Но Черри была не в школьной форме. Она явилась в новехонькой футболке с "Лед Зеппелин". Мы с Грегом были несчастны. Нам давным–давно нравилась эта группа. И мы не хотели, чтобы Черри сразу лезла в дамки, напялив новенькую футболку. Эта девчонка похоже настроилась все портить.
- Ничего футболочка, - сказал Грег.
Черри просияла, но когда поняла, что это сарказм, ее лицо вытянулось. Сюзи выскочила из дома, и мы двинулись к Зеду. До концерта оставалось шесть дней.
ТРИДЦАТЬ ШЕСТЬ
В 1972–м о рок–музыкантах редко писали в нормальной прессе. Они никогда не попадали в светские колонки, не появлялись по телевизору. Радиостанции Британии почти не передавали их записи. Несмотря на то, что "Лед Зеппелин" были популярнейшей группой в мире, не исключено, что родители многих из ее поклонников о ней слыхом не слыхивали, и потому казалось, что она принадлежит только нам, и это было важно. От этого все вокруг становилось лучше. В Шотландии официально разрешалось покупать алкоголь с восемнадцати лет, но в большинстве заведений Глазго требовали, чтобы тебе было не менее двадцати одного. Юным выпивохам приходилось нелегко, но у них имелись свои хитрости. Тебе они, конечно, известны. Упросить друга или родственника, чтобы он купил выпить - кажется, всеобщий опыт.
В "Гринз–Плейхаусе" алкоголь не допускался, так что народ из моей школы потреблял целые хозяйственные сумки "Макъюэнз–Экспорта" на коротком участке между автобусной станцией на Бьюкенен–стрит и театром, зачастую - с огорчительными результатами.
Вышибалы были настроены недружелюбно. Им доставляло удовольствие вколачивать людей обратно в кресла, а то и вовсе вышвыривать из зала. На большом концерте, вроде "лед–зеппелиновского", они были бессильны это сделать; толпа бесновалась неудержимо. Так что охранники просто выстроились перед сценой и таращились на зал, злобно и непонимающе, не постигая, почему вся эта молодежь так взбудоражена.
Несмотря на враждебность персонала, нас не обыскивали на входе. В те дни обыск был чем–то необычайным. Пронести внутрь газировку с подмешанным в нее алкоголем было легко - многие так и делали. Поэтому когда "Лед Зеппелин" вышли на сцену, зрители успели подзаправиться выпивкой. Частью зрители подзаправились и наркотиками, хотя в те времена я был слишком наивен, чтобы это осознавать.
Померк свет, и зрители взвыли. Даже на этой поздней стадии я бы не удивился, услышав объявление, что концерт отменен. Я был довольно убежденным пессимистом.
Банда появилась в следующем порядке: Роберт Плант, Джимми Пейдж, Джон Пол Джонс, Джон Бонэм. Толпа встала и начала орать. Я орал от души. Народ начал стал выбегать вперед, и еще не сыграно было ни одной песни, а вышибалы обнаружили, что их оттеснили под самую сцену.
Я смотрел на "Лед Зеппелин", стоящих наконец на сцене в Глазго. Я уже был доволен. Я не был привлекательным. И никогда не стану. Я никогда не получу девушку, которую хочу. У меня нет денег. У меня мало друзей. У меня никогда не будет секса. У меня в школе неприятности. Я знал, что у меня в жизни никогда ничего не будет идти хорошо. Я был довольно жалким мальчишкой, но э–эй, да и черт с ним. "Лед Зеппелин" начинали концерт, и я там был, лез по рядам сидений, чтобы оказаться ближе, и орал на них, чтобы показать, как я их люблю.
ТРИДЦАТЬ СЕМЬ
Я гуляю с Манкс по крытому рынку в Брикстоне. Манкс толкает коляску с ребенком, а в замкнутом людном месте это мешает ходить быстро. Я гляжу на прилавки, заваленные экзотической рыбой. Это занятно.
- Когда я рос в Глазго, там экзотическую рыбу не продавали. - говорю я Манкс. - Только треску да пикшу.
- Может, пора расширить опыт?
- Нет. Выйдет какая–нибудь гадость. С таким же успехом я мог бы проглотить капсулу с цианистым калием.
Манкс ест любую рыбу. Манкс - искательница приключений. Она объехала мир.
Где–то на задних прилавках, зарытую, никому не нужную, я замечаю маленькую рубашку–сеточку. С восторгом показываю на нее Манкс.
- Это ужасно, - говорит Манкс. - Она тебе нравится только потому, что напоминает тебе твои четырнадцать лет.
Приходится признать, что это правда.
- И все же, Манкс. Ты в свое время носила кое–что очень похожее. Примерно тогда же, когда носила и шляпу Нефертити.
- Пожалуйста, не заговаривай о шляпе.
- Это была бесподобная шляпа.
Манкс морщится.
- Спросишь о ней снова, когда я не буду самым нудным человеком в мире.
Манкс последнее время грызет себя нещадно. Меня это беспокоит.
Главное, что я помню о своей рубашке–сеточке, - у нее были маленькие пуговицы, а петельки быстро потеряли форму и рубашка постоянно расстегивалась. Это был очень "лед–зеппелиновский" предмет одежды.
Манкс отправляется в библиотеку, чтобы посмотреть литературу по компьютерному программированию. У нее плохо движется ее анимация, и это ее беспокоит. Я спросил, не поможет ли она мне судить литературный конкурс, и она ответила, что поможет. Если у нее будет время.
ТРИДЦАТЬ ВОСЕМЬ
На следующий день я расстраиваю Манкс.
- Поверить не могу, что ты переспал с Джейн, - говорит она с негодованием.
- Ей одиноко. Ей нужен друг.
- Друг? Да она тебе даже не нравится.
- Для того, чтобы с кем–то переспать, не обязательно, чтобы этот кто–то нравился, - парирую я. -Разве когда человек не нравится, его привлекательности не видно? Это может даже возбуждать.
- Ты мне противен.
- К счастью, я не противен Джейн. Она сюда приехала подавленной, а уехала счастливой. Ну не то чтобы счастливой, может быть, но, клянусь, она стала гораздо бодрей. И, вообще, ты ошибаешься в том, что мне не нравится Джейн. Мне не нравится та Джейн, у которой депрессия из–за лишнего веса. Знаешь, та Джейн, которая тощая. А женщина, которую я взбадривал вчера ночью, - это та Джейн, у которой депрессия беспричинная.
- А, вон какая Джейн, - говорит Манкс. - Помню ее. Какая удача, что "прозак" менее эффективен, чем задумывалось. А то у тебя сроду не было бы секса. Ты когда–нибудь спал с психически нормальными?
Я задумываюсь.
- Давненько не случалось. Но я тут ни причем. Что поделаешь, если все женщины, которые мне встречаются, страдают булимией, анорексией, шизофренией, клинической депрессией, маниакально–депрессивным психозом, отвращением к себе, синдромом саморазрушения, склонностью к самоубийству или еще какой–нибудь формой борьбы за смысл жизни, или еще как–нибудь бьются за то, чтобы найти причину жить дальше. Я не знаю, что с ними всеми такое.
- Это не мешает тебе заманивать их в постель путем выслушивания их проблем.
Я признаю, что это правда. Проблемы моих знакомых женщин нередко были мне во благо.
- Но я - не причина их проблем. Вред наносит общество. Я просто собираю обломки. И, можно сказать, оказываю ценную социальную услугу. Все–таки никому не хочется совершать самоубийство в процессе ебли. Ну почти никому. Полин - особый случай, и ей этого хотелось не только со мной. И я всегда с утра готовлю хороший завтрак. Я очень предупредителен.
Это правда. Я такой. И я отличный слушатель. Я научился этому в школе, слушая Сюзи. Сюзи сказала мне: Зед собирается бросить школу и поехать в Лондон, и хочет, чтобы она поехала с ним. На удивление, Сюзи не отринула идею с порога. Она любила Зеда, но против него возражали родители. Из–за этого дома возникали споры. Может, и впрямь стоило переехать.
Я считал это ужасной идеей, но не сказал так из страха показаться тупицей. Поэтому просто слушал и смотрел в ее глаза, чуть раскосые, восточные.
Сюзи. Блондинка, похожая на кошечку. Я никогда не встречал подобной женщины.
У нее был мягкий голос. И очень аккуратный почерк. И мало завиральных идей. Казалось, она всегда относилась к своей жизни очень трезво.
Конечно, завиральные идеи бывают у всякого. Я долгое время верил, что в ночь на 14 ноября над Глазго пролетел настоящий цеппелин. Он завис над Ренфилд–стрит как раз рядом с "Гринз–Плейхаусом". Я в восторге не спускал с него глаз и надеялся, что он не рухнет, объятый пламенем, как цеппелин с обложки первого альбома.
Многие годы я был убежден, что в ту ночь над Глазго пролетал цеппелин. И мне это даже не казалось странным пока я не рассказал об этом приятельнице, которая при этом посмотрела на меня долгим взглядом. Когда я как следует об этом подумал, пришлось признать, что это маловероятно.
- Он там мог быть, - сказал я громко, и довольно строптиво. - Может, это была реклама концерта.
К тому времени у меня был только один друг, который жил в Глазго. Я ему позвонил.
- Ты помнишь, "лед–зеппелиновский" концерт? Над Глазго летал настоящий цеппелин? Мне кажется, я помню, как он висел над "Гринз–Плейхаусом".
Мой друг расхохотался:
- Конечно, не летал над Глазго никакой цеппелин, - сказал он. - Ты что, накурился тогда?
- Нет, я в том возрасте наркотики не принимал. Но я помню. Он попал в луч прожектора.
- Не было никаких прожекторов.
- Прожекторов не было?
- Нет.
Было тягостно узнать, что все эти годы я воображал могучее воздушное судно, которое звало меня на концерт. Огромный цеппелин над Глазго, который видел только я. Какая–то мозговая аберрация, вынужден был признать я.
На ковре в "Гринз–Плейхаусе" были вытканы слова. Они гласили: "Здесь "Гринз". Здесь хорошо". Это несомненно правда. Другие люди это тоже помнят.
ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТЬ
Я иду с Манкс в супермаркет, но на всех продуктах я вынужден читать их состав, выискивая консерванты и вредоносные химикалии, и это начинает ее раздражать.
- Почему ты смотришь состав каждый раз, когда покупаешь булку хлеба?
- А вдруг он изменился?
Ничего не могу с собой поделать. Я отношусь к еде с подозрением. Манкс таких подозрений не испытывает, но еда все равно вызывает у нее депрессию. Она последнее время плохо ест. Купив то, что нужно малышу, мы идем к кассе.
Магазинная тележка катит гладко и ровно. В наши дни конструкция магазинных тележек по–настоящему улучшилась. Это прогресс. Наша очередь подходит мгновенно.
- С тех пор, как ввели штрих–коды, через кассу стало проходить куда быстрее.
- Это верно, - говорит Манкс. - Отрицать не приходится, этот супермаркет в тыщу раз, лучше чем был.
Несмотря на это, купить себе еды нам не удается. Меня беспокоит Манкс. Она мало ест.
Мы на автобусе едем назад ко мне домой и смотрим кабельное телевидение. Жмурик Стив Остин в чемпионате Всемирной федерации реслинга дерется как зверь с Гробовщиком, татуированной немезидой ринга. Гробовщик выигрывает, но лишь благодаря подлому трюку своего секунданта, который вопиющим образом нападает на рефери. Толпа в ярости.
- Не беспокойся, - говорю я малютке Малахии. - Жмурик Стив Остин вскоре сделает новую попытку. Никто не может надолго одержать над ним верх.
- А я и не знала, что реслинг - это так интересно, - говорит Манкс.
- Потому что это американский реслинг. Британское телевидение совсем скатилось. По сравнению с такими вещами мы неконкурентоспособны.
Я наскоро завариваю чай, подаю чашки и молоко с печеньем, чтобы могли спокойно сесть и смотреть без помех "Баффи - истребительницу вампиров". Баффи - это сказочно. Лучший телесериал всех времен. Я люблю Баффи.
Передаю Манкс чашку чаю.
- Теперь британское телевидение настолько испортилось, - говорю я Манкс, - что почти отбило у меня вкус к Шекспиру и классике. То есть, раз мы не в состоянии снять пристойную телепрограмму, что толку защищать нашу культуру? Не могу же я все делать сам. Я перебегаю за Атлантику в Баффи–лэнд.
- Хороший чай, - говорит Манкс.
Чай у меня всегда хороший. Его надо заваривать в чайнике, давать ему настояться и сперва наливать в чашки молоко. Однако, немногие сейчас так делают. В ресторанах и даже в гостях у друзей вы вполне рискуете получить чашку, в которой просто выполоскали чайный пакетик. Большинство британцев забыли, как приготовить добрую чашку чаю. Никчемное телевидение и плохой чай. Нация в хаосе. В руинах.
Баффи - это фантастика. Как и ее подружка Уиллоу. Я мало интересовался телевизором, когда учился в школе. Все мое время уходило на слушание "Лед Зеппелин".
СОРОК
Я как–то встретил одного человека, который утверждал, что работал ассистентом на концерте в Глазго. Мы встретились много лет спустя в Лондоне. Я не знал, верить ему или нет. Он довольно плотно сидел на наркотиках и потому доверять ему было сложно. Даже нельзя было доверить вещи - он мог их украсть. Наверно, он врал насчет того, что был ассистентом в Глазго.
Однако нельзя было отрицать, что он превосходный гитарист с отличным слухом. Он мог играть уйму "лед–зеппелиновских" композиций и особенно ему удавалась копия Джимми–Пейджевской гитарной вставки в "Когда плотина рухнет".
Это всегда была одна их моих самых любимых песен. При том, что на альбоме, куда были включены "Черный пес", "Рок–энд–ролл" и "Лестница в небо", она не сразу бросалась в глаза, это несомненно была отличная мелодия, и старела она красиво. Ее репутация с годами росла благодаря гулкому звуку барабанов Джона Бонэма.
"Лед Зеппелин" записывали ее в Гемпшире, в старинной усадьбе под названием "Хедли–Грейндж", и звук барабанов они получили за счет того, что звукоинженер повесил микрофоны на потолке в похожем на пещеру зале. Слова ее были навеяны старинным блюзом в исполнении Мемфисской Минни и Канзасского Джо Маккоя. При том, что внешне "Когда плотина рухнет" - песня о том, что люди беспокоятся, как бы паводок не смыл дамбу, она в то же время - метафора нарастающего кипучего сексуального желания, которое грозит в любой момент захлестнуть и певца, и слушателя, и ввергнуть их в какое–то прихотливое, сладостное, однако несомненно греховное поведение. Несмотря на то, что я никогда не был самым искушенным интерпретатором стихов, я это понял с первого прослушивания, и в возрасте тринадцати–четырнадцати лет песня была до боли уместна. Сексуальное желание по отношению к Сюзи нарастало так, что скоро стало невыносимым. К сожалению в песне, похоже, не предлагалось никаких решений проблемы. В конце ее Роберт Плант был, кажется, на грани того, чтобы все бросить и перебраться в Чикаго. Мне, застрявшему в Глазго между учебниками по математике, которые нужно было читать, и газетами, которые нужно было разносить, это не представлялось возможным. Каждый день я встречал Сюзи, и меня заполняло это безнадежное, безумное чувство, которое лежало в каком–то неопределимом отроческом регионе между похотью, романтикой, тоской, радостью и безысходным отчаянием.
Я кутался в свою шинель, чтобы защититься от ледяного ветра и дождя, и тащился домой после вечера у Зеда, раздумывая, удастся ли мне когда–нибудь провести ночь с Сюзи, и пиная камешки, как первоклашка.
Мысленно я напевал слова и мычал мелодию, и мне хотелось, чтобы я умел играть на гитаре, как Джимми Пейдж. Тогда, полагал я, женщины, вроде Сюзи, бегали бы за мной, давая мне возможность как–то справиться с огромным количеством воды на той стороне дамбы и не утонуть.
Несколько лет спустя я научился играть на гитаре - очень плохо. Я так и не продвинулся дальше первых трех аккордов, какие были показаны в самом первом панковском фанзине "НюхайКлей".
"НюхайКлей" не любили "Лед Зеппелин".
Хотя добрым словом помянули Элвиса Пресли, когда он умер.
Мои три аккорда никогда не привлекали женщин. Даже теперь я не сумею сыграть партию гитары Джимми Пейджа из "Когда плотина рухнет".
СОРОК ОДИН
Зед радушно принял нас у себя дома. Играл "Лед Зеппелин" - одна из пленок, которые Зед записал с радио несколько лет назад. Это был блюз "Путешествие вдоль реки", который не вошел в альбомы и был выпущен только двадцать пять лет спустя, когда "Би–би–си" опубликовала, наконец, старые записи на компакт–дисках.
Нас окружали следы "лед–зеппелиновских" будней: записи их выступлений по радио, бутлеговские лонг–плеи из Торонто и Токио. Стены комнаты Зеда были увешены плакатами и статьями из газет. В рецензии из подпольного журнала говорилось, что Джимми Пейдж вытворяет с гитарой не слыханные прежде вещи. Мне это понравилось.
- Ничего футболочка, - сказал Зед Черри без всякого сарказма.
Черри, казалось, было приятно, но от смущения она ничего не смогла ответить.
За шесть дней до концерта возбуждение становилось заметно даже в Зеде. Оживленно рассказывая о предстоящем событии, он делался больше похож на нас с Грегом. Сюзи сохраняла хладнокровие. Она никогда не впадала в возбуждение.
Мы просто не могли дождаться. Роберт Плант собирался появиться и спеть "Лестницу в небо". Зед кинулся ставить "Лестницу в небо" так, чтобы можно было представить, как это происходит: он изображал Роберта Планта. Мы ринулись в совместную фантазию - о том что мы видим, как они играют. Зед был отличным Робертом Плантом. Он был также и отличным Джимми Пейджем. Такой он был талантливый.
- Можно я приготовлю чай? - сказала Черри.
- Само собой, - ответил Зед, вздрогнув, потому что ему пришлось оторваться от роли Роберта Планта.
Черри было четырнадцать, а выглядела она младше.
- Мне исполнится пятнадцать ко времени концерта, - раздраженно твердила она. Я уже заметил, что она безошибочно говорит не те вещи. Только человек с пониженной чувствительностью попросил бы чаю на такой ранней стадии изображения Роберта Планта. Она торопливо ушла на кухню.
Сюзи было шестнадцать и выглядела она старше. Она села на диван и взяла Зеда за руку.
- Извини, что привела Черри.
- Не переживай, - сказал Зед. - Она мне нравится.
Зед жил в таком же доме, как я. Бо́льшая часть Бишопбриггса была застроена частными домовладениями, домами Уимпи, как мы называли их по имени строителя. Это были маленькие полуотдельные здания. "Полуотдельные" - значит, что они как бы слеплены попарно. Все они были на одно лицо - иные побольше остальных, но все облицованы штукатуркой с наполнителем из каменной крошки, все - с красными черепичными крышами, и все - с маленьким садиком сзади. На холме над нами находился Окинарн, обширный район муниципальных домов, тоже двухквартирных.
Я никогда задумывался о Бишопбриггсе - разве только думалось, что это скучное место, где ничего не происходит и некуда пойти. Много лет спустя, уже переехав в Лондон и опубликовав книги, я отправился в Глазго на встречу с читателями.
- А муниципальное жилье в ваших книгах о Брикстон–стрит - такое же, как муниципальное жилье в Глазго? - спросил кто–то.
Я ответил, что нет, другое, и к тому же я никогда не жил в муниципальном жилье в Глазго. Я вырос в полуотдельном доме в Бишопбриггсе. Тут зал засмеялся, потому что, видимо, считалось, будто Бишопбриггс - довольно богатый район, и там растут не так, как в настоящем Глазго. С этим не поспоришь.