- Ладно уж, выпей стопку за счастливый исход.
В Заводоуковск, в прокуратуру, Ян поехал с сестрой Галей. Она была старше Яна, училась в Тюмени и тоже приехала на каникулы. Он не хотел с ней ехать, но настоял отец, чтобы знать, посадили его или нет, в случае если не вернется.
В прокуратуру - небольшой деревянный дом, стоявший за железной дорогой, неподалеку от вокзала, Ян зашел смело. "Все, - думал он, - распишусь - и в Волгоград вечером дерну".
Открыв дверь приемной, спросил:
- Можно?
- А-а-а, Петров, подожди, - сказал прокурор района, стоя на столе и держа в руках молоток. - Сейчас прибьем гардину…
"Ну, - подумал Ян, - прокурор делом занят. Конечно, садить не будут". Ян ждал молча.
Распахнулась дверь, и Анатолий Петрович пригласил Яна.
Он вошел. Приемная просторная. За столом - средних лет женщина, это она подавала прокурору гвоздь, когда он прибивал гардину.
- Вот сюда, - сказал Анатолий Петрович, и Ян последовал за ним.
Вошли в маленький кабинет. Стол занимал треть комнаты. Прокурор сказал: "Садись",- и Ян сел на стул, стоящий перед столом. Прокурор достал какой-то бланк, положил на стол и пододвинул к Яну:
- Распишись, - сказал Анатолий Петрович, - с сегодняшнего дня ты арестован.
- Что-что? - спросил Ян.
- Это санкция на арест. Распишись. Все. Хватит. Покуролесил, - сказал прокурор и, взяв черную, к концу утончающуюся ручку, вложил Яну в правую руку. - Распишись.
- Вы в своем уме, Анатолий Петрович? Что вы мне суете? Расписываться не буду.
Бросил ручку, и она покатилась по санкции, оставив на ней несколько чернильных капель синего цвета одна другой меньше. Чернильные капли заляпали санкцию примерно в том месте, где Яну надо расписаться.
- Вот вам моя роспись, - зло сказал Ян, не глядя на прокурора.
- Хорошо, расписываться ты не хочешь, - сказал прокурор, взяв ручку. - Тогда напиши в санкции, что от подписи отказался.
- Анатолий Петрович! - Ян повысил голос. - Вы что, за дурака меня принимаете? Пишите сами, если это вам надо.
Прокурор убрал санкцию в ящик стола и встал.
- Пошли.
Ян через приемную вышел в коридор, где сидела сестра. Там его ждали два милиционера. Ян сказал сестре: "До свидания",- и в сопровождении ментов пошел к машине. ГАЗ-69 с водителем за рулем стоял у ворот прокуратуры.
Сел на заднее сидение, менты по бокам, и машина покатила. Водитель, парень лет тридцати, посмотрев на Яна, сказал:
- Здорово, старый знакомый.
Ян промолчал.
- Что, не узнаешь?
- Узнаю, - ответил Ян, слыша в голосе водителя не издевательство, а сочувствие.
Водитель летом поймал Яна около поезда, когда он хотел уехать на крыше вагона со своими друзьями в Омутинку, чтоб обворовать школу. Робка с Генкой разбежались в разные стороны, а водитель схватил Яна за шиворот - он не обратил внимание на ментовскую, без погон, рубашку. Попытался выскользнуть из пиджака, надеясь оставить его в цепкой ментовской руке, а самому убежать: в карманах пиджака ничего не было. Водитель другой рукой сжал его локоть. Так он провел Яна по перрону вокзала в ментовку. Дежурный по линейному отделу милиции отпустил Яна - зайцы ему не нужны.
"Если б ты меня тогда не поймал, - подумал Ян, - мы бы уехали в тот день в Омутинку. И тогда бы нам не попался в тамбуре тот мужик, которого мы грохнули".
- Ну вот, доездился, - сказал водитель, - такой молодой - и в тюрьме сидеть будешь.
Ян промолчал, и водитель больше с ним не заговаривал, понимая: парню не до разговора.
Через неделю Яна с этапом отправили в тюрьму и вот теперь привезли в КПЗ для закрытия дела.
10
Сутки Ян отвалялся на нарах, выспался, и сегодня его повели, как думал он, к Бородину. Но в кабинете сидел младший советник юстиции, помощник прокурора, следователь прокуратуры по делам несовершеннолетних Иконников. Ян знал: следствие у малолеток должна вести прокуратура, но уголовный розыск был расторопней, он раскрывал преступления малолеток и готовые дела передавал в прокуратуру. Иконников стал допрашивать Яна, поглядывая в протоколы, составленные начальником уголовного розыска. Но у следователя прокуратуры была надежда: вдруг Ян, посидев в тюрьме, откажется от лживых показаний и расскажет ему, как батюшке на духу.
Ян лениво отвечал на вопросы следователя, оглядывая его. Иконников пожилой, сухощавый, среднего роста, седой и казался Яну старикашкой. Сын Иконникова - Ян знал это - за какое-то крупное преступление схлопотал около десяти лет.
- Значит, - спросил Иконников, - от старых показаний не отказываешься?
- Нет. Я не собираюсь в угоду вам давать лживые показания против себя. Вы что, вранье или правду любите?
- Правду, конечно.
- Ну и не задавайте лишних вопросов. Врать я не намерен.
- Пусть будет по-твоему. Только твою правду и буду записывать.
Обновив протоколы рукой следователя прокуратуры, Иконников на другой день сказал:
- В конце недели закроем дело. И все.
На закрытие дела Иконников пригласил защитника. Ян со следователем сидели и ждали Ефарию Васильевну, адвоката районной адвокатуры, жену начальника милиции. Наконец она пришла, улыбнулась, поздоровалась, бросила черные перчатки на стол, разделась и села.
- Так, Коля, - сказала она, - давай посмотрим дело.
Иконников придвинул стул, и Ефария Васильевна стала бешено листать дело.
- Можно помедленнее? - попросил Ян.
- Можно, - ответила защитник.
- Давайте сначала.
- Давай, но там интересного ничего нет. Есть, правда, одна интересная бумага, Коля, которую тебе надо обязательно подписать.
- Что за бумага?
- Санкция. Ты ее тогда не подписал. Сейчас подпишешь?
Ян задумался.
- Собственно, - продолжала Ефария Васильевна, - можешь и не подписывать, от этого никому хуже не будет. Тебя не выпустят, если не подпишешь, ты это уже проверил, а суд и без подписи состоится. Подпишешь?
И Ян оставил на память органам правосудия свою корявую подпись.
Из всего дела только один документ запомнился Яну. В нем говорилось: если он не приедет из Волгограда в Падун на зимние каникулы, то не позднее 10 января послать санкцию на арест в Волгоград, по месту жительства Петрова.
"Десятого января меня и арестовали. Если бы послушался отца и уехал, санкцию бы вдогонку",- подумал Ян, когда закрытие следственного дела скрепили подписями.
На следующий день Яна и других этапников на "воронке" отвезли на железнодорожный вокзал и посадили в "Столыпин".
И вот Ян снова в тюрьме. Получив постельные принадлежности и переодевшись в застиранную робу, шел следом за корпусным и молил Бога: "Посадите в другую камеру!" Но в тюрьме - порядок, и заключенных, возвращавшихся со следствия, сажали в те же камеры. Яна закрыли в двадцать восьмую.
Парни радостно приветствовали его, а цыган - особенно.
И потянулась у него мрачная жизнь.
- Камбала, ну-ка расскажи кинуху, - сказал Яну на другой день цыган, - а то скучно.
Ян пересказал все фильмы, и не знал, какой вспомнить.
- Да я все рассказал.
- А я говорю - вспомни!
- Не помню.
Цыган подошел к нему и сел на шконку.
- Даю минуту. Если не вспомнишь, будем вспоминать вместе.
Минута прошла, но Ян молчал. Цыган выкрутил ему назад руки и стал подтягивать к голове, спрашивая:
- Ну что, вспомнил?
Он молчал.
Цыган мучил его до тех пор, пока не услышал:
- Да, вспомнил.
Кинофильма Ян не вспомнил, а стал импровизировать, соединяя отрывки из различных кинокартин.
Вышло неплохо.
И цыган по нескольку раз в день выкручивал Яну руки, сдавливал шею, дожидаясь от него одного ответа: "Да, вспомнил".
Ян и отрывки все рассказал. И стал он кинофильмы выдумывать. Ребята понимали это, но с благоговением слушали, вставляя иногда: "Вот гонит!"
Цыган в покое Яна не оставлял. Отрабатывал на нем удары, а один раз, когда он уснул днем, накрывшись газетой, поджег и чуть не опалил ему лицо.
Вскоре на этап забрали Васю, и на свободное место бросили крепкого сложением, высокого ростом, с наколками на руках новичка. Поздоровавшись, положил матрац на свободную шконку и встал посреди камеры, небольшими, глубоко посаженными, хитрыми глазами оглядывая ребят. В его взгляде не было испуга, и пацаны, особенно Миша, задумались: а не по второй ли ходке? Надо начинать разговор, и Миша спросил:
- Откуда будешь, парень?
- Из Тюмени, - коротко ответил тот.
- А где жил?
Парень объяснил.
- По первой ходке?
- По первой.
- Какая у тебя кличка?
- Чомба.
Миша не стал называть свое имя и протягивать новичку руку. Узнав, за что попался Чомба - а посадили его за хулиганство, - Миша закурил и лег на шконку, поставив пятку одной ноги на носок другой.
Чомба сел на кровать рядом с Яном и сказал:
- Я рубль пронес. Надо достать его.
- А где он у тебя? - поинтересовался Ян.
- В ухе.
Ян помог Чомбе вытащить из уха рубль, а Миша, не вставая со шконки, сказал:
- На деньги в тюрьме ничего не достанешь. Если они на квитке, тогда отоваришься.
После ужина Миша сказал Чомбе:
- Сейчас тебе прописку будем делать. Слыхал о такой?
- Слыхал. Но прописку делать не дам.
Камера молчала. Чомба бросал вызов. Медлить нельзя, и Миша спросил:
- Это почему ты не дашь делать прописку, а?
- Не дам, и все.
- Прописку делают всем новичкам. Сделаем и тебе.
Парни сидели по шконкам и молчали.
- Я же сказал, что прописку вы мне делать не будете.
- Может, еще скажешь, что и игры с тобой не будем проводить?
- И игры тоже.
Будь на месте Чомбы Ян, его бы с ходу вырубили. Но Чомба сидел на шконке, держа на коленях огромные маховики. Миша стоял возле стола и близко к Чомбе не подходил, понимая: если схватится с Чомбой, парни на помощь не придут.
Ян в душе был за Чомбу, но, как и все, молчал.
- Чомба, не лезь в бутылку, прописку и игры делают всем.
- А я не лезу. Сказал, что ни прописки, ни игр со мной делать не будете, - Чомба встал со шконки. - Все мои кенты по нескольку ходок имеют и рассказывали, что такое прописка, игры и так далее.
Миша сбавлял обороты. Стыкаться с Чомбой не хотелось. Неизвестно, кто кого вырубит.
Так сила и решительность одолели неписанные тюремные законы.
С приходом Чомбы цыган стал меньше мучить Яна. Миша продолжал держать мазу, но присутствие Чомбы сбило с него и цыгана блатную спесь. Пообходительнее стали со всеми. На два лагеря камера не разделилась: у Чомбы не было авторитета. Ян симпатизировал Чомбе и чаще других с ним разговаривал.
Колиного тезку забрали на этап, и в камеру бросили новичка. Он шел по второй ходке, и прописку не делали.
Яну вручили обвинительное заключение. Он расписался в бумагах, что числится за прокурором, а потом - за судом.
Когда забирали на этап, получил от Миши увесистый пинок под зад. Это был тюремный ритуал - пинать под зад тех, кого забирали на суд, чтоб в тюрьму после суда не возвращался.
В "Столыпине", сдавленный заключенными, ехал в приподнятом настроении. Надеялся получить условное наказание и представлял, как, освободясь, поспешит в Волгоград, где его ждет письмо и фотография Веры. Даже жалел, что не переписал тюремную инструкцию. Она в простенькой рамке висела под стеклом над парашей. Тюремную инструкцию ему хотелось показать друзьям и рассказать, какие строгие порядки в тюрьме.
В КПЗ, в камере, встретил друга, Володю Ивлина, подельника Роберта. Заводоуковск объявил всесоюзный розыск, и его взяли в Душанбе, где устроился на работу. Вова ждал суда, не унывал, не по первой ходке шел, и большой срок ему не горел. Но на Роберта был в обиде. Володю привлекали как соучастника и подстрекателя.
- Ян, в натуре, - тихонько говорил Вова, чтоб зеки не слышали, - я же о вас все знаю. Знаю, что вы мужика грохнули, кое-какие кражи знаю, но я не козел, и хоть в обиде на Робку, но не вложу вас.
Через день Яна забрали на суд, и Вова дал пинка под зад.
- Пошел, - сказал он, - чтоб с суда не возвращался.
Зал суда постепенно наполнялся людьми, но свободные места остались. Отец Яна сел на вторую скамейку, к стене, и смотрел на сына сбоку. Ян переговаривался с ним. Рядом с Алексеем Яковлевичем сидела мать Володи Ивлина. Она пришла на суд узнать у Яна про сына. Но Яну не до Вовки, и он ее не узнал, а она не стала у него спрашивать.
Мать Яна стояла в коридоре за дверями - проходила по делу свидетелем как родитель несовершеннолетнего обвиняемого.
В зал вошли члены суда и сели за стол, покрытый красным материалом. Председательствующая - средних лет женщина. Слева от нее сидел пожилой мужчина с усами, справа молодая женщина - народные заседатели. Слева, за отдельным столом, государственный обвинитель - помощник прокурора района, а стол напротив заняла молодая защитница Барсукова. Ее Ян видел впервые. По непонятным причинам жена начальника милиции - Ефария Васильевна на суд не пришла и послала вместо себя коллегу. А та с делом не познакомилась.
Судья начала расследование с кражи вещей из дома Серовых. Серовы в исковом заявлении указали, что у них украли костюм, хотя Ян взял только пиджак, и запчасти от мотоцикла. Запчасти Ян даже не видел.
Были допрошены два свидетеля - Мишка Павленко и Генка Медведев. Они, как и на предварительном следствии, заявили, что Ян им о кражах рассказывал. А Мишка подтвердил, что взял у Яна ворованный предохранитель от приемника. Санька Танеев - а он вложил Яна по этой краже - свидетелем по-делу почему-то не проходил. Ян с возмущением отверг показания свидетелей, сказав:
- Они оговаривают меня.
На второй краже - дома Трунова, судья Яна покрепче приперла, и улик нашлось больше: его письмо из Волгограда, в нем он просил Петьку Клычкова подбросить боеприпасы участковому или потерпевшему, показания отца Петьки, Тереши, что он видел ворованные вещи у себя в доме. И Яну ничего не оставалось, как признаться.
- Прошу рассказать, - сказала судья, довольная, что сразила Яна, - да подробнее, как ты обворовал дом Трунова.
Ян встал.
- Я хотел у него украсть только одну бражку, зная, что перед отъездом в отпуск он поставил ее. Но когда залез в дом, то ради потехи одел на себя фетровую шляпу и подпоясался офицерским ремнем. Кителя у Трунова не брал, не брал также и облигации. В письме из Волгограда я просил Петьку Клычкова подбросить участковому или Трунову боеприпасы.
После того, как на чердаке Трунова нашел украденный со спиртзавода мешок кубинского сахару, понял, что бражку и сахар мне одному не унести, и пошел за подмогой, к Петьке Клычкову. Он спал. Разбудил его, рассказал, что есть брага и сахар, и мы пошли с ним к Трунову. Залезли на чердак, сбросили сахар и спустили по лестнице брагу. Потом все это отнесли к Петьке домой. Вот так совершил кражу. Заявляю еще раз: кителя и облигации я не брал.
Ян сел. По залу прошел говорок. И судья обратилась к потерпевшему:
- Дмитрий Петрович, это правда, что сейчас рассказал Петров? Вы в действительности ставили брагу и он ее у вас украл вместе с ворованным сахаром?
Трунов несколько секунд молчал и еле выдавил:
- Да.
В зале засмеялись, и кто-то крикнул:
- Вор у вора украл!
Зал на эту реплику взорвался хохотом, заулыбалась судья вместе с народными заседателями и защитник, лишь один прокурор не среагировал на реплику.
Судья зачитала справку из районного банка. В ней говорилось, что облигации развития народного хозяйства в настоящее время нельзя рассматривать как денежный вклад.
- И потому, - сказала она, - суд не может удовлетворить исковое заявление гражданина Трунова и возместить ему ущерб в сумме трех тысяч трехсот семидесяти пяти рублей старыми деньгами.
Судья вызвала мать Яна. Она рассказала, что никогда не замечала, чтоб сын что-нибудь ворованное приносил в дом. И из дома ничего не тащил.
Судебное расследование закончено. Государственный обвинитель - маленький горбатый прокурор Сачков - сказал обвинительную речь:
- Товарищи судьи! В наш двадцатый век - век торжества коммунизма, в век технических достижений советской науки, когда космические корабли бороздят глубины Вселенной, а советские люди строят будущее всего человечества - коммунизм, есть преступники, которые мешают поступательному развитию нашего общества и вместо того, чтобы овладевать знаниями и самим вносить весомый вклад в строительство коммунизма, совершают преступления, нанося тем самым нашему обществу большой вред…
Ян глядел на низкорослого горбатого прокурора, на его очки, закрывающие половину лица, и думал: "Нет-нет, мне все равно не должны дать срок. Меня выпустят с суда. Не может быть, чтоб меня посадили…"
Прокурор запросил Яну четыре года лишения свободы.
После прокурора выступила защитник. Во время судебного разбирательства она сказала несколько слов и теперь была немногословной. Она лишь просила суд учесть, выбирая меру наказания, малолетний возраст обвиняемого.
Судья предоставила последнее слово Яну. Он встал, обвел взглядом президиум. Лицо - бледное. Чуть более месяца просидел в тюрьме и за это время на прогулку сходил только раз. От затхлого тюремного воздуха опаршивел, и три гнойные язвы около губ делали его обезображенное лицо отталкивающим. Он давно надумал, что сказать в последнем слове.
В КПЗ Ян несколько дней сидел в одной камере с местным малолеткой. Он только освободился из бессрочки. Малолетка научил Яна одиннадцати магическим словам. Они должны подействовать на судью, и после них, как думал Ян, ему точно дадут условный срок. Слова эти надо говорить в последнем слове, в самом конце. И еще он решил сказать про цыганку, которая якобы ему нагадала тюрьму, а суд - рассчитывал он - вопреки предсказаниям цыганки не вынесет суровый приговор. И в какой-нибудь газете появится информация под заголовком "Предсказание цыганки не сбылось". В ней будет говориться: пятнадцатилетнему парню цыганка нагадала тюрьму, но советский суд дал ему год условно. Не надо, мол, верить цыганкам…
Ян говорил - сбивчиво. В одной краже признавался, другую отметал. Но закончил четко.
- Граждане судьи, - громко сказал он, - незадолго до того как меня посадили, цыганка в поезде нагадала, что меня ждет тюрьма.
Ян замолчал, судья и заседатели улыбнулись, а секретарь суда - молоденькая девчонка - оторвала взгляд от бумаг и посмотрела на него. В зале негромко засмеялись.
Одиннадцать магических слов надо проговорить как можно плаксивей, и он их проговорил:
- Граждане судьи! Дайте мне любую меру наказания, только не лишайте свободы.