- Ну еще оди-и-ин, - простонал он. - Один только! А?
- Ты чего? - злобно спросил я. - Сдурел?!
- Ну один расскажи - и все!
Я посмотрел на него в упор. Было темно, и я почти ничего не увидел - так, белая блямба лица.
Он был просто невыносим. Сначала испортил нам пинг-понг. Играли на вылет, поэтому кто еще хотел, мог играть только с Витей. А с ним играть было невозможно. Два нормально играющих человека производят шариком именно такие звуки: пинг! - на одной стороне стола, понг! - на другой. И опять: пинг! И тут же: понг! Болельщики сидят по сторонам, ожидая своей очереди, лузгают семечки и вертят головами: туда-сюда, туда-сюда. Чем дольше, тем лучше, потому что смысл пинг-понга (в отличие от настольного тенниса) заключается в том, чтобы продлить удовольствие. Пинг-понг. Пенг-панг. Пунг-пинг. Упал.
Чья подача?
А Витя что? А Витя взял ракетку и сделал так: фью! Потом с другой стороны: фью! Потом быстро-быстро попрыгал на одном месте, как резиновый заяц: брым-брым-брым-брым! Потом спросил: "Ну что, погнали?"
Никакого пинг-понга с ним не получалось. Витя резал из любого положения. Причем так, что невесомый мяч летел с гулом, как пушечное ядро, а при ударе о стол чуть не разлетался вдребезги. Витя приговаривал: "Вот так, ёксель-моксель. Вот так, ёксель-моксель!.."
- Ну только один! - снова попросил он. - Один только!
Угли прощально вспыхивали.
- Плывет по морю матрос на плотике, - сказал я.
Разумеется, с моей стороны это была просто шутка. Я думал, он скажет: "Да ладно, ты что! Сбрендил?" Тогда мы загасим угли чайными опивками и пойдем спать.
Витя поторопил:
- Ну?
- Лайнер, - тупо сказал я. - Лайнер на него налетел. Плотик пополам.
Стоило мне замолкнуть, как он нетерпеливо нукал.
- Матрос за бревно схватился. Болтается на волне кое-как…
- Ну?
- На палубу вышел капитан. В белом кителе. В фуражке с крабом.
Смотрит - матрос.
Каждая следующая моя фраза звучала все тверже.
- А матрос кричит снизу: "Парле ву франсе?"
- Ну?
- "Шпрехен зи дойч?" Потом еще по-испански.
Витя напряженно молчал.
- По-итальянски, по-шведски. Не знаю. По-аргентински.
- Ну?
- В конце концов: "Ду ю спик инглиш?" Капитан ему в ответ: "Йес! Йес!"
Он заерзал.
- "Я и говорю: на кой ляд же вы мой плотик разбомбили?" - раздраженно закончил я.
- А-а-а! - разочарованно протянул Витя. - Ты мне этот анекдот уже рассказывал!..
Краешек луны показался над лесом, и тут же посветлело.
Армяне
Всякий, кто касался теории машин и механизмов, знает, что этот предмет не сложен, однако требует некоторой систематичности. Каковую трудно проявить на третьем курсе по причине любви и портвейна.
Экзамен принимал некто Гайк Ашотович Атанесянц, доцент.
Я стоял в коридоре, пролистывая напоследок учебник. Он был слишком толст, чтобы надеяться на тройку. Два балла в ведомости грозили большими осложнениями.
- Ну как? - спросил Мамука Анджапаридзе, грузин родом из Махачкалы.
- Может, проскочим? - предположил я.
Он безнадежно махнул рукой и саркастически усмехнулся:
- Ага, проскочим… Ты что, армян не знаешь?
Я пожал плечами. Откуда мне было так уж их знать? Я вырос среди таджиков (см.).
- Это тако-о-о-ой народец, - протянул Мамука. - С ними на одном поле лучше не садись. Неприятные людишки… Да что говорить!..
Я снова пожал плечами. Сказать мне было нечего.
- Вон, на Атанесянца посмотри! - воззвал Мамука к моему здравомыслию. - Что? Скажешь, приятный человек?
Кривить душой насчет приятности Атанесянца не хотелось. С другой стороны, точно так же был неприятен мне и его коллега - Сергей
Степанович Соловьев. Да и вся их кафедра, по чести сказать, была мне категорически неприятна.
- Кто его знает, - вздохнул я.
- А вредные, вредные! - воскликнул Мамука. - Хлебом не корми - дай какую-нибудь гадость сделать. Матери родной не пожалеют! Брат - и брата давай! Отцу стакана воды не принесут!
- Да ладно, - сказал я. - Прямо уж…
- Вот сейчас увидишь! - пригрозил Мамука. - Помяни потом мое слово!
Я взял билет и сразу понял, что дело швах.
Сев за стол, я осознал, что оно даже хуже, чем мне показалось сначала.
Но первым сдался Мамука.
Он смял свой лист, прошаркал к Атанесянцу и грубо сказал:
- Ладно, пишите два балла! Чего там!
Атанесянц внимательно посмотрел на него сквозь толстые очки:
- Почему два балла, Анджапаридзе? Не знаете?
- Не знаю, - с вызовом ответил Мамука.
- Что мне с вами делать, ребятки, - вздохнул Атанесянц.
Раскрыл блокнот. Полистал, держа карандаш указочкой.
- Четырнадцатого приходите. Подготовитесь?
- Четырнадцатого? - переспросил Мамука. - Подготовлюсь, Гайк Ашотович!
- Вот и сдадите с промысловиками. - Атанесянц протянул ему незапятнанную зачетку. - Только не отлынивайте, Анджапаридзе.
Вдохновленный его примером, я тоже поднялся. И моя графа в ведомости осталась чистой. А значит, шансы на стипендию оставались.
Через двадцать минут мы с Мамукой стояли за мокрым столом пивбара.
- Народец, конечно, неяркий, - говорил Мамука. - Тот еще народец…
Но не все так просто! - воскликнул он. - Ведь попадаются и древние княжеские роды… понимаешь?.. Одно дело - Атанесян. Простой армянский плебей. Что с него взять? Мать продаст, отца зарежет… а-а-а!
Мамука отодвинул пустую кружку и протянул руку к полной.
- Совсем другое - Атанесянц! "Цэ"! Понимаешь? "Цэ"! Древний род!
Князья! Это же совсем другое дело. Как можно сравнивать? Ежу понятно. "Цэ"! Вот в чем фокус. Это тебе не какая-нибудь деревенщина. Да я как только услышу такую фамилию, сразу скажу - благородный человек. Он почти что и не армянин! Он фактически грузин, если "цэ" на конце! Естественно. Я тебе скажу: там ведь все напутано. Грузинские князья брали в наложницы армянских девушек. Но и наоборот: армянские плебеи брали в жены грузинских князей!
- Княжон, - поправил я.
- Ну да. Так что кровь-то в нем наша, грузинская, - закончил Мамука.
- Еще по паре?
Четырнадцатого мы снова встретились в коридоре. Мой напарник выглядел усталым. Приехал его двоюродный брат, и прошедшие три дня
Мамука был вынужден оказывать ему уважение.
- Восемь ресторанов, - горделиво сказал он, легонько икнув. -
Внуковский не считаю. Там не сидели, нет. Так просто, знаешь, два раза за водкой ездили.
Еще через час мне кое-как удалось воссоздать устройство планетарной передачи. Доцент Атанесянц, грустно посмотрев и соболезнующе покачав головой, все же вписал в зачетку вожделенное "удовл.".
Когда вышел мой приятель, на его красивом бледном лице красками горя и отчаяния было написано, что Мамука не сумел удовлетворить любознательность доцента.
- Ай! - воскликнул он, воздевая руки. - Что я тебе говорил!
И произнес краткую речь, которую я опускаю по причине ее совершенной нецензурности.
Когда мы закурили, я сказал:
- Что делать… Ладно, после практики пересдашь. Теперь взрывное дело бы не завалить.
Взрывное дело читал доцент Дзауров.
- Да уж, - ответил Мамука, страдальчески морщась. - Еще это чертово взрывное дело…
И, помолчав, с горечью добавил:
- Знаю я этих осетин (см.)!..
Атлантида
Однажды загудела земля, предвещая дрожь и конвульсии; страшной судорогой свело ее косное тело, стало оно колоться, и раскаленная магма поперла из трещин. Скоро прогнулась казавшаяся столь незыблемой материковая плита, превращаясь в глубокую чашу исторической геосинклинали (см. Каротаж), - и нахлынули в котловину волны времени. Камнекрушащими потоками врывались они на площади, ломая деревья и стены, с душемертвящим ревом катились по улицам… Похватав что попадя, в ужасе бежали от них несчастные жители града обреченного, - но разве можно ускользнуть от посланцев такой стихии?.. Пенные волны истории догоняли беглецов: то одного за другим, а то и целую толпу; обрушивалась на их смятенные головы украшенная белым буруном лапа вала и, растерзав податливое прошлое, бросала очередное вывернутое душой наизнанку тело корчиться на холодном песке дальних прибрежий…
Когда зыби, с разных сторон накатив и заполнив чашу, схлестнулись друг с другом, порождая бурнокипящие смертонесущие воронки пучин, на прыщущую брызгами поверхность мало-помалу утихающих вод всплыло все, что осталось: кочан подгнившей капусты, полтора кило желтой моркови, пара засаленных тюбетеек, несколько мутных фотографий и конвертов (совсем бесполезных, поскольку влага жадно слизывала с них расплывающиеся буквы) и прочий вовсе уж несущественный сор. А казан, капкир (см. Зиё), стеклянная поллитровка хлопкового масла, ура-тюбинский нож из честной "волговской" рессоры и все-все-все остальное навечно осталось на дне…
Короче говоря, города, в котором я появился на свет, самого уж давно нет на белом свете.
Голос наш тих - это плещет волна,
Слышишь, как бьется и шепчет она:
Больше уж вы не увидите солнца -
Солнцем вы все насладились сполна.
Сравнивай нас с голубыми глазами,
Мы не водою покрыты - слезами.
Что там на дне, под волной голубою? -
Господи, мы уж не помним и сами!..
Здесь не взойдет больше память о предках
Маками в поле и птицы на ветках
Не запоют, призывая на волю
Кекликов (см.) в их разукрашенных клетках.
Плавают молча холодные рыбы
Там, где влюбленных мы прятать могли бы.
Где они все? - их мечты и волненья
Стаей форелей забились под глыбы…
Мой друг думал, что пишет жалобу от имени кишлаков, оставшихся под водами Нурекского моря.
Мог ли он знать, что речь в этих стихах (см.) идет о другом, о совсем другом?..
Бог
Ежу понятно, что ни на один из вопросов, касающихся смысла или цели жизни, невозможно ответить в терминах самой жизни - то есть не прибегая к понятиям, выходящим за ее пределы.
Тому, кто хочет, чтобы его жизнь имела цель и смысл более значительные, чем просто поддержание существования и развития вида, не обойтись без помощи Бога.
В Бога можно просто тихо верить. А можно наводить порядок в умах, прибегая хоть к четырем доказательствам бытия Божия, хоть к теореме
Геделя о неполноте.
Мне всегда казалось, что Бог - это та черная неизвестность, что окружает человека. В которую он летит безоглядно, как мотоциклист в тумане, и не знает, в какой момент его размажет о бетонную стену.
По-моему, этого достаточно.
Идея же, будто мы есть любимейшее Его творение, на мой взгляд, не выдерживает никакой критики. Нет, ну в самом деле, зачем Ему, при
Его могуществе, мы могли понадобиться? Во-первых, следить за всей этой земной суматохой необыкновенно хлопотно. Во-вторых, для удовольствия, связанного с любованием плодами собственного труда, Он мог бы создать и что-нибудь более привлекательное.
Я думаю, что если мы и нужны Богу, то лишь как промежуточное звено.
Должно быть, Он все-таки не всесилен. Ну не может Он создать такой камень, какой Сам не мог бы поднять!
Поэтому Ему пришлось заняться людьми - чтобы достичь какой-то более удаленной цели через наше посредство.
Если Он и смотрит за нами, то исключительно как биолог, следящий за развитием в пробирке нужного ему штамма: когда жизнедеятельность микроба оставит след в виде искомого лекарства, использованная пробирка будет тщательно вымыта и высушена, и Он об этом штамме уже никогда не вспомнит.
А если мне скажут, что я оперирую слишком человеческими понятиями - в том смысле, что человеческие понятия могут нести на себе лишь тень
Божеских, человеку совершенно неясных, - я отвечу, что нечего и толковать о том, что никогда не может быть понято.
Богачи
Людские представления о богатстве очень разнятся.
Однажды я своими ушами слышал, как некий ханыга, шагая от дверей заледенелого пивбара разлива февраля одна тысяча девятьсот восемьдесят четвертого года к столику, за которым его насупленные кореша сосали кислое пиво "Колос" под соленые сушки (см. Грузины), с надеждой воззвал к ним:
- Ну что, богачи! Сгоношим на бутылку!..
В детстве быть богатым - это значило иметь одиннадцать копеек, чтобы по дороге из школы купить желтый зубчатый коржик на прилавке возле
Дома колхозника. Отец утверждал, что их пекут специально для изжоги.
Я был иного мнения, но, так или иначе, денег мне на них никогда не полагалось.
Зелень еще свежая, лаковая. А зато штаны уже короткие, и утренний воздух холодит колени. Говорили, будет дождь… но дождя нет!
Долгое движение с беспрестанными остановками. Мужчины дымят папиросами, женщины благоухают духами… Все разряженные, веселые.
Щелкают фотоаппараты. Те, кого снимают, собираются гурьбой, ненадолго замораживают улыбки, а потом снова смеются и шумят. У детей в руках шары и флажки. Солнце слепит, процессия то движется, то замирает…
Но площадь все ближе! Уже доносится гулкий радиоголос и ответный рев толпы!
- Го-го-го! Го-го-го! - а в ответ:
- Р-р-р-р-ра-а-а-а-а-ррр-а-а-а-а-ррр-а-а-а-а!..
Все ближе, ближе! Видны верхушки трибун - вот же они, вот! Красные флаги поднимаются! Транспаранты с надписями "Миру - Май!" перестают пьяно шататься.
- Ура, товарищи!.. Ура-а-а-а-а-ррр-а-а-а-а-ррр-а-а-а-а!..
Сердце стучит чаще. Хочется видеть все, все! Самых маленьких отцы - те, у которых в руках нет ни транспарантов, ни знамен, - сажают на закорки. Но я большой! Я просто встаю на цыпочки и тяну шею. Вот они!
- О-о-ощадь ает-ает!.. щало-о-о-онна… ает-ает-ает!.. ститутона щодалонна онаута!.. онаута металлута тутаталов!..
Р-р-р-ра-а-а-авствуют ветские!.. австуют ветские!.. металлурги!.. урки!.. урки!.. урки!.. Ура-а-а-а-а-ррр-а-а-а-а-ррр-а-а-а-а!..
Люди на трибуне улыбаются толстыми лицами и ответно машут мне руками.
- Ура-а-а-а-а-ррр-а-а-а-а-ррр-а-а-а-а!!! - кричу я вместе со всеми - со всеми!!! вместе!!! - так, что темнеет в глазах. -
Ура-а-а-а-а-ррр-а-а-а-а-ррр-а-а-а-а!!!
Еще десять, еще двадцать быстрых шагов единым фронтом, единым телом - и вдруг все кончается, распадается… вянут знамена, падают и исчезают где-то транспаранты… распавшись на составляющие, толпа растекается по широкому проспекту… под ногами россыпь зеленых и красных резинок лопнувших шаров, поломанных флажков, затоптанных бантиков… тянет сладкой вонью шашлычного огня… ноги гудят… над головой лаковая юная зелень чинар и голубизна ясного неба!.. сегодня есть одиннадцать копеек!.. можно отстать от родителей и купить коржик!.. и давиться его пресной рассыпчатой мякотью!.. и запивать лимонадом!..
А потом прямым ходом - к бабушке! За праздничный, за богатый стол: холодец, рыба под маринадом, "ростовская" колбаса!
"Ростовская" - это был второй после коржика символ богатства, неподдельная примета зажиточности. "Надо достать "ростовскую"… ты достала "ростовскую"?.. говорят, была "ростовская"… мне обещали две палки "ростовской"… в горкоме дают "ростовскую"!.." Вопрос жизни, вопрос чести и совести - достать "ростовскую" или не достать.
Праздника без "ростовской" - не бывает!
Я ходил на демонстрации когда с отцом, а когда и с мамой. Витюшу Баранова всегда брал отец.
Потому что мать Витюши была в эти дни занята именно тем, что стояла на трибуне. Она улыбалась и махала нам рукой.
Мать Витюши Баранова была партийным работником и носила строгие черно-белые костюмы. Подчеркнуто прямые линии были призваны уничтожить саму идею изобилия и роскоши непосредственно в зародыше.
Разумеется, этот наивный камуфляж никого не мог ввести в заблуждение. Всем было известно, что Барановы - богачи.
Именно поэтому у Барановых всегда водилась "ростовская". Всегда!
Появление "ростовской" из холодильника в будний, ничем не отмеченный простой черномясый календарный день лично меня (то есть пионера в коротких синих штанах и красном галстуке из-под воротника белой рубашки) необыкновенно приятно ошеломляло… Приятно? Пожалуй, нет: неприятно. Кой, к черту, приятно! Я стеснялся в будни есть "ростовскую"! К тому же поедание этой проклятой "ростовской" в будни являлось профанацией праздника!
Теперь-то я понимаю, что на взгляд стороннего наблюдателя, не склонного мерить уровень материального положения с помощью коржика или палки "ростовской", все мы - и Барановы, и Карахановы, и Климченко, и Меламеды, и Ткачевские, и Курбаковы - пребывали на одном уровне нищеты. Но в ту пору не было сомнений, что Курбаковы все-таки значительно беднее Ткачевских. И это несмотря на то, что наличие или отсутствие известных материальных возможностей определялось вовсе не бедностью или богатством, а справедливостью.
Справедливость же не может быть плохой - в отличие от богатства и бедности, всегда несправедливых.
Мамаша Баранова стояла на трибуне в строгом черно-белом костюме, улыбаясь и маша, и динамики надрывались над ее гладко причесанной головой:
- Свобода раводаенствоода енствобратодаство енство атство!!!
Она махала нам рукой, на пальцах которой не было ничего, кроме обручального кольца, какое может позволить себе даже самый скромный партийный работник, и только я во всей толпе знал, какая есть у нее шкатулка, - хвастунишка Баранов тайком показывал.
Партия платила ей за то, что всю жизнь и все силы она отдавала борьбе за освобождение человечества, неустанно сражаясь за свободу, равенство и братство, и поэтому было справедливо, что в этой большой черной шкатулке сияющее золото браслетов и колец причудливо мешалось с калейдоскопическим сверканьицем мелких бриллиантов.
Ботинки
То, что ноги должны быть в тепле, известно всем. Размышляя над проблемой приобретения зимних ботинок, я прислушивался к мнениям, высказываемым бывалыми ходоками. Большая часть рекомендаций сводилась к тому, что зимние ботинки ни в коем случае не должны быть малы. Более того, они не должны быть даже нисколечко тесны - ибо только в больших, просторных ботинках, могущих быть оснащенными толстыми войлочными стельками (а то и не одной), нога чувствует себя именно как веселый скворец в умелой руке птицелова - недостаточно свободно, чтобы улететь, но и не так тесно, чтобы задохнуться.
Оценивая полученную информацию и размышляя, я стал склоняться к тому, чтобы приобрести ботинки больше не на размер, как раньше собирался, а на два. Потому что знал за собой странную склонность обзаводиться именно тесной обувью. Доходило до смешного: однажды я купил румынские желтые туфли с рантом и стальными пряжками, в которых едва уковылял из магазина, а на другой день был вынужден приехать босиком на такси, чтобы обменять на более подходящие.
Точку поставил Палыч (см.). Он сказал:
- Не дури. Зимние ботинки должны быть просторными. Стелечку, шерстяной носочек - да тебе в таких сам черт не брат!.. Ты какой носишь? Сорок третий? Тогда бери сорок седьмой - не ошибешься!
Так я и сделал - и не прогадал.