирая их из горки, сложенной Белл, во-первых, для украшения стола, а во-вторых, для угощения.
Кризис миновал, и Голд, не поддавшись на искус Сида, не устоял теперь перед искушением печеночным паштетом, копчеными устрицами и еще одной порцией красной икры, потом добавил себе кусочек сыра, кусочек осетрины и немного холодных креветок. Он направился к бару, чтобы налить себе еще бурбону. Макс с раскрасневшимися отвислыми щеками угощался по случаю праздника виски, но пока воздерживался от всего остального, кроме нарезанной дольками моркови и соцветий сырой цветной капусты.
Когда Голд вернулся в гостиную, Сид сказал:
- Когда задумаешься, так это просто настоящее чудо, правда? Ведь планет так много - шесть или семь или восемь - сколько у нас сейчас планет, Брюс?
- Сорок две.