"Я забыл, пузыри на лужах – это к долгому дождю или к короткому?" С этого вопроса начинается повесть Валерия Попова "Третье дыхание ". С этого вопроса начинаются мытарства главного героя. Точнее, продолжаются. Алкоголичка-жена, маразматик-отец. Два полюса отчаяния. Герой между ними. Хаос, безвыходность, мука. Вопрос о дожде в данном случае метафизический. Это не короткий или длинный дождь, это дождь навсегда.
…Главный вопрос, который решает для себя герой (зовут его, кстати, так же , как и автора) – как найти в каждодневной мороке повод к радости, найти в себе силу почувствовать себя счастливым, высвелить безнадежную ситуацию? И в повести есть не то чтобы ответ, а подтекстовый намек, отсвет ответа. Напрямую ничего не сказано – признак настоящего искусства.
Нужны безграничное терпение и безграничная доброта. …Это и есть "третье дыхание ".
Содержание:
Глава 1 1
Глава 2 2
Глава 3 4
Глава 4 6
Глава 5 7
Глава 6 8
Глава 7 11
Глава 8 15
Глава 9 16
Глава 10 17
Глава 11 17
Глава 12 19
Глава 13 20
Глава 14 24
Глава 15 25
Глава 16 31
Глава 17 33
Глава 18 36
Валерий Попов
Третье дыхание
повесть
Глава 1
забыл: пузыри на лужах – это к долгому дождю или к короткому? Криво отражая окна, кружатся возле люка. Но все равно – к короткому или длинному, вечно стоять под аркой не удается, надо идти домой. Я гляжу на наши окна. Лишь у отца окно светится: все пишет свое
"последнее сказанье", как, усмехаясь, говорит он… но мне туда, в темноту, где ждет меня все… все, что я заслужил. Весь ужас. Вперед!
Теперь еще какая-то "острая стадия" наступила у нее! Значит, все, что было до этого, "тупой" можно назвать? Последняя шутка твоя – кстати, неудачная. Иди. Прошел через мокрый, хлюпающий двор, воткнул ключ-пластинку, открыл железную дверь. На темной лестнице жадно втянул запах – будто запах может чем-то утешить. Глупая надежда.
Обычно пахнет. Хорошо, что не пахнет бедой – гарью, например. Но беда не обязательно пахнет. Так что – хватит принюхиваться. Иди. Все возможные задержки ты использовал уже, скоро все увидишь сам, все успехи за неделю, пока не было тебя.
А вдруг все нормально? А? Любимая моя французская пословица:
"Никогда не бывает так хорошо – и так плохо, как ждешь". Но это больше во Франции, наверно. Последнее время мне стало казаться, что так плохо, как ждешь, все же бывает. Особенно у нас. Уж у меня – так точно. Особенно – с ее помощью. Жди беды – и не ошибешься… Готовь амбар под новый кошмар. Пословица средней полосы и Северо-Запада…
Шутка вскользь. Хватит тебе изгаляться на лестнице: у тебя, между прочим, квартира тут. В бомжи не удастся выбиться в ближайшее время
– пока что это только мечта. Отворяй ворота! Дверь со скрипом отъехала. Темнота – и вновь втянул запахи. Вся надежда на нос – вдруг он подарит что-то? Глаза пусть пока отдыхают – им много работы предстоит. Уши тоже не радуют – зловещая тишина. Горелым попахивает
– но, слава богу, не пепелищем, а сгоревшей едой. Это уже – родное!!! Эйфелеву башню из сумки достал – как-никак из Парижа приехал! – но это, похоже, тут никого не волнует… засунь ее куда-нибудь!
По коридору тихо пошел. Полоска света под дверью отца. Но – пока не надо туда, с ним мы окончательно запутаемся. Давайте – по одному?
Медленно, со скрипом, дверь в спальню открыл… Спящая жена – лучший подарок, тогда бы и я рухнул, до утра. Но – подарки кончились. Нету ее! Впрочем – мысли запрыгали, – одеяло откинуто, синеет в лунном свете пододеяльник, как сугроб. Значит, все же ложилась? Потом – встала и ушла? Вопрос: когда это было? Сегодня, вчера, сразу после моего отъезда? Отец вряд ли даст четкий ответ: удивится, потом как бы задумается – на это много времени уйдет, он не любит спешить вообще, а тут, может быть, следует поторопиться.
Говорила, давно уже: "Когда я пойму, Венчик, что я совсем уже в тягость тебе, я уйду. Уйду – и не вернусь. А тебе скажу, что в магазин пошла. А денежки оставлю, оставлю – вот сюда положу!" – кивала своей головкой-огуречиком. Сбылось? К выходу метнулся, остановился, решил все-таки на кухню глянуть… Стоит! Ореол луны вокруг ее головенки, потом вдруг дым ее окутал. Стоит! И как всегда в последнее время, смотрит/ туда/ – в абсолютно темное окошко напротив: там, по ее мнению, я все свое время провожу, даже когда в
Париже. Реальное пребывание мое – скрипнул половицей – похоже, мало волнует ее, хоть развались я тут реально на части – будет смотреть
/туда!/ Там я /жутко/ себя веду – как ей, видимо, хочется. Под это дело можно и пить – уважительная причина. Удобную наблюдательную точку подобрала – не отходя от холодильника. Правда, когда я несколько ее бутылок разбил, стала выбирать более потаенные ниши, но сюжеты черпает – только в окне. Так удобнее ей. Главное – быстро.
Считала информацию, налила – хлоп! Даже если это не просто окно, даже если – Вселенский компьютер, все равно нет там столько на меня, чтобы ей так уж горевать, а главное – столько пить!
Стоял, скрипел полом. Похоже – во плоти я ее нисколько не интересую.
Пока весь дым не развеялся – ни разу не обернулась. Уйти? Глубокий, освежающий сон? Но тут медленно повернулась она… Все ясно.
Ледяной, ненавидящий взгляд – вот негодяй, только что выползший оттуда… там действительно когда-то молодая дворничиха жила. И что?
Сколько ни объяснял ей, поначалу шутливо… все внимание ее на этом окошке сосредоточилось! Главное – чтобы не выходя из кухни. Когда-то мы еще весело с ней говорили, и сейчас так же пытался… "Пойми – женщины без высшего образования вообще почему-то не видят меня. Не считают за человека! Странно, но факт!" Не проходило уже это!
Тяжелый взгляд… "Значит, зато с высшим образованием – все в порядке?" Тьфу!
Стояли молча, смотрели.
– Скажи мне… ну зачем ты пьешь? – Вопрос этот от частого употребления стерся, блекло прозвучал. Ответ был не менее традиционен.
– А ты… зачем был там? – махнула синеньким пальчиком за тоненькое плечико.
Все! Глубокий, освежающий сон! Пошел рухнул. Закрыл глаза.
Воспоминание первое.
Сияющий зал ресторана "Европейской", прекрасный витраж над оркестром
– Аполлон мчится на тройке в розовых облаках. На сцене – наш общий любимец, красавец усач Саня Колпашников с оркестром. И – общий пляс.
Но смотрят все на нее, как она пляшет – легко, чуть дурачась, сияя.
И все мы счастливы: ну что может взять нас, веселых, красивых, и – юных, но уже – знаменитых, любимых всеми тут, даже милиционерами?
Приплясывая, она движется к выходу. Танец обрывается. Мы падаем к столу.
– Ну и девушка у вас! – восхищенно говорит элегантная дама,
"заметенная" общим восторженным танцем к нашему столу, – такую скинь с десятого этажа – отряхнется, пойдет!
Тогда казалось, что все мы бессмертны! В зале вдруг появляется гардеробщик Михеич, наш преданный друг – не поленился на протезе подняться сюда:
– Нонку там замели!
О господи! Сердце уже предчувствовало это.
Оказалось – спускаясь с мраморной лестницы, загремела с нее, смела нескольких японцев с дорогой фотоаппаратурой – вот и они тут же, в пикете под лестницей стоят, продолжая, впрочем, вежливо улыбаться.
– Аккуратней, ребята, надо! – говорит нам опер Коля, наш друг. -
Ведь интуристовская все же гостиница – надо понимать!
Пока все еще мирно, но… В глазах ее уже набирается та муть, которая теперь все загородила!
– Найн! – вдруг почему-то по-немецки произносит она (видно, в полной уже почти отключке решив, раз ресторан интуристовский, немку изображать?).
Коля смотрит на меня вопросительно: мы друзья или нет?
– Что вы от меня хотите? – вдруг на чисто русском, но надменно произносит она.
– Что она… огрести хочет? – В Коле тут закипает профессиональная злость. Он отрывисто набирает номер, ждет. Ситуация выходит из-под контроля.
– Найн! – Наша красавица вдруг жмет тоненьким пальчиком на рычаг.
– Ну все! Нарисуем тебе! – звереет Коля (да и я, честно говоря, тоже). Коля выводит слово "Протокол".
– Найн! – произносит она с холодной улыбкой и размазывает чернила. Все!
– Ну, ты по максимуму получишь, как Муму! – восклицает Коля.
Это она умела уже тогда!
Воспоминание второе.
Праздник закончился. Все, отплясав, делом занялись. Лишь она гуляет!
Преуспевающие наши друзья интересуются ею все более отрывисто, лицемерно восхищаются: "Молодец! Поддерживает боевой дух!" Но лучше бы она его не поддерживала, дороговато это уже обходится – и ей, и мне!
Тягостная ночь уже на середине – а ее все нет. Внизу хлопает дверка такси, я вздрагиваю, по этому лихому звуку чуя сразу все. Теперь (с тоской сжимаюсь под одеялом) надо ждать продолжения… как долго она по лестнице идет! Тягуче скрипит входная дверь… в руках людей трезвых она так долго не скрипит. В отчаянии я приподнимаюсь – вставать? Потом снова падаю: может, обойдется? На работу ведь завтра
– и ей, и мне!
– Вен-чен-ко! – звонкий ее голосок (дурацкое прозвище придумала). -
Смотри, кого я привела!
Представляю!
– Сейчас, сейчас! – бодро откликаюсь.
"Жизнь удалась, хата богата, супруга упруга!" Сам же когда-то это начертал! Теперь – отвечаем. Волокем эту фразу – хотя уже тяжело!
Воспоминание третье.
Юбилей. Серебряная наша свадьба – двадцать пять лет, хотя серебра еще нет ни в волосах, ни в карманах. Ахинея – есть, уже неуместная в нашем возрасте, все более раздражающая!.. а серебра – нет. И что-то надо с ахинеей делать – утянет на дно. Может быть, подскажут друзья: на юбилей-то они точно явятся – быть может, в последний раз!
Все-таки не полное я фуфло, выпустил за эти десятилетия немало книг, в настоящий момент проживаю в Доме творчества писателей в Комарове!
"Формально все нормально", как говорили мы с ней. Но держаться уже нету сил! Приехала она в Дом творчества уже сильно подшофе – другой она просто и не бывала теперь. И эту встречу, на которую я еще надеюсь, завалит, как заваливает теперь все, – и друзья разъедутся, оскорбленные или – еще хуже – снисходительно посмеиваясь: "Ну, эти как всегда!.. супруга, как всегда, упруга!.." Но встречу уже не отменить. На что я, идиот, надеюсь, на какую подмогу?
Ну что же – надо идти! Поднял ее, поправил одежки, повел через холл
Дома творчества… Позор!
Сели в автобус. Молча, чтобы не тратить последних сил, дотащились до
Репина. Ослепительно улыбаясь, вошли в гостиницу "Репинская", где нас радостно встретили уже слегка потертые, но все еще элегантные друзья. Мы опять все вместе, а значит, все хорошо, как раньше!
Смутный отрезок (длиной в двадцать пять лет) можно забыть, вернуться в яркую молодость.
Правда, юбилей тот, помню, пришелся на очередной провал экономики, как раз была пора дефицита, так что праздничный стол в конце зала слегка удивлял: белый, жирный соленый палтус – и густое, сладкое темно-красное вино. Но и мы – уже не прежние! Или как? С каждым глотком молодость вроде возвращалась, мы отплясывали наш твист, который и музыканты (наши ровесники) тоже любили… но она двигалась все неуверенней, плюхнулась мимо стула – и это на виду у всех!
Когда-то это было весело, но сейчас! Эх! Я поднял ее на стул, глядел в ее ледяные, отсутствующие очи… Зачем мы затеяли этот юбилей? Я придвинулся к ней, обнял за плечи, нежно шепнул: "А ведь ты загубила мне жизнь!"
В суровом ее лице ничто не дрогнуло. Даже не повернувшись ко мне, она наполнила свой фужер густым красным вином. Сейчас хрипло произнесет: "Так давай же выпьем за это?" Не угадал! Так и не повернувшись, небрежным жестом через плечо, словно помои, плеснула мне в харю вином! И что – харя! Главное – белый ангорский свитер, на юбилей впервые его надел, сам себе его в Риге купил – не она же!
Все! Пропал свитерок! Весь залит красным! Уж не она будет его отстирывать! Все я! Быстро посыпать солью его – или дать сдачи?.. предпочел соль. Стал осыпать свитер солью под ее презрительным взглядом… надо бы заорать или лучше бы – зарыдать! Но все время делишки отвлекают. Сколько ж я сэкономил слез! Трагедия моя еще и в том, что даже не могу дать волю эмоциям, поскольку поддержание порядка – тоже на мне! Улыбаясь, кинулся в танец: "Господа, господа!" Под презрительным взглядом ее – праздник дотянул, временами цепенея у зеркала: "Все! Пропал свитерок!"
Но чувств своих полностью не смог задушить, поэтому, когда прозвучал вальс-финал, и официальная часть была, так сказать, закончена, и мы высыпали, приплясывая, на темное шоссе, окаймленное белым пушистым снегом, и друзья, радостно гомоня, уехали, – тут я дал себе волю!
Вернее, попытался себе ее дать… но дал – ей! Поскольку – лишь размахнулся – тут же получил четко костлявым ее кулачком в нос!
Кровь хлынула на многострадальный свитер. "Проклятье! – мелькнуло в сознании. – Теперь уж его точно не отстирать!" Кровь с вином – коктейль замечательный. И соли, чтобы посыпать, нет – если не считать той, которую машины перемешивают с грязью на дороге. Мы перешли на ту сторону и там дрались, хотя "дрались" – это сказано слишком обобщенно. "Вес мухи" против "веса быка"! Легко представить, на чьей стороне были симпатии толпы! Она приплясывала, зверски ощерясь (кой-какие зубы у нее тогда еще были), и неожиданно ударяла мне то в губы, то в нос – сама же, будучи маленького роста, была практически недосягаема для моих кулаков. Народ буквально неистовствовал! Все ставки были сделаны на нее! Свитер не отстирать уже никогда! Представьте мое отчаяние: кто же из нас прав? Судя по народу – целиком она! А что же я? Сколько раз я делал для нее хорошее – спасал, вытягивал, а теперь она бьет – и все ликуют. Так как же тогда надо жить? Попробуй разгадай душу народа! Сойдешь с ума! Этого не случилось лишь потому, что подошел автобус, временно все прикрыл, как занавес в бурной пьесе. В автобусе, стиснутые людьми, азартно болеющими за нее, мы не смогли, однако, продолжать эту столь полюбившуюся им драку – только плевались. Юбилейный праздник, в общем-то, удался – в основном, правда, для зрителей.
Потом мы вывалились на шоссе, у белеющего во тьме залива, и мне пришлось толкать ее вверх, в ледяную гору, по улице Кавалерийской, ведущей к Дому творчества, – для драки не было рук, так что драки опять не было – может, сказывалось отсутствие болельщиков, нездорового угара? Добравшись наконец до номера, мы рухнули спать, и во сне злоба и отчаяние как-то выветрились, все вылетело, видно, в форточку, открытую в чистый сосновый лес.
– Вен-чик! – утром послышался ее звонкий голосок.
– …Ну что? – Я согнулся у раковины над свитером, пытаясь отстирать… Пропала вещь!
– А пив-ко есть у нас? – С подушки смотрело ее свежее, выспавшееся, веселое личико. Ну что делать с ней?
Я выдержал паузу… сколько смог… но смог я недолго.
– …Е-есть!
– Так дай же его скорее мне! – сияя, воскликнула она.
Значит, могли мы с ней добывать благодать и в такой ситуации?
Значит, объединяло что-то нас и помимо пива? Видать… Кончилось?
Я лежал с закрытыми глазами… долго еще там она? Наконец гулко хлопнула форточка. Пауза. Зашелестели шаги. Я сдавил веки еще плотнее. Не хочу! Шаги ее рядом со мною затихли… Глядит? Сейчас, наверное, зарежет! Ну и пусть!
Упала рядом со мной, со вздохом прижалась. Едкие слезы – ее или мои?
– защипали скулы. Потом – отпихнулась ладошками, встала и ушла.
Глава 2
Ночью разбудил меня громкий звонок. Вскочил, заметался в темноте, пытаясь понять, где я. Если в гостинице – то где здесь телефон?
Потом понял, что дома, и нашел аппарат.
– Алло.
– Ты дома? – после паузы хриплый, обиженный голос дочери.
– Я?.. Да.
– Приехал?
– …Вроде.
– А почему не позвонил?
Отбился:
– А почему ты так поздно звонишь?
– Я? Поздно? Половины одиннадцатого еще нет.
– Как? – глянул на часы. – Да… Действительно.
Измученный перелетом, а также теплым приемом, рухнул, уснул. Поэтому кажется, что сейчас глубокая ночь.
– Да… Так и чего ты звонишь?
– …Мне не нравится мать!
– Но матерей, знаешь, не выбирают, – пытался все в шутку перевести.
– Напрасно смеешься – все очень серьезно! – Настя одернула меня.
Помолчал, осознавая серьезность.
– Ей уже слышались голоса. Теперь добавились зрительные галлюцинации. Все это время она уверена была, что ты не во Франции, а в окошке напротив сидишь! Видела там тебя!
– Да… От такого варианта, особенно по сравнению с Парижем, в восторг не могу прийти. Насколько я знаю – там нежилой фонд?
Пытался еще удержаться за легкомысленный тон. Может, так все оно и рассосется?
– Ее надо срочно в больницу! Пока… разрушения личности, как я надеюсь, обратимы еще!
– В больницу? В… эту?
– Ну а в какую еще?
Наслаждается своей решительностью? А ты со своей мягкостью куда все привел? Настя права – с каждой неделей тут хуже. И – тебя за это надо благодарить. Ее в ту клинику определили еще когда? Но ты – проявил мягкость. Зато – целое лето ей подарил. Подзагорела, окрепла. И?
– Да. Ты, пожалуй, права. Надо подумать.
– Не думать надо, а действовать. Ты помнишь – там мой приятель работает, Стас Николаев? Он ждет. У тебя есть его телефон?
– Но сейчас-то, наверно, он спит? – пытался все же концовку смягчить улыбкой.
– Ну, сейчас, может, и спит. – Дочурка наконец-то смягчилась, улыбнулась. – Но завтра утром ты ему позвони.
– Слушаюсь! – вытянулся у аппарата. Аккуратненько трубку положил.
Потом на жену поглядел, мирно спящую. Ну просто ангел. Так бы и всегда!
Конечно, все мои поблажки ей губительны – но с другой стороны, кроме этих поблажек, какие еще радости жизни остались у нее? Бутылки, по углам запрятанные? В них давно уже не праздник, а чистый ужас разлит. А праздник – лишь я могу ей устроить. Чем-то надо радовать ее? Показывать, что жизнь еще не кончена?
Этой весной у нее глюки начались – стала слышать вдруг, как я разговариваю под нашей аркой, причем – с бабой. И о любви! Странное вообще место для подобных дел – под нашими окнами… Но ей – удобнее так. Да и дело вообще-то малопочтенное, учитывая возраст наш: за шестьдесят! Бреду, увы, не прикажешь! Встречала слезами меня:
– Ну что?.. Наговорился?
– Ну слушай… Ни с кем я не говорил!
Галлюцинации – убедительней жизни. По ночам разговоры мои слышала, даже когда я рядом с ней спал. Это ей несущественным уже казалось: притворяется! В конце концов появился этот Стас Николаев, Настин дружок. Приговор произнес: немедленно! Пока еще можно те голоса заглушить.