- Но вы же не сотрудник правопорядка?
- Я-то?
- Ну из милиции же?
Мужик ощерился.
- Так твою растак, пацан, не ментовский я. Я круче, пацан, запомни - я Кагэбэ.
- Ух ты!
- Не ух ты, а ух вы! Уважай, пацан, контору. А то выцепим. Открывай, короче, ворота - смотрю на них как баран.
Делать нечего, распахнул.
- Как фамилие твое, дятел?
- Владислав я… Ростиславович… Красносолнцев…
- А у нас записано, что ты Вовка, - подивился мужик.
- Там, наверное, такая дезинформация.
- Ладно, пацан, усек. Щас колоться будем.
Кагэбэ зашел в комнату, плюхнулся на кровать и стал старательно вытирать сапоги о сиреневую подушку. И методично колоть Влада:
- Имя? Фамилия? Адрес? Твою мать! Отвечать быстро, не задумываясь. Ну?
- Так вы меня об этом уже спрашивали.
- Ах да, вообще-то, - смутился он. - Но это я для уточнения, для сверки, так сказать, этих е… данных. Давай к составу преступления. Ну?
- Но я же не виноват.
- Начинается, - радостно процедил мужик. - Ты как, сучок, правду-матку резать будешь или отнекиваться?
- Только пытать не надо, - попросил Влад.
- Это мы быстро, - обрадовался Кагэбэ.
И открыл он серенький чемоданчик.
- Вот тебе щипчики, гвоздики, вот испанский сапожок, а вот стульчик, складной, электрический. Каково?
- Ой!
- Не издавай таких непристойных звуков, - огорчился мужик. - Что значит - ой? Это значит, что ты испугался. А мне так неинтересно. Зачем мне, бля, колоть такого неинтересного? Изображай из себя крутого. Вот тогда мне кайф. Вот сделай вид, что ты на мои угрозы плюешь, что сильный, наглый, самоуверенный. Давай, наплюй на мои угрозы, оскорби мое достоинство оперативного работника.
Влад символично плюнул на серенький чемоданчик. Он сразу увидел, что сделал правильно: разбойничья рожа Кагэбэ озарилась неземным счастьем.
- Ах ты падаль! - заорал он радостною. - Вот ты как? Я сразу понял, сука, что ты матерый, что на понт тебя хрен возьмешь. Я все про тебя понял. Но на крутого всегда найдется покруче, понял? Сейчас, ублюдок! Получай! Получай! Не увертывайся, мля! А еще?
- Нет, - прошептал Влад.
- Плеваться будешь?
- Нет, - простонал он.
Кагэбэ вздохнул:
- Что ты такой тупой, парень? Ты же матерый, следовательно, дерзкий. Кто же после двух ударов ломается? Ломаются, конечно, и без ударов, но не матерые. Ты должен был сейчас не испугаться, а послать меня на х… Тогда мне интересно с тобой работать. Давай еще разок попробуем? Не возражаешь?
Паренек кивнул.
- Ну, будешь плеваться-то? - повторил Кагэбэ.
- Пошел на х… - ответил Влад.
- Что, козел?! Что ты сказал?! Убью, пидор!
Влад метнулся к двери. Но не успел, понятное дело. Завален был нехилым ударом в лоб. Лежал, приходил в себя. Не спеша, гость достал предмет, не стульчик и не сапожок, а пистолет, простой и обыкновенный, а в сложившейся ситуации даже банальный…
Он вдавил ствол в висок и зашипел змеино:
- Гаденыш, снесу тебе башку, на хер снесу, ты ведь знаешь, я не шучу, знаешь, гаденыш.
Влад открыл глаза. Оперативник спросил:
- Посылать будешь?
- Нет.
- Эх, блин, - с досады Кагэбэ отшвырнул пистолет.
Попинал подушку, вроде как успокоился.
- Эх ты, деревня, - печально произнес он. - По законам жанра ты должен послать меня второй раз. Вот тогда из доброго я бы стал злым. Я бы тебе врезал еще пару раз, потом ты мне, и все так по-мужски, романтично. Затем ты бы стал убегать, например, через окно. Завалил бы я тебя, брат, при попытке к бегству. Эх, такую романтику спортил… Виноват ты передо мной, виноват. Пиши тогда уж чистосердечное, раз убегать не хочешь, что с тебя взять.
- А в чем? - полюбопытствовал Влад.
Кагэбэ нахмурился:
- Как в чем? В преступлении, не в любви же.
- А в каком?
- Блин, я не понимаю, кто его совершил: я или ты? Откуда я-то знаю. Что совершил, то и пиши, тебе лучше знать. Бери ручку, бумагу. Полчаса хватит?
- Но я не совершал.
- Кончай дурака валять. У меня к вечеру двух матерых расколоть по плану.
- Я не матерый.
- А я виноват? Кто виноват, ты мне скажи? Коза ностра? Жидомасоны? Каждый сам по жизни отвечает за дерьмо, в которое вляпался. Не юли, будь мужчиной. Ручку в руки и пишу правду. Скучно напишешь, пристрелю как сявку обдолбанную. Сорок минут тебе.
Влад вздохнул, взял ручку и за сорок минут написал шедевр.
Он признал все: и храм Артемиды, и тридцать монет от первосвященника, и александрийский огонь, и руины Вечного города, и кричащую в огне Жанну д’Арк, и отравленного Наполеона, и Освенцим, и пулю в Кеннеди, и выстрел в Мартина Лютера Кинга, и пару жертв Чикатило, и масонский заговор, и подвиги Аттилы, и детей Нагасаки, и изобретение СПИДа, и красный террор, и Джордано Бруно, и профессоров на Чукотке, и Есенина в петле, и меткость Дантеса, чуму и холеру, насморк и сифилис, смерть бизонов и вымирание динозавров, Атлантиду и Лемурию, депрессию и запоры, дурных староверов в гарях и утонченнных маркизов на фонарях, чеченские авизо и работорговлю, ураган на Цейлоне и голодуху в Нигерии, Павла Карамазова и ростовщицу-старуху, подростковую преступность и детскую смертность, автокатастрофы и весенние заморозки, хреновый урожай бобов и засыпанную мышкину норку, отрезаннные уши и вырванные глаза, брошенных жен и обманутых мужей, оторванные головы и пробитые груди, слабые нервы и невидящие глаза, погибшие души и серые судьбы, неузнавание пути и поздний крик, страх и сострадание, запуганность жизнью и запах смерти, ненайденный опыт и гибнущие структуры, энтропию и боль, слабость и отсутствие новизны, нерожденное желание и вековечную дурь.
- На место в истории потянешь, - хохотнул Кагэбэ, бегло просматривая бумагу.
Приглашение в рай
Букв было много, буквы были разные и, что самое удивительное, они складывались в слова. Могли ведь и не сложиться, верно?
А так все ясно, как трижды три. Котеночка отдают в хорошие руки. Уведомляют, что звать котеночка Пухом. И еще просят, чтоб руки были добрые. В добрые руки Пуха отдавали за так, за спасибо и за пожалуйста. А если руки плохие, не видать вам зверька, как ушей своих… Неплохая судьба у Пуха - он ценим старым хозяином, и обречен на любовь, и благоволит ему могучий кошачий бог.
А когда шило меняют на мыло, утюг на сапог, тачку на хату, редиску на лук с доплатой - это все неинтересно, это на любителя, это на особого ценителя и на желающего обменять редиску на лук. Такое можно изучать только с меркантильных позиций.
То ли дело, мужик хочет на баяне сыграть. Но мужик деловой, не хочет за спасибо наяривать. Бабки, говорит, хочу. Так и говорит: сыграю, мол, хоть на похоронах, хоть на танцах - за бабки, само собой. Ушлый мужик, наверное, смекалистый.
Центр просветленных технологий зовет в нирвану. Он там был, нирваны не видел. Все проще: садятся людишки в круг, выходит один как бы гуру и начинает стругать окрошку из пятнадцати мировых и немировых религий. Говорит, могу чудеса вершить. Но не буду. Вам, дуракам, только покажи, вы ж сорок лет потом не уснете. Вас, дураков, только вытяни в астрал - загнетесь там, как пить дать. А мне за дураков перед Шамбалой отвечать. Не покажу чудес, лучше еще вам баламуть постругаю, как Христос с Магометом водили дружбу, и почему у Будды глаза такие печальные.
А потом они встают и орут. Минуту орут, десять минут, полчаса. Процентов сорок рыдает. Процентов двадцать впадает в ступор. Процентов пять всегда тянет на групповой секс, а кто-то малочисленный всегда хочет набить морду всем остальным, включая гуру и Атмана. Но зато все они начинают любить Бога. Среди ночи разбуди и спроси: "Бога любишь?", сразу ответит. Ладно, Богу богово. А где нирвана, мать вашу? Самое кощунственное, что все это в мире есть: и Атман, и нирвана, и чудеса - все есть, а иначе и слов бы таких не было. И только исконняя доброта этих феноменов позволяет валять дурочку центру якобы просветленных технологий.
А вон ребята рок-группу создают. Вокалисты, значит, нужны. И гитаристы. И мастера игры на клавесине, кстати, потребны. И юные барабанщики. И профессионалы игры на ложках. И свистуны с плясунами. И поэты. И спонсоры. И поклонники. Сами пишут - не имея поэта, вокалиста и гитариста, честолюбивые парни сразу ищут поклонников. И опытного мастера клавесина.
Кто-то купит ордена первой и второй мировой. Кто-то развращает народ, предлагая в полцены искусственный член. Сумму не говорит, уверяет, что половинная, вот и верь ему после этого… Кто-то навязывает юного муравьеда, сразу предупреждая, что муравьед - это дорого. Хороший муравьед, мол, стоит хороших денег. А уж юный-то муравьед! Неполноценен тот новый русский, кто не разводит у себя муравьедов, клянется автор.
А рядом сводят знакомства. Скучно им одним, сиротно, хоть подушку трахай с печали или копи два года на искусственный член. Или беседуй за жизнь с радиоприемником, пей вечерами на троих с диваном и телевизором. А тут попроще - свел себе знакомство, и радуйся, утоляй ненасытное. Вот и пишут мужики в надежде на счастье. И прекрасная половинка не отстает, ищут себе девочки и старушки принца в белом на рысаке.
Буду верной и душевной любовницей, уверяет белый свет дама лет тридцати. А затем говорит, чего ей, даме, угодно, чем ее дамская душа утешится: автомашина там, деньги, квартира, и обязательно почему-то выезд к теплым морям. Вот у теплых морей она и будет отдаваться - тепло и с благодарным светом в женских глазах. (Не самая еще плохая, наверное, дама. Точная - раз. Смелая - два. Честная - три. Другие хотят, честных слов сразу не говорят, а бедным мужикам потом заявляют: ты козел и неудачник, Васисуалий. И брошенный Васисуалий бежит топиться вместо того, чтобы пять лет назад заиметь деньжонки и квартиренку.)
Уркаган вопил с зоны, как его нежная мальчишеская душа истомилась по женской ласке, как ему сиро в своем чертоге одиночества и как найдется добрая фея, которая разрушит злые чары, и как он будет эту фею боготворить, как будет ее носить на руках, целовать ей мизинцы всех рук и ног, осыпать розами и полынью, как будут они жить долго и счастливо, жить да поживать, и добра, наверное, наживать, и умрут, поди, в один день.
Девочка искала мальчика лет четырнадцати, не старше и не младше, чтобы дружить.
Мужик пятидесяти годов искал подругу, согласную на сельскую местность. Сулил ей корову и много чего веселого. Любовь свою, как положено, обещал.
Кто-то искал отца девочке двенадцати лет и ее старшему братику. Кто-то искал сексуальную няню ребенку двадцати годов. Кто-то предлагал вольным девушкам вступить в обоюдную переписку, слать друг другу честные рассказы и домодельную порнографию. Одним словом, мастурбировать вплоть до следующей жизни. А женщина сорока пяти лет искала мужчину, чтобы впервые в жизни сделать кого-то счастливым. Авось получится, мало ли.
Супружеская чета разыскивало супружескую чету. Высокий мужчина зачем-то разыскивал себе лесбиянку. Тельцы искали Овнов, а Весы - Рыб. Козерог-Обезьяна хотел Дракона-Близнеца. Несчастные женщины хотели себе всех, кроме зэков. Юноша хотел денег с женщиной любого возраста и любых оригинальных привычек. Девственница клялась выспаться с лучшим мужчиной в мире. Кто-то просил поделиться опытом. А кто-то отчаянный искал партнершу национальных взглядов для создания патриотичных детей. А ведь кто-то еще увлекался теннисом и поэзией Мандельштама…
Но это красивости, а есть конкретные рубрики.
Лелик и Хрыч, Чума с гундосиками ждет у Камня. Приходите. Забухаем.
Школа номер шестьдесят шесть, выпуск славного 1968-го! Соберемся в среду, помянем лихие дни?
Девушка в белой шубке, я стоял на остановке, увидел вас, опешил и растерялся, а вчера понял: Вы - это Вы. Подходите в двадцать тридцать на остановку.
Дорогого Бориса Ольгердовича поздравляем с рассасыванием бороды. Ваши тугрики.
Метеля, кончай глупости. Доброхот.
Уважаемого Александра Александровича с юбилеем. Творческих вам успехов на поприще, Алесандр вы наш Александрович.
Фанатки Пупкина искали таких же фанаток Пупкина. Вместе-то веселей шагать по просторам.
…Через промежуток пошли деловые вещи.
Неизвестный менял книги о вкусной и здоровой пище на "Заратустру".
Библиотеку юного зрителя хотели продать за гроши.
Давали уроки у-шу.
Предлагали создать партию любителей водки.
Выдвигали идею Общероссийского Демократического Альянса.
Продавали мешки монет, покупали вагоны марок, меняли альбомы бабочек, завещали коллекцию трусов. Предлагали оставить кому-то квартиру. Предлагали подзаняться туризмом и рвануть в матушку-тайгу. Предлагали купить за рубль идею, как заработать состояние за шесть месяцев. Предлагали учредить на ровном месте масонскую ложу. Предлагали создать клуб держателей хомяков. Предлагали возродить музей Ленина. Предлагали меняться информацией о неопознанных летающих штуках. Зазывали на курсы бухгалтеров и водителей; заманивали на тренировки боевиков и ускоренное формирование юберменшей с выдачей диплома международного образца. Ниже за тысячу долларов предлагали гарантированный вход в Царствие Небесное.
В случае неудачи тысячу долларов обещали вернуть. Честность его заинтриговала.
* * *
- Девушка, но разве оно сохранилось? - спросил он.
- Если не сохранилось, мы вернем ваши деньги, - успокоил ласковый женский голос.
- Ладно, - сказал он в телефонную трубку. - Тысяча долларов не цена?
- Конечно, не цена, - ответила незнакомая. - За такое точно не цена. Мы же продаем вечность.
- Да, я понимаю, святое дело, - издевательски серьезно сказал он.
Девушка родилась умной, она поняла, засмеялась. Так они и смеялись знающе.
- Но вы приедете?
- Приеду, - весело ответил он.
- А скоро?
- Сегодня, - пообещал он. - С деньгами.
- А вас правда зовут Альберт?
- Мой папа был фашистом и выбрал имя Адольф. А мама хотела назвать ребенка Альфонсом. Выбрали нечто среднее.
Они снова посмеялись, не так знающе, но все равно от души.
Все по-другому, конечно. Никому не верил Альберт Леонардович, не имел на то весомых причин и благодушного настроения. Его, конечно, интересовало безумие. Письмо от тугриков про бороду Бориса Ольгердовича, мен поваренной книги на "Заратустру", мысль объединить держателей хомяков и все прочее - тоже безумие, но простое, так сказать, безумие первого порядка. Любое безумие так или иначе объяснимо разумом, а все это объяснимо очень просто. Или подростковая шутка, или слабоумие обывателя, или праздность, или жадность, или шиза, или непонимание простейших законов жизни.
Интереснее с царством божьим. Это безумие в кубе, и оно почти объяснимо умом как шизофрения. Но трубку подняли, и живой девичий голос представился секретаршей, ответил, посмеялся, позвал приезжать. Ум отступает на дальние рубежи: фантастическая шиза или здоровое, но тогда непонятно что. Не корысть. Это слишком загибистый путь обмана, есть другие, почеловечнее и попроще. Кто обманется на такую чушь? Лохи ведь ищут тысячу годовых, а не божкины сказки.
Альберт Леонардович спустился вниз, хлопнул дверцей "ландкраузера" и покатил, куда звал его улыбчивый женский голос. Приткнул недешевый джип к бордюру, спрыгнул в мелководную грязь и пружинисто зашагал, распугивая прытких мартовских воробьев. Другие люди бегали вокруг него, на свой манер распугивая весенних птиц и друг друга…
Увы, голос оказался симпатичнее женщины, так тоже случается, и не в том суть, что девушка была некрасива: просто голос был сногсшибательным, а лицо было ничего, и фигура была ничего, одним словом, ничего была девушка, но до собственного голоса ей было - не рукой подать, и не ногой дотянуться.
- Вы Марина? - спросил он шепотом бывалого заговорщика.
- Альберт Леонардович? - оживилась она. - Очень приятно.
Было ей от роду двадцать пять зим - примерно. Носила она малосочетаемое, но у нее сочеталось - пиджак и вольные джинсы, все темное, а еще носила светлые волосы и улыбку. Блузка светилась желтым, а сережки слегка покачивались, и никого в комнате не было, и не было двери, ведущей к начальнику. Альберт Леонардович полагал, что бытие секретарши немыслимо без ее начальника, ан все-таки нет…
В кабинете было метров семь по гипотенузе, тяжелый стол и легкий стул для Марины, два кресла для людей, телевизор в углу и телефон - для нее же, видимо. Экран показывал с приглушенным звуком: красивые мужчины и женщины в нерусских платьях говорили нерусскими голосами, демонстрируя страсти, по всему видать - нерусские, да и нечеловеческие вообще, может быть, даже и марсианские.
Альберт Леонардович сел в одно из кресел, назначенных для людей, в то, которое дальше. Хотел, куда ближе, а не сумел - занято было, лежала там пачка цветных журналов "Космополитэн".
- Ваше? - спросил он.
- Мое, - вздохнула девушка. - Здесь все мое.
- Вы что-то делаете весь день?
- Ничего не делаю и ничего не знаю, - призналась она. - Мне платят, чтобы я бездельничала.
- Вот оно как, - сказал Альберт Леонардович.
- Ваш звонок был первый за две недели, - продолжала Марина. - До этого никто не звонил, никто не приходил, а по пятницам платили деньги. Правда, немного.
Клиент присвистнул, клиенту нравилось…
- И что вы будете со мной делать?
- Возьму ваши деньги, - просто ответила Марина. - Дам вам телефон. Все.
- А если я откажусь?
- Ваше право. У меня инструкция никого не уговаривать, - объяснила она. - Нужный человек согласится без уговоров.
- А если я дам сто долларов?
- У меня инструкция не торговаться. Вы же понимаете.
- Конечно, понимаю, - кивнул Альберт Леонардович. - Все правильно.
Он вынул пачку из внутреннего кармана, отсчитал ровно десять.
- Я позвоню отсюда?
Марина протянула бумажку с цифрами, извинительно улыбнувшись.
- С девяти до десяти вечера.
- Хорошо, - покорно сказал он. - А если я захочу деньги обратно?
- Придете завтра утром, я верну, - сказала Марина.
- За ночь-то пропьете, - ужаснулся Альберт Леонардович.
- Потрачу на героин, - уточнила Марина. - Или сниму себе жиголо.
Она радостно тряхнула копной светлых волос.
- А скучно здесь? - посочувствовал он.
- Не-а, - выпалила она. - Здесь такое бывает!
- А что бывает?
- Ну как что, - сказала Марина. - То про негров покажут, то про пепси, то про дельфинов. Интереснее всего про импичмент и лесные пожары.
- Ух ты, - позавидовал Альберт Леонардович. - Прям-таки про лесные пожары?
- А как же без них?
- Серая у меня все-таки жизнь…