- Товарищи, мне говорить тяжело вдвойне. Потому что совсем недавно, два месяца назад, умер мой отец, большой друг Николая Федоровича, его сокурсник по институту. И Николай Федорович вместе с Софьей Алексеевной тогда прилетели к нам в Волгоград хоронить моего отца. Мы с Олей помним буквально каждое слово из того, что говорил Николай Федорович у гроба моего отца. Так, пожалуй, никто не сказал. Так просто и искренне. От всего сердца. Николай Федорович тогда вспомнил строчки любимого стихотворения: Уходят люди, их не возвратить, их светлые миры не возродить, и каждый раз мне хочется опять от этой невозвратности кричать… И вот теперь мы прощаемся с Николаем Федоровичем. Когда пришла телеграмма, никто из нас в это не поверил. А я… в общем… я до сих пор в это верю с трудом. Что Николая Федоровича больше нет с нами. Что мы не услышим больше его веселого голоса… Только теперь я до конца понял, каким человеком был Николай Федорович Ермилов. Илья Федорович только что назвал его человеком с большой буквы. Это очень верно. Николай Федорович действительно был человеком с большой буквы, настоящим человеком. Но для меня… для нас с Олей он был не просто настоящим человеком. Он был великим человеком. Дело в том… товарищи… в общем… я очень волнуюсь. Мне еще ни разу за мои двадцать восемь лет не пришлось так вот говорить… и тем более на поминках по Николаю Федоровичу. Многим наверно может показаться неуместным слово великий, но не подумайте, товарищи, что я сказал это лицемерно, или просто ради красного словца. Я говорю это от всего сердца еще раз: для нас с Олей Николай Федорович был и остается великим человеком… Великим. Конечно, вроде бы это странно - как так, ведь Николай Федорович был обыкновенным геофизиком, всю жизнь работал как все и ничего сверхъестественного не сделал. Но это, товарищи, для тех, кто его не знал как следует. Нам с Олей он просто открыл новый мир… Все дело в том, товарищи, что Оля… то есть мы с Олей поженились девять лет назад, когда мне было девятнадцать, а ей восемнадцать. Родители наши отговаривали нас, повторяли, что еще рано, что мы не знаем жизни. Мы ее, конечно, не знали. Но зато любили друг друга. И в своем чувстве не ошиблись… Но скажу вам правду - если наша любовь была прекрасной, то наша семейная жизнь началась неудачно. Дело в том, что я от рождения имел недоразвитый половой член. Он был очень маленький и в состоянии эрекции его длина была девять сантиметров. И был тонкий. Ну и, естественно, наша половая жизнь складывалась неудачно. Я даже не мог как следует дефлорировать мою супругу. А Оля очень болезненно это переносила. Тем более, что она никогда не испытывала со мной чувства оргазма за эти месяцы. Я тоже очень сильно мучился и в конце концов сам перестал испытывать чувство оргазма и перестал кончать. То есть эякуляции не было. На этой почве начались ссоры, раздоры. Оля несколько раз хотела уйти от меня, говорила о разводе… Мне сейчас горько это вспоминать. И неизвестно как бы это все кончилось, если бы я не встретил Николая Федоровича. Тогда он приехал к моему отцу погостить, после экспедиции. Вот. Они тогда часто встречались. Отец ездил в Москву, Николай Федорович - к нам… И вот, я помню, мы поужинали все вместе, а потом Оля пошла спать, отец с мамой тоже пошли к себе, а Николай Федорович говорит мне: пошли на балкон, покурим. И мы вышли на балкон. А он мне говорит: плохо, значит, у вас дела с Олей? А я говорю - а как вы догадались? А он говорит - во-первых, это видно сразу, а потом ему мой отец говорил. Ну и я сразу, как-то абсолютно не стесняясь, все ему рассказал. И потом удивился - как же так, я ведь об этом никому никогда и слова не мог сказать. А тут - все сразу. Николай Федорович тогда задумался, покурил, а потом говорит: вот что, иди-ка спать, а утром мы с тобой потолкуем. И, говорит, запомни - если есть желание и воля - перед человеком все отступит, любые трудности. Я пошел спать. А утром, когда все разъехались, мы с Николаем Федоровичем пили на кухне кофе. И он мне говорит: знаешь, Сережа, что такое воля? Я говорю - слыхал. А он говорит - нет, ты не знаешь. Воля, говорит, это то, на чем весь наш мир держится. И каждый человек держится только на своей воле. И если человек чего-то по-настоящему захочет - все сбудется. И мне говорит: вот ты, Сережа, хочешь стать мужчиной? Я говорю - да. А он говорит - очень? Я говорю - очень. Тогда он посмотрел на меня так пристально и достает из кармана бумажку. Вот… вот эту… - Сережа вынул из нагрудного кармана костюма маленький, похожий на визитную карточку бумажный прямоугольник. - Вот. И дает мне. А на бумажке с одной стороны написано вот, смотрите… вот здесь… ПРИШМОТАТЬ ЧУВАКА… вот, а с другой… ПРОСИФОНИТЬ ВЕРЗОХУ… И я его спрашиваю, а что это? А он говорит, а это два условия, которые ты должен выполнить. Первое, это ты должен повесить своего ровесника. А второе - это я должен с тобой совершить половой акт через твое заднепроходное отверстие. Вот. Только после этого ты станешь мужчиной. А я тогда учился в политехническом институте у себя в Волгограде. И вот, товарищи, после этого разговора я как бы только об этом и думал. Но никому ничего не говорил. А через неделю я подговорил одного своего сокурсника - Витю Сотникова поехать со мной на озера. Взяли мы все что нужно и поехали. А вечером доехали, развели костер, поставили палатку. Выпили вина. А надо сказать, у Вити была неразделенка, то есть одна девушка, которую он любил, гуляла с другим парнем. И он мне часто об этом говорил. И вот, когда мы легли спать, я подождал, пока он заснет, вылез, достал веревку, которую заранее приготовил, тихо так к нему подобрался, навалился сзади и веревкой задушил. А после веревку пристроил на сук, его подвесил, а возле ног дубину бросил, будто он ее к дереву прислонил, стоял на ней, а потом спрыгнул и удавился. Вот. А потом утром рано, все бросив, побежал на станцию в милицию, рассказал, что Витя повесился. Ну и конечно поднялся шум страшный, началось дело, я рассказал, что он все время говорил про Олю, то есть про его девушку, а накануне даже прослезился. У меня дома, да и в институте страшный был тогда переполох. Просто страшный. Дома все переживали, потому что Витьку знали с детства. Эта Оля взяла академку и уехала к тетке в Ереван. А Николай Федорович жил у нас. И каждый раз, когда мы оставались с ним один на один, показывал мне большой палец и говорил - молодчина! Почти - мужчина… Да. Так и говорил: молодчина, почти мужчина. Вот. А потом накануне своего отъезда, он попросил меня прокатить его напоследок на отцовской моторке по Волге. Ну и когда мы за плесы отплыли, он говорит - глуши мотор. Я заглушил. Он говорит, спусти штаны, наклонись. Я спустил и наклонился. Он мне помазал вазелином анальное отверстие, а потом совершил со мной половой акт. Мне было очень больно. А когда кончил, говорит: молодчина, теперь - мужчина! Теперь у вас все будет хорошо с Олей. И вечером уехал. А у нас с Олей, действительно, с тех пор все стало хорошо, все наладилось. То есть не в смысле секса и всего там, а просто… ну, все, по-настоящему… Вот. И вот, товарищи, прошло уже восемь лет, а мы вместе. Но главное - мой член после этого остался таким же, так что дело не в этом, вот посмотрите…
Сережа положил на стол бумажку, которую во время рассказа держал в руках, быстро расстегнул брюки, приспустил трусы и, приподняв рубашку, показал всем обнаженный пах, поросший редкими волосами. Над крохотными яичками торчал его напрягшийся белый девятисантиметровый член, толщиной с палец. На овальной розовой головке была вытатуирована буква Е.
Среди всеобщего молчания Сережа дрожащей рукой поднял свою рюмку с водкой и проговорил:
- Светлая память Вам, Николай Федорович Ермилов…
Поездка за город
- Вот по этой проселочной, - Степченко показал сигаретой в темноту.
Шофер кивнул, вывернул руль и, мягко урча, "волга" закачалась на ухабах. Фары высветили дорогу: подсохшая глина, ободранные кусты и редкий березовый лес вокруг.
- Тут места хорошие, грибные, - тихо проговорил Степченко. - Лес редковат, а места что надо. Белых много… Не бывал здесь раньше? - он повернулся к Виктору.
- Нет, не приходилось.
- А я частенько. Как август, сентябрь - так сюда. В августе белые. Белые обалденные. И других грибов много, но белые - с ума сойти!
- Много? - спросил шофер, не отрываясь от дороги.
- За день ведро спокойно наберешь… правей, Петь, правей. Там низина… вот… а в сентябре - опята. Правда, не здесь, а подальше немного. Пройти отсюда километра два.
- А мы прошлый год по Ильинке ездили, - проговорил Виктор. - В начале октября. Опята почти сошли тогда, но ничего, ведра два набрали…
Степченко рассмеялся:
- Сразу видно, Витек, - не грибник ты! Два ведра опят! Да их машинами собирать нужно! Брезент постелил в лесу и носи охапками.
- Точно, - пробормотал шофер, огибая низину с мутно-коричневой водой. - Мы, бывало, как поедем, так по два мешка набьем опят. Жена всю неделю перерабатывает.
Степченко докурил, бросил окурок в окно:
- Петь, вон возле тех березок остановимся…
Шофер подъехал к березам и заглушил мотор.
- Ну, вот и приехали, - Степченко вылез из машины, закинув руки за голову, потянулся. - Оооо… тишина-то какая…
Виктор тоже вылез и осмотрелся.
Кругом стоял ночной лес.
Виктор потрогал влажные листья молодой березы:
- А тут один березняк в основном?
- Да, - Степченко захлопнул дверцу, посмотрел на светящийся циферблат. - Полодиннадцатого. Нормально. Как раз вовремя…
Шофер откинул переднее сиденье назад, снял пиджак и, кряхтя, растянулся.
- Подремешь, Петь? - Степченко заглянул в кабину.
- Подремлю.
- Ну, давай, - Степченко выпрямился, хлопнул Виктора по плечу. - А мы пойдем потихоньку.
- Счастливо, - пробормотал шофер, устраиваясь поудобнее.
- Пошли, Витек. Там вон тропиночка.
Виктор шагнул за ним в темноту.
Под ногами зашелестела трава, захрустели сучья, влажные листья скользнули по лицу Виктора.
Степченко вынул сигареты, закурил:
- Я тут позапрошлым летом лося встретил. Идем с приятелем, а он поперек нам чешет. Здоровый, черт!
- Большой?
- Здоровый. Они, вообще-то, щас измельчали что-то, а этот - бык здоровый.
- Я под Брянском был когда, тоже видел. Правда, лосиху. И кабанов видели. Мы на уток ездили. Утром пошли, а кабан в бурте колхозном роется. Они только картошку убрали, поздняя осень.
- А он, значит, жрет ее? Здорово!
- Нас увидел, повернулся. А потом, как паровоз - деру. И сопит, прям, как танк.
- Ну, они мощные звери. Особенно осенью. Жирные. Я троих угрохал…
Переступили через поваленное дерево, вышли на более широкую тропку.
- А мне вот не приходилось, - проговорил Виктор, вглядываясь в сырую тьму поредевшего леса. - Тогда вроде и пуль-то не было. И стрелять по нему не хотелось…
- Да, с ними поосторожней надо. Если бить - так уж бить. А то один знакомый нулевкой решил по секачу пальнуть. Ранил, а тот за ним. Хорошо, друг выручил - добил пулей. А то б кишки выпустил.
- Да…
Лес кончился, по бокам дороги всплыли одинокие кусты. Слабый ветер шевелил их.
- Ну вот, - Степченко бросил сигарету. - Почти пришли.
- Действительно близко…
- А ты как думал. Я ж говорил - десять минут ходьбы…
Дорога пошла через поле.
Впереди показались серые коробки домов, мелькнул свет и послышалась музыка.
- Слышишь, раскочегариваются? - усмехнулся Степченко.
- Слышу.
- У них это на краю поселка, так что удобно… Дорогу назад найдешь?
- Найду. Здесь вроде недалеко…
- Ну, и порядок, - Степченко сплюнул. - Иди, я следом за тобой.
Виктор кивнул и пошел дальше.
Вскоре свет стал поярче - показалась вереница уличных фонарей, музыка заиграла громче, дома приблизились и обступили Виктора.
Он прошел по улице до крайнего дома и стал медленно обходить его. Музыка загремела, голос певца стал жестким, отчетливей зазвенели тарелки. Виктор обогнул дом и сразу оказался перед танцплощадкой: лучи двух прожекторов протянулись над прыгающей толпой, скрестились на музыкантах.
Танцплощадка была покрыта потрескавшимся асфальтом. Поломанный забор огораживал ее. Вместо сцены в дальнем углу забора лежали сдвинутые вместе бетонные плиты, из размозженных торцов которых торчала гнутая арматура.
Виктор купил билет в фанерной будочке, отдал контролеру и вошел в распахнутые ворота. Музыканты только что кончили играть - ударник прошелся по барабанам, а гитаристы прощально качнули грифами. Толпа расползлась по краям площадки и принялась шумно занимать лавочки. Рядом с Виктором собралась группа подростков. Они курили, шумно разговаривали, толкая друг друга.
Возле будочки послышался голос Степченко. Виктор обернулся.
Семен Палыч покупал билет:
- И мне билетик, девушка… Всего-то? Дешево. Нет, не был. Да, приезжий я, в гостях. На молодежь хочу поглядеть. Спасибо.
Он вошел в ворота, не торопясь побрел вдоль лавочек, улыбаясь и рассматривая сидящих.
К группе подростков подходили все новые и новые, она росла и вскоре Виктору пришлось потесниться - вокруг замелькали лохматые головы, какой-то парень в цветастой рубахе толкнул его и примирительно коснулся рукой:
- Извини, старик.
Виктор пошел вдоль забора. На лавках сидели девушки, ребята стояли рядом.
Всюду валялись окурки, смятые пачки из-под сигарет. Возле заставленных аппаратурой плит стояла группа девушек. Виктор подошел и встал рядом.
Музыканты взобрались на плиты, повесили на шеи электрогитары. Один из них - коренастый, с плоским загорелым лицом - приблизился к микрофону и быстро проговорил, пощипывая струны:
- Раз, два, три, раз, два, три…
Микрофон засвистел.
Одна из девушек что-то громко сказала и подруги дружно рассмеялись.
Виктор посмотрел на нее. Она была стройной, полногрудой и белокурой. Сильно подкрученные волосы рассыпались по ее плечам. На ней было зеленое платье и белые лакированные туфли.
Она опять что-то сказала, показав пальцем на музыкантов, и снова все засмеялись.
Виктор оглянулся. Рядом стоящие парни смотрели на девушку.
- Эй, Васька, давай дю папал! - крикнули из толпы музыкантам.
Коренастый гитарист кивнул своим партнерам, они взялись за гитары и посмотрели на ударника. Ударник разгладил подстриженные в кружок волосы, стукнул палочкой раз, другой. На третий они заиграли - сумбурно и оглушительно.
Виктор осторожно протиснулся между девушками и, подойдя к белокурой, протянул руку:
- Можно вас пригласить?
У нее было широкое лицо и ярко накрашенные губы. Она удивленно подняла брови, усмехнулась и шагнула к Виктору. Он взял ее за руку и вывел на середину танцплощадки.
Солист схватил микрофон и что-то запел, силясь перекричать рев динамиков.
Девушка положила руки Виктору на плечи, он обнял ее за талию.
- Вообще-то это быстрый танец, - проговорила она.
- Я быстро не умею.
- Что ж так?
- Не научили вовремя.
- Почему?
- Да вот не научили и все тут… - Виктор мельком глянул вокруг и понял, что вся танцплощадка смотрит на них. Рядом танцевали несколько пар, поодаль девушки образовали круг.
- Вас как зовут?
- Люба. А вас?
- Миша, - Виктор сильнее привлек ее к себе и, уткнувшись ртом в ее волосы, прошептал:
- Вы очень хорошая девушка, Люба.
Она отстранилась, быстро взглянула на него:
- Вы всегда так обнимаетесь?
- Нет, только в исключительных случаях.
- Вы что - приезжий? Из Щелково, наверно?
- Да, из Щелково.
Он снова попытался прижать ее, но Люба уперлась ему ладонями в плечи:
- Вы что? Вы всегда так?
- Я же говорил, Любаша, что не всегда. Просто ты мне понравилась.
- Я многим нравлюсь. И если вы так еще раз сделаете, я с вами танцевать не буду.
- Ну вот, сразу и обиделась! - Виктор на мгновенье отстранился, но потом вдруг схватил ее за талию, поднял в воздух и громко поцеловал в лоб.
Девушка вскрикнула и стала вырываться:
- Пусти, пусти, дурак!
Виктор отпустил ее. Она повернулась и быстрым шагом пошла к выходу - кудряшки подрагивали на ее поджавшихся плечах. За ней побежали подруги.
Виктор огляделся.
Со всех сторон на него смотрели лица. Смотрели, перешептываясь, накрашенные девчонки, смотрели подвыпившие парни в мешковатых пиджаках, смотрели музыканты, смотрел Степченко.
- Ну вот и совсем обиделась! - Виктор рассмеялся и неторопливо пошел вдоль лавок.
- И что, у вас все такие обидчивые? - спросил он у какой-то девушки, беря ее за локоть.
Она прыснула и нырнула в толпу подруг.
- Ну вот. Та обидчивая, а эта хохотушка. А вот вы, - Виктор обнял за плечи другую девушку. - Вы какая? Целочка наверно? Ну, сознайся, здесь все свои.
Девушка оттолкнула его:
- Черт пьяный!
Виктор обиженно развел руками:
- Ну какой же я пьяный? А? Разве я пьяный? Вы тоже думаете, что я пьяный? - он взял за руку другую девушку. Она вырвалась, а рядом стоящий парень пошел на Виктора:
- Ты чего грабли распустил? Что - здоровый что ли?
- Ну вот, - Виктор вздохнул, - и пошутить нельзя.
- Я тебе пошучу! А-ну катись отсюда! - парень толкнул Виктора.
Рядом появились еще два парня. Один из них - высокий, с некрасивым рябым лицом глухо проговорил:
- Поприехали фраера наших девок прикалывать.
Виктор снова вздохнул, махнул рукой:
- Да ну вас. Шуток не понимаете.
- Я кому говорю, вали отсюда! - не унимался парень. Он был рыжий, в темно-синем костюме.
- Да что я тебе мешаю, что ли? Чего ты разорался, дурачок?
Рыжий удивленно выпятил челюсть:
- Чтооо?
Рябой подтолкнул рыжего:
- Вломи ему, Паш. Хули он права качает.
Вокруг собралась толпа парней. Их потные, загорелые лица выжидающе смотрели.
- Пиздани ему, Паш. Он Любку Болдину подписывал.
- Ишь, фраер, развыебывался, бля…
- Чо смотришь, Пашк! Бей в лоб, делай клоуна!
- А ты, фраер, хули стоишь - гони мышцу!
- Ребята, не деритесь, - раздался за их спинами девичий голос. - Что вы все на одного? Он пошутил.
- Я вот ему пошучу, - рыжий провел языком по губам.
Виктор рассмеялся. Вокруг загалдели:
- Урой его, Пашка!
- Во, бля, и лыбится еще!
- Бей, чего стоишь?
Пашка кинулся на Виктора. Виктор отстранился и вдруг легко и страшно ударил его ногой в лицо. Рыжий полетел через голову. Стоящий рядом рябой размахнулся, но ответный удар в печень согнул его пополам. Кто-то сзади схватил Виктора за волосы, но его голова сделала странное круговое движение, рука нападающего скользнула ему на плечо и вслед за хрустом страшный крик разнесся по танцплощадке.
Толпа отшатнулась и через мгновенье бросилась на Виктора. Секунду он был накрыт мешаниной серо-коричневых спин, но вдруг выскользнул, взвился над ними. Его руки замелькали - раздались крики покалеченных, он метнулся в сторону и, проложив себе дорогу сквозь тела и лица, махнул через забор.
Толпа с ревом бросилась за ним. Затрещал забор, завизжали девки, мелькнули кулаки с отодранными штакетинами, заматерились упавшие и отстающие.
Виктор обогнул дом и побежал по улице.
Толпа неслась за ним.