Александрия,
27 июня 1897 г.
Милый Лягушонок!
Привет! Со стихотворчеством вполне знаком,
Пишу письмо "александрийским" я стихом.
В дальнейшем я этого делать вовсе не собираюсь - александрийский стих довольно труден и тяжел для письма. А сегодня выдумывать рифмы у меня нет сил: стоит жуткая жара.
Жил-был старичок из Перу,
Не слишком способный к перу.
Расскажу-ка я тебе лучше про Александрию. Мы пристали ранним утром в пятницу, как раз когда муэдзин призывал верующих к молитве. Все пассажиры, едва стало светать, вышли на палубу взглянуть на город. Сразу перед нами чернильно-синее море и робко разгорающийся свет над горизонтом. Светлеет небо… оранжево розовеет мгла африканского рассвета… величественные башни и минареты; дворцы с окнами луковичной формы… Как вдруг все небо озаряется буйным светом, это солнце громадным парусом полыхнуло над нашими головами, и огромный белый город Востока медленно поплыл перед носом нашего корабля. Когда мы вплывали в гавань, чернокожие мальчишки гурьбой прыгали в воду за шестипенсовиками, которые мы бросали за борт. Наш трап моментально окружили десятки вислогубых, клокочущих и плюющихся верблюдов, которых хлестали по головам орущие арабские джентльмены в длинных белых одеждах. Большинство женщин здесь носят чадру, но на этом и заканчиваются их представления о скромности. Здесь выставлять женщинам напоказ грудь не более предосудительно, чем у нас ходить с непокрытой головой.
Сегодня видел человека, проткнувшего себе торс железными пиками; кончик каждой он увенчал апельсином, но для того ли, чтоб никто другой случайно не поранился, или для личного удобства, чтоб потом было чем перекусить, осталось для меня загадкой.
С сердечным приветом,
Твой будущий зять,
Роберт.
Отель-пансион "Коллос"
Александрия,
28 июня, 1897 г.
Дорогой мистер Пинкер,
пишу Вам этот предварительный отчет из Александрии, где мы ожидаем очередного этапа нашего передвижения. Я занимаюсь тем, что дегустирую различные сорта кофе и одновременно испытываю эффективность Определителя. Местные бобы преимущественно сорта "арабика", хотя на хороших базарах имеется небольшое количество африканского "лонгберри". Последнего я накупил столько, сколько сумел отыскать, так как этот кофе превосходного качества. По большей части кофе, продающийся здесь, хорош, хотя каждый местный купец, похоже, придерживает некоторое количество кофе более низкого качества с единственной целью облапошить приезжих европейцев. Интерес к "наилучшему из имеющихся сортов" сопровождается пространной пантомимой, при этом магазин или лавку, многократно оглядываясь по сторонам, запирают, как бы из боязни, что о происходящем узнает конкурент. После чего отмыкают кладовую, из дальнего угла вытягивают мешок и с большой помпой его раскрывают. Пригоршня бобов подается мне на серебряном подносе, чтоб оценил, - но только после того, как продавец сам, прикрыв в полном восторге глаза, обнюхает их и на корявом французском провозгласит, что эта драгоценная горсть дороже ему собственных детей. Затем он предоставляет мне возможность испробовать кофе, который готовит, как правило, его подручный. Никаких распоряжений не получая, этот слуга знает в точности, что надо делать: пусть зерна своим видом напоминают тухлый крысиный помет и воняют так, будто только что подняты с грязного пола, - но кофе, подаваемый мне в чашке через несколько минут, имеет вкус самого лучшего йеменского кофе, каковым он и в самом деле является. Все это время торговец не переставая беседует со мной, расспрашивает о моем путешествии, о семье, откуда я прибыл и тому подобное, обихаживая меня, словно старого приятеля после долгой разлуки. Но, заслышав обвинение в том, что зерна и кофе имеют различное происхождение, напускает на себя крайне обиженный вид, меня же и обвиняя в том, что я его глубоко оскорбил. Один купец разыграл спектакль, будто сам "обнаружил", что слуга подменил мешки, и за это щедро огрел последнего по голове дубинкой! Непостижимая загадка, зачем они так упорно разыгрывают подобное представление, ведь есть же у них вполне достаточное количество отличнейшего кофе "мокка". Эта попытка обдурить Белого Человека сделалась у местных чуть ли не ритуалом.
Определитель уже подтвердил свою полезность. Здесь вас окружает такой сонм незнакомых ароматов, вкусов и прочих ощущений, что ничего не стоит позабыть, скажем, простейший вкус свежего яблока. Вчера я обнаружил на базаре крупную партию "мокка", который и испробовал у себя в гостинице. Отдает черникой, кедром и дымом торфяников. Я заказал три английских центнера. Еще я занят поисками того самого удивительного кофе, который мы с вами испробовали в Лаймхаусе, хотя пока нюхом не улавливаю направление поиска.
С сердечным приветом,
Ваш будущий зять,
Роберт Уоллис.
Борт судна "Руталэн"
30 июня, 1897 г.
Милая моя, любимая Эмили!
Ваше письмо застало меня как раз накануне нашего отбытия из Александрии. Уверяю Вас, Ваши призывы излишни: с Гектором я исключительно обходителен. Не далее как вчера вечером за ужином я развлекал его, декламируя детские стишки с шотландским выговором. А за день до отплытия из Александрии я составил ему компанию в охотничьей вылазке в местную глушь - мы стреляли бакланов и куликов-сорок, подкрепляясь финиками, купленными у бедуинов. Едва мы отправились назад на своих верблюдах, мимо нас на осле протрусил араб, ноги которого едва не тащились по земле. Он приветствовал нас на своем языке. С прискорбием замечу, что Гектор был так уязвлен тем, что его обогнали, что попытался пустить своего верблюда вскачь, свалился, и нашим носильщикам пришлось его поднимать и водружать обратно. Прошу Вас отметить, насколько примерно я себя повел - ни разу не рассмеялся, при всем том, что наши спутники, которым я за ужином в отеле поведал эту историю, сочли ее весьма забавной.
Ах, да, винюсь перед Вами за свое письмо Лягушонку. Обещаю впредь не поминать обнаженную женскую грудь. Соглашусь, что это вышло не слишком деликатно, но если б вы видели, с какой непосредственностью обнажается местный люд, то поняли бы, что я просто не придал своим словам особого значения.
Ну, а теперь мы вновь на борту судна, которое движется по Суэцкому каналу. Один из наших новых спутников - журналист по имени Кингстон. Он отлично изобразил нас в своих заметках, как "носителей просвещения и цивилизации, пламенем свечей своих стремящихся осветить африканскую тьму". Далее он пишет: "пусть иные свечи мерцают слабо, а иные затухнут, но другие подхватят этот свет и станут величайшими путеводными звездами, освещая тьму, в которой погрязло ныне здешнее варварское население". Полагаю, он отправил эти строки в "Телеграф".
Кстати о тьме. Я наблюдаю здесь изумительные рассветы. Каждое утро небо расцвечивается красками цветущей английской живой изгороди: нежно-розовым цветом примул и желтым нарциссов. С первым лучом солнца все цвета мгновенно выгорают; все вокруг становится белым, и вскоре единственными красками остается яркий изумруд воды и серебристая синева неба. Свет так ослепителен, что режет глаза. Гектор стал носить козырек для защиты глаз, что делает его похожим на нахохлившегося попугая.
Ах, как было бы прекрасно, если б Вы оказались здесь. Хотя я счастлив уже и одной мыслью о Вас. Любовь к Вам будет мне опорой все долгие предстоящие годы.
Вечно любящий Вас,
Роберт.
Гранд-отель "Делюнивер",
Аллея Принца Уэльского.
Аден
2 июля, 1897 г.
Дорогой мистер Линкер!
Я познакомился, как вы и советовали, с местными аденскими оптовыми торговцами кофе. У "Братьев Биненфельд" оказался отличнейший товар: один наиболее впечатливший меня сорт я оценил по типу: аром. - 1, букет - 4, № 4: некрепкий "мокка", мелкозернистый, цвета красного дерева после обжарки, с нотками черники и лайма при минимальной кислотности. В целом я оценил его на пять баллов. Закупил весь имевшийся у них запас и заказал самую срочную доставку.
Непременно встречусь с Ибрагимом Беем. Среди местных купцов он имеет репутацию человека весьма уважаемого, хотя до меня дошли слухи, что дела у него по неустановленной причине несколько пошатнулись. В настоящий момент он отъехал по торговым делам куда-то в глубь материка. Мы сможем пересечься с ним, когда через залив отправимся на африканское побережье в Зейлу.
С наилучшими пожеланиями,
Роберт Уоллис.
Гранд-отель "Делюнивер",
Аллея Принца Уэльского.
Аден
2 июля, 1897 г.
Дорогой Хант!
Ты поймешь по адресу, что я прибыл в отель "Делюнивер", что, вероятно, вызывает в воображении прелестный дворец посреди волнистых лужаек. В таком случае, извлеки свой атлас. Аден - это крохотный прыщик на правой ягодице Аравии, а местный Гранд-отель не что иное, как кишащая тараканами дыра. Честно говоря, это совершенно проклятое место - кругом одни вулканические скалы в пространстве, расположенном на уровне моря, но совершенно недоступном морским ветрам, однако полностью открытом палящему солнечному зною. Сейчас даже не самое жаркое время года, а столбик термометра продолжает ежедневно подниматься до 130 градусов. Ни травинки вокруг, ни единой пальмы среди всей этой чертовой местности.
Посмотрим правде в глаза: англичане здесь лишь потому, что это промежуточный пункт между Африкой, Индией, Австралией и домом - что-то вроде военно-торгового перевалочного пункта акционерного общества "Британская Империя". По-существу, здесь никто не живет, хотя некоторые будут уверять вас, будто "обосновались" здесь уже не один год тому назад. В большинстве своем здесь люд проезжий - как и твой покорный слуга. Чем скорей я выберусь из этого пекла, тем лучше для меня. Даже местные зовут свой залив "Баб-эль-Мандеб" - "Ворота слез".
Признаться, друг мой, я в данный момент нахожусь в затруднительном положении. С одной стороны, я рассчитываю, что все это путешествие вкупе с жизненным опытом каким-то образом когда-нибудь окажется полезным для моего творчества. С другой, мне до сих пор как-то не верится, что я внезапно превратился в некого буржуа, ведь я вечно клялся, что ни при каких обстоятельствах им не стану. Похоже, в данный момент я обрел все трудности и невзгоды семейной жизни и службы, еще не испытав благ домашнего уюта и материальной обеспеченности, ему сопутствующей! Смогу ли я когда-либо стать настоящим художником, если застряну в поганых и вонючих джунглях, вот в чем вопрос. От этой мысли буквально хочется рыдать. Если б отсюда было куда сбежать, думаю, что скорее всего я так бы и сделал. Но, как, вероятно, выразился бы мой будущий тесть (а, по сути, главный тюремщик): отсюда "нет пути назад".
Твой - попавший в беду
Роберт.
Борт судна "Карлотта"
Зейла-крик
Африка!
7 июля 1897 г.
Дорогой Морган!
Благодарю тебя за твое письмо, которое застало меня в Адене. Слава Богу, мы покинули наконец эту преисподнюю на маленьком, не больше жестянки из-под печенья, пароходе. Мы с большими трудами погрузили свой багаж на борт - накопилось весьма немало для более чем трех десятков носильщиков, а именно:
• рыболовные крючки, бусы, нюхательный табак для раздачи;
• гвозди для строительства моего бунгало;
• винтовка "ремингтон", чтоб стрелять дичь мне на обед;
• шесть бутылок пива, чем сдабривать вышеозначенный обед, что по моим подсчетам означает по одной с четвертью бутылке в год;
• бутылка шотландского виски "Бейли" для экстренных случаев;
• заряжающийся газом сифон для содовой, аналогично;
• деревянное сиденье для туалета;
• белый галстук и фрак на забаву заморской знати.
• Кума, наш повар. Кума - славный парень, он явился с рекомендательным письмом капитана Томпсона из Бенгалии, который пишет: "Малый этот не из храбрецов и не стоит ожидать, что он подхватит ваше второе ружье, если зверь, в которого вы целитесь, одновременно нацелился, чтоб ринуться на вас, однако ему не откажешь в умении по окончании дневного похода вовремя подать вам горячую пищу. Иногда, подозреваю, что он у меня подворовывает, что он постоянно отрицает. Полагаю, двадцати пяти ударов кнутом достаточно, чтоб исчерпать эту проблему. Прошу вас не платить ему более доллара в месяц и, если необходимость в нем отпадет, оставьте его в Адене, так как примерно через год я надеюсь вернуться ради очередного сафари". К слову, "малому" этому лет эдак около сорока. На материк возвращаться он совершенно не настроен, так как там, заявляет он хмуро, "полно дикарей, сэ-э";
• моя библиотека. Она состоит из "Ренессанса" Патера, томика с названием "Кофе: выращивание с пользой", который, как утверждает Гектор, содержит все, что необходимо знать об этой восхитительной культуре; авторский оригинал "Как важно быть серьезным", шесть чистых карманных записных книжек, "Желтая книга за апрель 1897 года", "Подсказки путешественникам" Фрэнсиса Голтона. Из последнего я почерпнул, что: "Молодой человек отличного телосложения, вынужденный отправиться в предприятие, одобренное опытными путешественниками, не слишком рискует. Дикари редко убивают вновь прибывающих; они пугаются их ружей, испытывая суеверный страх перед мощью белого человека; им требуется время, чтобы понять, что он такой же человек, как и они, чтобы быстро с ним покончить". Как это замечательно, что я пробуду здесь всего пять лет. Есть у меня также книжка, изданная Обществом пропагандистов христианского вероучения под названием "Повседневные словесные выражения Восточной Африки", содержащая, например, такое: "Шестеро пьяных европейцев прибили повара", "У тебя мозгов не больше, чем у козла", и "Почему этот труп до сих пор не захоронен?";
• корзина с кирками, лопатами, топорами, измерительными линейками, мерными веревками и прочим загадочным сельским инвентарем;
• добротный сундучок для казны с висячим замком, содержащий восемьсот долларов. Это австро-венгерские доллары с изображением покойной императрицы Марии-Терезии, которые по непонятной причине сделались повсюду расхожей валютой; возможно потому, что каждый величиной буквально с небольшую серебряную тарелку. Среди британцев также в ходу и рупии; правда, местный люд порой ропщет, не желая их брать, так как никакой особой ценности рупии нигде, кроме Индии, не представляют;
• два альпаковых охотничьих костюма от "Симпсона" и громадное количество панталон, как длинных, так и коротких, из фланели, которая считается наиболее гигиеничным для жаркого климата материалом. И, разумеется, мой красный бархатный смокинг;
• аптечный сундучок. Был укомплектован в соответствии с инструкциями Голтона и содержит немало предметов, совершенно для меня загадочного свойства, как-то: 1. Рвотное от яда; 2. Варбургские капли от инфекций; 3. Дуврский потогонный порошок; 4. Хлородин для ран; 5. "один большой моток свинцового пластыря" - совершенно не представляю, зачем, Голтон также разъяснений не дает; 6. Ляпис в банке "смазывать старые болячки и от укусов змей"; 7. Иголки, для зашивания глубоких ран; 8. Вощаная нить, для того же; 9. Мягкий шипучий апериент Мокстона и 10. громадная бутыль Препарата лауданума Колдуэла (сильной концентрации) для случаев, когда прочие средства (в том числе и фланелевые брюки) окажутся бесполезными;
• двенадцать маленьких прелестнейших кофейных чашечек "Веджвуд" из глянцевитого прочного английского фарфора, подарок - не насмешка ли? - от будущего тестя;
• Гектор, который, следует отметить, чем ближе к экватору, тем становится заметно оживленней. Расхаживает, по-хозяйски, все устраивая, покрикивая на туземцев и составляя реестры. Меня мутит от одного его вида.
Боже мой, что я тут делаю? Куда подевались красота, и истина, и рассуждения об удивительных вещах? Иногда мне чудится, вот я проснусь, и все это окажется каким-то ужасным сном.
Единственным утешением являются здешние закаты, ничего более великолепного я в жизни не видал. Сначала сквозь полосу мглы, покрывающей, точно калькой, мангровые рощи, всходит луна: кроваво-оранжевый шар, который, вздымаясь, будто меняет свои очертания, принимая более вытянутую форму по мере отделения от своего отражения в масляно-черных водах реки. С противоположной стороны солнце погружается во мглу, касаясь воды и взрываясь пламенем. Золотые, аметистовые, карминные и фиолетовые всполохи озаряют небо, но вот и они погружаются во тьму, остается лишь сверкающе-морозный свет луны да кромешная болотная тьма… Ох, и мириады крошечных летучих существ, налетающих вмиг и с кровожадностью пираний впивающихся в кожу. Привет тебе,
Роберт.
?
??
???
????
Милый Лягушонок!
Ты заметишь, что это письмо не имеет обратного адреса: это потому, что мы сейчас в Нигде. Нигде - это где все с ног на голову деревья преспокойно растут в воде, так же, как и на суше; в то время как рыбы позабыли, что по природе они подводные обитатели, и скачут поверх набегающих на берег волн, возможно, спасаясь от крокодилов, которые в воде проводят больше времени, чем эти рыбы.
Наш кораблик - не более двадцати футов от латунного носа до кормы красного дерева. Мы трапезничаем на палубе под чем-то наподобие тента, вместе с капитаном и его помощником - он русский. Продвигаемся медленно: пыхтим против течения по широкой, шоколадного цвета, мутной от ила реке, которая будто и не течет вовсе, но время от времени выстреливает из глубин бревном, которое с дикой скоростью устремляется к морю. Иногда мы проплываем мимо деревни, и тогда туземцы высыпают на берег и таращатся на нас. Можешь передать Аде, что, если хочет выйти замуж, то ей ни в коем случае не следует скалывать волосы на затылке. Здесь в этих целях принято выбивать себе парочку передних зубов, мазать бритую голову ярко-желтой краской и раскаленным ножом изрезывать зигзагами свой лоб. Только в этом случае вас признают красавицей и будут всегда приглашать танцевать. Пляски тут каждый вечер под веселое рам-пам-пам, вовсе не чуждое Вагнеру. У всех детишек здесь громадные животы, как будто накачанные насосом.
Что касается меня, то я в настоящее время стал совершенно похожим на араба - перед отплытием из Адена меня постриг местный парикмахер. Теперь я полностью обстрижен, не считая единственного завитка на затылке, за который и возденет меня кверху Мухаммед в Судный День. Глядя на меня, Гектор вздыхает и говорит мне: "голова-садова". Что, несомненно, так и есть.
Головосадово твой,
Абу Валли (Так завет меня Кума! По-арабски, наверное, это значит "масса Уоллис").
Зейла
Июль
Моя милая Эмили,