Глава сороковая
Задолго перед рассветом повар Кума разбудил двух белых, поднеся им крепкий черный кофе. Снаружи ожидал Джимо с вереницей осоловелых после загула жителей деревни. Многие в честь предстоящего события разрисовали себя магическими знаками. Некоторые нарисовали белой краской на лице усы и пятна, чтоб походить на леопарда, на которого собрались охотиться. Правда, у некоторых краска на лицах размазалась в результате иных ночных похождений. Одни держали в руках топоры, другие дубинки, третьи - копья.
- Прямо как дети, - со вздохом сказал Гектор. - Надо же! С копьями рубить деревья! Джимо, достань-ка больше топоров из наших запасов.
Когда всех надлежащим образом оснастили, группа лесорубов потянулась в джунгли. Гектор повел их вверх по холму. Дойдя до высшей точки, он указал на деревья:
- Вот! Рубите здесь!
Жители деревни были явно сбиты с толку.
- Бвана говорить деревья рубить! - крикнул Джимо. - Раз! Раз! Давай!
Жители переглядывались. Если остановиться и начать рубить эти деревья, то уже не останется никакой надежды найти леопарда сегодня.
- А ну, пошел! - Джимо грубо пихнул одного из юношей к дереву. Тот нехотя поднял топор, начал рубить.
- Так! Второй! Руби! - выкрикнул Джимо, подводя второго к следующему дереву.
Скоро выстроенные им в линию сбитые с толку жители деревни вовсю трудились над рубкой деревьев.
Когда стволы были прорублены почти до самой середины, Гектор велел Джимо переставить людей, чтобы вырубали прилегающие деревья ниже по склону. Снова стали рубить, пока не прорубили стволы почти до сердцевины и снова опустили топоры, не дав деревьям повалиться. Местные уже трудились молча - в конце концов до них дошло, что сегодня никакой охоты на леопарда не будет, но обещание насчет пети-мети остается. Во время работы все спрашивали друг дружку: что же это может быть? Видно, пришельцы хотят построить громадную хижину, и, может, даже не одну. Тогда почему они не срубают до конца, оставляя их вот так, недорубленными? Видно, так у них, у белых, принято? Но почему?
Так все и продолжалось, пока не перешли на третий ряд. И тут одним из деревьев на пути встал куилту, платан. Инстинктивно жители деревни расступились, кто влево, кто вправо, чтобы это дерево осталось нетронутым.
- Эй, там! - крикнул Гектор. - Одно пропустили.
Ухватив одного местного жителя за плечо, Джимо потянул его назад к платану, скомандовав:
- Руби!
Сначала физиономия аборигена изобразила изумление, потом озадаченность, потом тревогу. Прочие отложили работу, чтобы разъяснить вопрос приезжим. Это, сказали они, священное для женщин дерево, из которого делают женские сикквее, или ритуальные трости.
- Скажи, чтоб кончали болтовню, - бросил Гектор Джимо, и тот погнал упиравшихся деревенских к недорубленным деревьям.
- Роберт! Пора им показать, что и нам по плечу то, что мы требуем от них. - Он указал на основание дерева. - Давайте - вы с этой стороны.
Жители деревни, притихнув, с ужасом смотрели, как белые люди топорами долбят дерево. Работа выдалась нелегкая, оба белых изрядно вспотели к ее концу - верней, не к самому концу: снова в сердцевине дерева оставался узкий конус.
Уже близился полдень, когда Гектор наконец призвал остановиться. К этому моменту уже было обрублено десятка четыре деревьев. Все снова потянулись вверх по холму, там Гектор велел дорубить самое первое дерево. Оно повалилось с оглушительным треском - тут путь ему преградило дерево, стоявшее ниже, каким-то образом выдержавшее тяжесть первого. Но вот повалили и это, и оно также легло на соседнее, ниже по склону Вес обоих деревьев удерживался только густыми кронами росших на склоне деревьев.
Третье дерево было громадным, высоким, с тяжелой кроной. Когда оно с треском валилось, ствол у него раскололся: люди отскочили прочь, едва громадная махина выстрелила в небо. Груз ветвей грянул на очередное по склону дерево. С внезапным треском оно подалось под их тяжестью. За ним очередное, потом следующее, и весь склон превратился в мощно вздымавшуюся волну падающих стволов и крушащихся ветвей. Лавина уносила с собой все, что попадалось на пути, даже деревья, которых еще не коснулся топор, и все это, подобно домино, опрокидывалось с горы вниз. Казалось, какой-то великан, набрав в грудь побольше воздуха, с силой дует сверху, ровняя джунгли с землей. Гул громовыми раскатами летел вниз от лесорубов и возвращался к ним вновь, и снова ревом вниз-вверх, отражаясь эхом со всех сторон долины. Птицы взвились к небу; пыль вздымалась сквозь крушащиеся ветви; все как будто в замедленном ритме тянулось кверху и оседало вниз.
- Эх, черт побери, - произнес Гектор, с восхищением глядя на открывшуюся картину, - краше этого дьявольского зрелища сроду ничего не видал!
В деревне Кику, заслышав гул, похолодела. Вокруг поднялся вопль: женщины, решив что это землетрясение, кинулись искать своих детей. Кику тотчас сообразила, что никакое это не землетрясение, но что именно, она сказать не могла. Такого гула ей еще никогда не приходилось слышать. Казалось, лес рушится сам по себе, подобно тому, как рвется кожа, если ободрать ее об острый камень. В громадном, разверзшемся просвете средь хаоса рушащихся стволов и перекореженных ветвей она разглядела людей, крошечных с дальнего расстояния, движущихся к следующему участку на склоне.
В ту ночь жители деревни, рассевшись вокруг огня, обсуждали то, что произошло. Теперь каждому ясно, зачем сюда явились белые люди. Никакой охоты на леопарда не будет: эти люди явились только для того, чтобы валить лес. Так что же будет, если весь лес, состоящий не только из деревьев, но и из лесных духов, полностью порушить? Когда человек умирает, его дух заползает на дерево. Если дерево падает, его дух сливается с духами деревьев, что вокруг. Что станется теперь со всем множеством сотен, тысяч духов, которые в этот день выпустили на свободу белые люди? Этого не знал никто, потому что до сих пор никогда ничего подобного в их жизни не случалось.
Кое-кто из старейшин считал, что молодежь должна прекратить эту работу. Для тех, кто помоложе, однако, не так важно было истребление леса, как то, что белые люди пообещали вознаградить их за помощь. Эта молодежь уже чувствовала, что все должно как-то поменяться, и считала, что перемены, возможно, и к лучшему. Если раньше джунгли властвовали над жителями деревни, теперь они смогут, как и белые люди, подчинять лес своей воле. Иных из молодежи даже крайне впечатлил и восхитил способ, которым белые люди очистили склон горы. Снова и снова они оживляли в памяти треск дерева под топором, - убеждая односельчан, что на такое стоило посмотреть своими глазами. Все это походило на могучую бурю, какой никогда в этих местах не видывали, и все это устроил человек! То, что можно поработать на людей, обладающих такой мощью, при этом еще и богатея, казалось немыслимым везением.
Глава сорок первая
- Сегодня я встречаюсь кое с кем, - нерешительно произносит Линкер. - Может, и тебе захочется присоединиться?
Эмили поднимает голову:
- А с кем именно, папа?
- Эти люди из одного американского концерна… владелец мистер Дж. Уолтер Томпсон, - Линкер морщится. - Скажите пожалуйста, ну почему эти американцы вечно путают местами свои инициалы и даты! Как бы то ни было, это те самые господа, которые консультируют "Арбакля" по вопросам рекламы. Теперь у них здесь контора. Они сообщили мне письмом, что у них есть новые идеи, как лучше организовать сбыт для женщин. Я подумал, что тебе легче, чем мне, судить, правы они или нет.
- Я бы с удовольствием.
- Отлично. - Линкер взглядывает на часы. - Они будут здесь в одиннадцать.
К некоторому разочарованию Эмили, только один из специалистов по рекламе американец. Его имя Рэндолф Кэрнс, и внешне он - полная противоположность тому, что она ожидала. Вместо импозантного, предприимчивого маклера она обнаружила в мистере Кэрнсе человека сдержанного, учтивого, педантичного, наподобие школьного учителя или инженера.
- Как вы, мистер Линкер, пропагандируете в настоящий момент свою марку кофе? - мягко спрашивает он.
- Тем же способом, я думаю, какой открыли у вас в Америке, - быстро отвечает Линкер. - Каждая упаковка "Кофе Кастл" имеет на обертке контрольный талон, который может быть погашен на полпенни при последующей покупке.
- Это все прекрасно и замечательно, сэр. Но, мне кажется, вы не совсем поняли мой вопрос. Я спросил, как вы марку свою пропагандируете.
Отец явно озадачен.
- Продукт, - поясняет мистер Кэрнс, - это то, что вы продаете. Марка - это то, что народ покупает.
Линкер кивает, но Эмили видит, что он, как и она, пребывает в полном недоумении.
- Сформулируем иначе, - говорит Кэрнс, задерживая на обоих снисходительный взгляд. - Ваша марка - это то, чего люди ждут от вашего товара. Скажу даже больше, на самом деле сам по себе продукт тут не так уж и важен. - Он откидывается на спинку стула. - Словом: как нам создать предпочтительное для себя ожидание, вот в чем вопрос.
Он как будто доволен, что вопрос повисает в воздухе. Эмили гадает: ждет ли он, чтобы она или ее отец ему ответили.
- Позвольте, сэр?
Это подается вперед один из личной свиты Кэрнса - молодой человек; этот, отмечает Эмили, как раз привлекателен и энергичен.
Кэрнс кивает ему:
- Да, Филипс?
- Надо изучать психологию, сэр?
- Именно! - Кэрнс вновь поворачивается к Линкеру. - Психологию! Настанет время, сэр, и деловые люди поймут, что покупатели лишь пестрое сборище складов ума и что именно рассудок и есть тот механизм, на который можно воздействовать точно так же, как мы управляем фабричным станком. Мы, мистер Линкер, люди науки. В нашем арсенале нет места гаданиям и пустословию - мы опираемся на то, что работает.
Эмили видит, что отец глубоко потрясен услышанным.
- Но что это значит - конкретно, применительно к "Кастл"? - скептически вставляет она. - Как это отразится на нашем деле?
- Никаких купонов, - решительно заявляет Кэрнс. - Необходимо создать благоприятное впечатление, настрой. Мы стараемся клиентку обхаживать, а не подкупать.
Он кивает Филипсу, тот достает из портфеля пачку газет.
Кэрнс сплетает пальцы рук на столе.
- Прежде всего, вам надо избавиться от изжившего себя представления, будто вы продаете кофе, - заявляет он. - Вы продаете, - что и покупают домохозяйки, - любовь.
- Любовь? - Линкер и его дочь одинаково изумлены.
- Любовь, - припечатывает Кэрнс. - "Предложите мужу чашку хорошего кофе! Это ли не лучший способ выразить свою любовь к нему?"
И снова вопрос гостя повисает в воздухе. Но на сей раз Филипс не вызывается ответить. Значит, решает Эмили, вопрос чисто риторический.
- Запах кофе - это запах счастья, - продолжает Кэрнс мечтательно. - Естественно, когда жена готовит мне кофе, это доставляет ей удовольствие, ведь она знает, это доставит удовольствие мне. И, - он вздымает палец, - ей необходимо подтверждение, что нет лучше способа выразить свою преданность мне, чем подать мне кофе "Кастл".
- Как она это узнает? - спрашивает Эмили.
Ей по-прежнему невдомек, то ли это необычная игра, то ли бессмыслица, то ли некая сумбурная смесь и того и другого.
- Разумеется, потому, что мы ей это скажем, - Кэрнс поворачивается к Филипсу, который эффектно разворачивает первую газету. На демонстрируемой им странице вклейка: она, очевидно, представляет собой модель предлагаемой ими рекламы. Сидящий человек в рубашке с короткими рукавами пьет кофе. Он довольно улыбается. У него за спиной с кофейником в руке стоит улыбающаяся жена. Хитрой перспективой создается впечатление, будто ростом она ниже его плеча. Заголовок гласит: Право каждого мужа - обязанность каждой жены. Более мелким шрифтом внизу значится:
Не огорчайте его! Сделайте правильный выбор - выберите "Кастл"!
- Это… признаюсь, ни на что не похоже… - растерянно произносит Пинкер. И смотрит на дочь: - А ты что скажешь, Эмили?
- Мое отношение все-таки… негативное.
Кэрнс с важностью кивает:
- Как вам угодно. В торговле негатив, как уже доказано, оказывается мощнее позитива.
- Ну, если это уже доказано… - вздыхает Линкер облегченно.
Кэрнс делает знак Филипсу, и тот демонстрирует вторую рекламу:
- Если вы его любите - докажите это. Выберите "Кастл", чтоб его в этом убедить! - зачитывает он вслух. - Еда - всегда праздник, если рядом у стала прелестная женщина с кофейником кофе "Кастл" в руках.
- Гм! - произносит Линкер. Вид у него явно озадаченный.
Филипс демонстрирует третью рекламу. Жена стоит рядом с сидящим мужем. Поднося чашку ко рту, он широко улыбается читателю: "Он доволен - она счастлива! Теперь он знает, это "КАСТЛ", он УВЕРЕН, что лучше ничего нет!".
- Но тут же, - в отчаянии произносит Эмили, - абсолютно ничего не говорится о качестве. О том, из чего этот сорт состоит… какая пропорция "мокка", берем ли мы кофе "бурбон" или "типика"…
- Домохозяйке это совершенно безразлично, - категорически заявляет Кэрнс. - Ей важно услужить своему мужу.
- Но мне не безразлично, - говорит Эмили. - Я могу высказать только свое мнение…
- Вот именно, - говорит Кэрнс. - Но мы не полагаемся на мнения, дорогая моя, ни на ваше, ни на мое. Мнение субъективно. Мы уже апробировали свои идеи - причем, на реальных женщинах.
Эмили тотчас подумалось: не хочет ли он этим сказать, что она под эту категорию не подпадает?
- Мы замыслили ни больше ни меньше спланированную военную кампанию. Мы определили свои цели, мы просчитали, как поразить их самым мощным ударом, и теперь изберем себе тактику. - Он хлопает ладонью по столу. - Вот новый, передовой подход к рекламному делу. Эта реклама поможет продаже.
Они ушли, и Пинкер говорит:
- Чувствую, ты в сомнении.
- Напротив, отец, мое мнение вполне сформировалось. Я нахожу что-то глубоко отвратительное в этом явном нажиме на второстепенность женщины.
- Послушай, Эмили, - говорит ей мягко отец, - не результат ли твоя реакция твоих политических взглядов?
- Разумеется, нет!
- Я никогда не осуждал твое участие в женском суфражизме. Но, согласись, это побуждает тебя быть менее… - он осекся, подбирая слова, - … скажем, менее объективной в отношении к положению обычных женщин.
- Что за чушь, отец….
- Как сказал мистер Кэрнс, эти их идеи были апробированы… очевидно, они сработают. И если мы не примем их новый, психологический метод, боюсь, это сделает Хоуэлл. И он тогда опередит нас. - Он качает головой. - Нет, мы должны как-то обскакать Хоуэлла, Эмили, и, возможно, именно этим путем. Я намерен просить мистера Кэрнса продолжить работу.
Глава сорок вторая
Лишенные защиты больших деревьев, нежная поросль и отпрыски на дне леса, населенные орхидеями и бабочками, скоро съежились на солнцепеке. В таких условиях поваленный лес чуть ли сразу был готов для сжигания. Едва ветер задул в нужном направлении, Гектор созвал людей, чтобы разжечь несколько костров по северному краю долины.
Если крушение деревьев было воистину зрелищем, сжигание их стало очередным. Пламя неслось взад-вперед по расчищенной земле, наполняя ее новым приростом, вздымающимся почти на высоту прежнего лиственного полога: пылающим, потрескивающим лесом из пламени, разгоравшимся, стихавшим и распространявшимся все дальше и дальше всю неделю напролет. Порой пламя замедляло бег, возликовав на каком-нибудь поваленном дереве. Порой оно покрывало всю прогалину осевшим мерцающим покровом. А временами огня на ярком солнце было почти не видно, как будто от сильной жары сам воздух разжижался.
Местные жители, конечно, были привычны к огню, но огонь в таком масштабе, казалось, вселил в них некий суеверный страх, и они выполняли наши указания с возрастающей покорностью. Гектор ругался, что никогда не видал таких расхлябанных работников; считал, что причина в том, что мы тут первопроходцы. Как бы я к нему лично не относился, я никак не мог отрицать радости, оттого что он рядом. Я оказался бы совершенно не способен преодолеть множество каждодневных проблем, которые навалились бы на нас в его отсутствие.
После пожаров оголенные склоны напоминали не что иное, как дымящийся лунный пейзаж, припорошенный серым снегом. На сером фоне там и сям торчали остатки обгорелых стволов, а несколько исполинских деревьев, каким-то образом уцелевших и после рубки, и от соприкосновения с огнем, одиноко маячили среди необъятного пространства; нижние ветви сморщились, застыли кружевом.
- Лучшее в мире удобрение, - сказал Гектор, погрузив руку в доходящий до колен слой золы и перетирая ее в ладонях.
Я последовал его примеру; зола была, как пудра, невероятно мягка, все еще теплая спустя дни после горения. Превращаясь в пыль в моих пальцах, она испустила облачко золисто-сажевого аромата.
- Кофе, Роберт, истощает и самую плодородную почву. Вы счастливчик, у вас тут так много земли. Ну, ладно, пошли домой.
"Дом" - Замок Уоллиса, колониальное поместье, доставшееся с правом пересечь территории провинций Абиссинии и Судана, и состоявшее из прихожей, столовой, гостиной, библиотеки, помещения для завтрака, бесконечных спален и гардеробных при них, при необычном характере их сочетания в едином пространстве в форме круга диаметром примерно в четырнадцать футов. Иными словами, мы с Гектором жили теперь, как два мастеровых, в убогой первобытной хижине, слепленной из глины и с тростниковой крышей. Тростник всю ночь шуршал, и время от времени к нам наведывались спадавшие с него извивающиеся существа (что в этом смысле весьма напоминало мою лестничную клетку в Оксфорде). Пол был земляной, хоть мы и покрыли его вместо ковра двумя шкурами зебры, выменянными у местных. Джимо весьма удивило, что мы отказались делить свое жилище с козлом - по-видимому, изрядное количество козлиной мочи на полу отпугивало неведомых нам джига, - однако мы сочли, прикинув, что обойдемся половиками и домашними шлепанцами.
Главным нашим врагом оказалась скука. В тропиках ночь наступает рано, и хотя у нас были керосиновые лампы, запасов горючего хватало только на час за ночь. Гектор изумил меня просьбой читать ему вслух что-нибудь из моей небольшой библиотечки: в качестве опыта я раскрыл "Как важно быть серьезным", и первые же строки позабавили его:
Алджернон. Вы слышали, что я играл, Лэйн?
Лэйн. Я считаю невежливым подслушивать, сэр.
Алджернон. Очень жаль. Конечно, жаль вас, Лэйн. Я играю не очень точно - тонкость доступна всякому, - но я играю с удивительной экспрессией. И поскольку дело касается фортепьяно - чувство, вот в чем моя сила. Научную точность я приберегаю для жизни.
Лэйн. Да, сэр.
Алджернон. А уж если говорить о науке жизни, Лэйн, вы приготовили сэндвичи с огурцом для леди Брэкнелл?