- Ничего. Марья три ведра принесла. Посолили.
Слева в окружении кустарника показался расщепленный молнией дуб. Расколотый вдоль ствол белел среди сумрачной зелени.
- Смотри, как его, - кивнул головой Сергей.
- Да. И вроде б не на отшибе стоял-то.
- А тот вон такой же. Чего ж в этот ударила…
- Богу, стало быть, видней.
Сергей рассмеялся.
- Чего смеешься? У нас вон в пятьдесят восьмом шли через поле с сенокоса четверо, все вилы да косы на плечах несли. А одна баба без ничего шла, горшок из-под каши несла. Гром и ударил в нее. А она без железа, да ростом пониже. Стало быть, за грехи с ней рассчитаться положил…
- Случайность, - пробормотал Сергей.
- Случайностей не бывает, - уверенно перебил его егерь.
Лес кончился, меж стволов показалась широкая, залитая солнцем просека.
Кузьма Егорыч повернулся к Сергею и поднял палец:
- Ну, теперь тихо. А то услышит, и пиши пропало.
- Как пойдем? - шепнул Сергей, снимая с плеча ружье.
- Воон там по кустам переберемся…
Егерь снял с плеча свою двустволку, взвел курки и, сунув приклад подмышку, опустив ствол вниз, пошел через просеку. Сергей двинулся чуть погодя. Просека была широкой. Массивные пни успели порасти кустами и папоротником, высокая трава стояла стеной по всей просеке. Егерь осторожно обходил пни, перешагивал через поваленные стволы. Сергей старался не отставать. На середине просеки из-под ног егеря поднялась тетерка и тяжело полетела. Кузьма Егорыч весело выругался, провожая ее глазами, и пошел дальше. Когда приблизились к кромке, он молча показал Сергею на высокую ель. Сергей кивнул, положил ружье на землю, снял рюкзак и стал развязывать его. Егерь стоял с ружьем наперевес, оглядываясь и прислушиваясь. Сергей достал из рюкзака веревку и маленький кассетный магнитофон. Привязав к веревке камень, он размахнулся и швырнул его в гущу веток. Камень перекинул веревку сразу через три толстые лапы и, вернувшись вниз, закачался возле головы Сергея, который быстро подхватил его, отвязал и принялся привязывать к веревке магнитофон. Закончив, он нажал клавишу и потянул свободный конец. Запевший хриплым голосом Высоцкого магнитофон стал быстро подниматься вверх. Чем выше он поднимался, раскачиваясь на натянувшейся веревке, тем громче разносился по притихшему осеннему лесу ритмичный звон гитары и проникновенно надрывающийся голос:
- А на кладбище все спокойненько, никого и нигде не видать, все культурненько, все пристойненько, исключительная благодать!
Магнитофон скрылся в густой хвое, помолчал и снова запел:
- Перррвача купил и сладкой косхалвы, пива рррижского и керррченскую сельдь, и поехал в Белые Столбы на бррратана да на психов посмотррреть…
Сергей торопливо прикрутил веревку к стволу ели, поднял ружье и опустился на корточки, сдвинув большим пальцем пластинку предохранителя.
- А вот у псиихов жииизнь, так бы жииил любооой, хочешь - спать ложииись, хочешь - песни пооой! - неслось из ели.
Егерь напряженно смотрел в глубь леса.
Магнитофон спел песню про психов и начал новую - про того парня, который не стрелял.
Егерь с Сергеем по-прежнему неподвижно ждали.
Над просекой пролетели две утки.
Лесное эхо гулко путало слова, возвращая их обратно.
Сергей опустился для удобства на колени.
- Немецкий снайперррр дострррелил меняяя, убив тогоооо, которррый не стрррелял! - пропел Высоцкий и смолк.
Из ели послышался его приглушенный разговор, потом смех немногочисленной публики.
Егерь сильнее наклонился вперед и вдруг замахал рукой, показывая ружье. Высоцкий неторопливо настраивал гитару. Сергей разглядел между деревьями приземистую фигуру, поймал ее на планку ружья.
- Ты што! Ты што! - отчаянно зашептал егерь, прячась за куст. - Далеко! Подпусти поближе, поранишь ведь, уйдет!
Сергей облизал пересохшие губы и опустил стволы.
Высоцкий резко ударил по струнам:
- Лукоморья больше нет, а дубооов пррростыл и след, дуб годится на паррркет, так ведь - нееет! Выходииили из избыыы здоровенннныя жлобыыы, поррубииили все дубыыы на гррробыыы!
Приземистая фигура побежала к ели, треща валежником.
Сергей поднял ружье, прицелился, сдерживая дрожь потных рук, и выстрелил быстрым дуплетом.
Грохот заглушил льющуюся из хвои песню.
Темная фигура повалилась, потом зашевелилась, силясь подняться. Пока Сергей лихорадочно перезаряжал, егерь привстал из-за куста и отвесил дважды из своей тулки.
Шевеленье прекратилось.
- А ты уймииись, уймииись, тоскааа, у меня в гррруди! Это только прррисказкааа - скаааазка впередиии! - протяжно пел Высоцкий.
Вглядываясь сквозь пороховой дым, Сергей снова поднял ружье, но егерь замахал рукой:
- Хватит, чего в мертвяка пулять. Идем смотреть…
Они осторожно пошли, держа ружья наготове.
Он лежал метрах в тридцати, раскинув руки, уткнувшись головой в небольшой муравейник.
Егерь приблизился первым и ткнул его сапогом в ватный бок. Труп не шевелился.
Сергей тюкнул сапогом окровавленную голову. Она безвольно откачнулась набок, показав ухо с приросшей к щеке мочкой. По уху ползали возбужденные муравьи.
Сергей положил ружье рядом и быстро вытащил из кожаных ножен висящий на поясе нож.
Егерь взял труп за руку и перевернул на спину.
Лицо было залито кровью, в которой копошились влипшие муравьи. Ватник был распахнут, на голой груди виднелись кровавые метки картечин.
Сергей с силой вонзил нож в коричневый сосок, выпрямился и вытер вспотевший лоб тыльной стороной ладони.
Изо рта трупа хлынула кровь.
- Здоровый, - улыбаясь, пробормотал егерь и, вытащив из кармана свой складной нож, стал умело срезать с мертвеца одежду. Сергей молча разглядывал убитого.
- Там взапрравду есть и коот, как напрраво - так поееет, а налево - так загнееет анекдооот…
- Надо б снять, Сереж, - поднял голову егерь.
Сергей кивнул и пошел к ели.
- Вот где его зацепило… во продырявило как… - бормотал егерь, обнажая окровавленный живот трупа. Сергей подошел к дереву, развязал узел и осторожно спустил магнитофон.
- Это только пррисказкааа - скааазка впередиии! - успел пропеть Высоцкий и смолк, прерванный щелчком клавиши.
Сергей смотал веревку и вместе с магнитофоном убрал в рюкзак. Егерь тем временем ловко отрезал голову, откатил сапогом и выпрямился, тяжело дыша:
- Пущай кровь сойдет, тогда распластаем…
Сергей вернулся, сел на корточки перед трупом:
- Как быстро мы его, а, Егорыч. И не верится даже…
- Ты попал, а я добил! - засмеялся егерь. - Стало быть, не вконец ослеп еще.
- Молодец.
- И шел-то, сволочь, из самой гущины.
- Да, шел неудобно.
- Но ты здорово дал ему! Все пузо так просеял!
- А в голову ты, наверное, попал…
- Ага. У меня оно выше берет… Надо б от муравьев отволочь, а то облепят…
- Давай под дуб оттянем…
Они взяли труп за ноги и поволокли.
Голова осталась лежать возле муравейника. Егерь вернулся, ухватил ее за ухо и перенес под дуб.
Из шеи трупа текла кровь.
Сергей достал флягу с коньяком, отхлебнул и передал Кузьме Егорычу.
Тот вытер липкие пальцы о брюки, бережно принял флягу, отпил:
- Крепкая…
Сергей рассматривал труп:
- А широкий тип. Плечи вон какие мощные.
Егерь отпил еще и вернул ему флягу:
- Здоровяк… Ну ладно, давай свежевать…
Он быстро вспорол живот, вырезал сердце и, отодвинув лиловатые кишки, стал вырезать печень:
- И тут ему попало…
Сергей улыбнулся, посмотрел вверх.
Еле видный коршун, слабо шевеля крыльями, парил над лесом.
- А печеночку мы щас и пожарить можем, - бормотал Кузьма Егорыч, копаясь в кишках.
- Точно, - отозвался Сергей, - на углях.
- Да и на палочке можно. Свежатину, знаешь, как хорошо…
- Знаю, - улыбнулся Сергей и снова поднес флягу к губам. - Ну, с полем тебя, Егорыч.
- С полем, с полем, Сереж…
Лошадиный Суп
Анне и Марии
Как началось? Просто, как и все неизбежное:
Тысяча девятьсот восьмидесятый год, июль, поезд Симферополь - Москва, 14.35, переполненный вагон-ресторан, пятна томатного соуса на перекрахмаленной скатерти, забытые кем-то спички "Львiв", сигаретный пепел, позвякивание бутылки "Нарзана" в металлическом кольце у окна, колеблющаяся занавеска, гиперболоиды густых солнечных лучей, Олино предплечье со следами облезающего загара, полинявший Володин батник, Виткино джинсовое платье с двумя вышитыми маковыми головками.
- Только, пожалуйста, ребятки, не рассиживайтесь, - зашелестел замусоленной книжкой официант, - у меня очередища до самой Москвы.
- А что у вас… - начал Володя, но лягушачьи губы официанта опередили:
- Салатов уже нет, солянки нет, есть харчо, судачок с пюре и бифштекс с яичком.
- А пива нет?
- Есть! - тряхнул взмокшей челкой официант. - Два, три?
- Четыре, - расслабился Володя. - И всем по бифштексу.
- Мороженое есть? - надела черные очки Витка.
- Нет… - Официант чиркнул карандашом в книжке и вывернулся жирным тюленьим телом к сдерживающей очередь буфетчице. - Любань, еще одного!
- Может, не на-а-до? Ведь нам так ую-ю-тно! - пропела Оля, закуривая последнюю сигарету, но по проходу уже шел шоколадный от загара мужчина в белых брюках и голубой рубашке.
- Здравствуйте, - улыбнулся он всем троим сразу, садясь и быстро заглядывая в глаза.
Он был никакой, без возраста, с плешивой головой.
"Ветеринар", - обозначил его Володя, забирая сигарету у Оли.
"Дынин", - вспомнила Оля персонажа фильма "Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен".
"Холостяцкий притырок на пути с курорта", - скривила красивые губы Витка.
Официант, бормоча что-то, вспомнил про него, повернулся, но плешивый протянул ему трёшку:
- Мне ничего, пожалуйста.
Официант взял деньги, непонимающе нахмурился:
- Ну, а…
- Ничего, ничего… - тряхнул незнакомец пальцами с обгрызенными ногтями. - Я просто посижу… немного.
- Ну, а… Попить? Пивка? "Псоу"? Коньячок "Арарат"…
- Ничего, ничего.
Официант молча уплыл на кухню.
"Ветеринар, но с припиздью, - покосился на незнакомца Володя. - Наверно, сибирский валенок. Зиму тихо горбатился, летом поехал на юга мошной трясти".
"От жены из купе сбежал. - Оля забрала сигарету у Володи, затянулась. - Дал бы лучше нам три рубля. Володька последнюю пятерку щас просадит, приедем, в доме шаром покати, предки в санатории, неделю жить еще, ужас…"
"Окрезел чувачок на юге, вот и мучается дурью. - Витка посмотрела в окно. - И почему у таких козлов всегда много денег?"
Поезд полз по знойной Украине.
- Что-то как-то в этом году совсем уж лето жаркое, - заговорил плешивый, норовя заглянуть троим в глаза. - Неужели и в столице нашей родины такая температурная катастрофа?
- Понятия не имеем, - ответила за всех Витка, брезгливо глянув на его ноги.
- Вы где отдыхали? - улыбался мелкими нечистыми зубами плешивый.
"В пизде!" - ответил про себя Володя, а вслух произнес:
- Знаете, мы перегрелись и спать хотим. А когда мы хотим спать, то мы всегда хотим есть и совсем не хотим разговаривать.
- Сиеста, значит? - заискивающе прищурился плешивый.
- Сиеста. - Володя погасил окурок, вспомнив так и не дочитанный им роман с аналогичным названием.
- А у меня наоборот, - пригнулся к столу незнакомец, словно обреченный к плахе. - Как только перегреюсь - сразу такая бодрость появляется, такая сила в теле, что вот, представьте себе, если бы сейчас вот здесь в полу вот этого самого вагона было вделано такое вот большое стальное кольцо, которое…
Вдруг он осекся на полуслове и оцепенел, словно укушенный змеей. Официант поставил на стол три тарелки с пережаренными кусками мяса, обрамленными заскорузлыми палочками картофеля "фри", перьями укропа, вялым зеленым горошком и тремя жареными яйцами. Яйца, правда, не были пережарены, не растеклись и выглядели довольно аппетитно. Из двух карманов нечистого белого халата официант выудил четыре бутылки холодного симферопольского пива, громко поставил, открыл и уплыл дальше.
"Слава труду! - Володя облегченно взялся за не успевшую вспотеть бутылку. - Сейчас бы он нам проел плешь с этим кольцом в полу…"
Пиво потекло, зашипело в стаканах. Трое взяли стаканы и отпили: Володя - жадно, залпом, до ломоты в зубах, Витка - не торопясь, с удовольствием, Оля - как всегда, хладнокровно, так как заставить внутренне затрепетать ее могло только полусладкое шампанское.
Забыв про замолчавшего соседа, трое набросились на еду. Не ели ничего они с самого утра, а вчера после отправления поезда и до глубокой ночи выпили в купе пять бутылок "Мукузани" и залакировали одинокой четвертинкой "Русской" местного разлива, что сегодня сказывалось на настроении.
Ели, как и пили, по-разному.
Володя, густо посолив и поперчив яйцо, подцепил его на вилку, отправил в рот целиком, и, проглатывая, запил пивом; затем, нанизав на вилку три палочки картошки, воткнул ее в жесткое мясо, отрезал приличный кусок, положил на него ножом пять горошин, отправил всю конструкцию в рот, запихнул вслед кусочек белого хлеба и стал жевать, глядя на ползущие за окном провода и думая о том, что бы было, если б Брайен Ферри и Брайен Ино вдруг взяли да и объединились в группу.
"Назвали бы ее как-нибудь странно, - с удовольствием пережевывал он до слез в глазах. - Например: "BB". Или - "Rose of Blue". Или просто: "Miracle № 7"".
Витка положила яйцо на мясо, нервно раздавила его вилкой, проткнула картошку, обмакнула в яйцо, отправила в рот, отрезала кусочек мяса, обмакнула в яйцо, отправила в рот, запила, отломила черного хлеба, обмакнула в яйцо, отправила в рот и, жуя, стала быстро протыкать непослушные горошины и совать в пожелтевшие от яйца губы. Она смотрела на серебряный перстень на безымянном пальце левой руки у плешивого.
"С намеком чувачок: вроде холост-разведен, а бывшее обручальное мне на фиг не нужно. Интересно, подклеил он кого-нибудь в Крыму? Какую-нибудь тетю Клаву из санаторной столовки. Или, нет, может, мать-одиночку, еврейскую толстожопую мамашу. Он ей за черешней стоял, а она ему на диком пляже втихаря давала".
Оля ела спокойно, отрезая мясо, запивая каждый кусочек пивом, отщипывая белого хлеба и совсем игнорируя гарнир. Взгляд ее рассеянно плавал в тарелке.
"Интересно, пройдет после пива голова? Зарекалась пить водку эту противную, а Вовик готов пить все подряд. Надо Наташке сразу позвонить, интересно, отксерила она ноты? Если - нет, я ей Бартока принципиально не верну. Ее просить - безнадежное дело. А если ей что понадобится - вынь да положь, как тогда с ансамблем… Господи, почему он так смотрит?"
Оля перестала жевать.
Плешивый смотрел на нее безумными водянистыми зеленовато-голубыми глазами. Лицо его было не то что смертельно бледным, а совсем чудовищным, словно перед ним происходило что-то страшное, противное естеству этого человека.
"Опрокинутое лицо", - вспомнила Оля, кладя нож и вилку на край тарелки.
- Почему вы… так смотрите?
Витка и Володя тоже перестали есть и уставились на плешивого. По его лицу прошла судорога, он вздрогнул всем телом и заморгал, взявшись за виски.
- Извините… я… это…
Поезд въехал на мост, с грохотом замелькали стальные опоры, пахнуло гарью.
Незнакомец энергично потер свои бледные щеки, потом полез в нагрудный карман рубашки, достал бумажку и молча протянул Володе. Это была справка об освобождении из исправительно-трудовой колонии, выданная Бурмистрову Борису Ильичу. Оля и Витка заглянули в бумажку.
- Семь лет, ребята. Семь лет. И всего-то за какой-то мешок лимонной кислоты, - произнес плешивый и забрал справку. - Вы извините, я ничего не хочу нарушать… вмешиваться… и так далее. Просто у меня есть одна огромная просьба. Очень большая.
- Деньги нужны? - спросил Володя, сообразив, что трешка официанту - всего лишь трюк, рассчитанный на внешний эффект.
- Ну что вы! - усмехнулся Бурмистров, доставая из брюк толстенный кожаный бумажник и бросая его на стол. - Денег у меня куры не клюют.
Молодые люди молча посмотрели на портмоне с торчащими торцами многочисленных купюр.
- Деньги вообще это… так… - незнакомец нервно махнул рукой, - роли не играет. А просьба. Ну… не знаю. Давайте, я вам по порядку расскажу.
"Не даст поесть", - тоскливо посмотрел на половину бифштекса Володя.
"Странный чувак", - пригубила пиво Витка.
"Уголовник. Надо же!" - недоверчиво смотрела Оля.
Бурмистров убрал бумажник, потер маленький подбородок.
- Ну, обстоятельства дела, это опустим, не очень интересно. Одно скажу: я по профессии конструктор, а по призванию - коммерсант. Но времена мутные, какой уж тут бизнес. Да. И вот семь лет припаяли. Два месяца, как освободился. Зона наша Богом забытая, в Казахстане. Не наша, простите! - мелко засмеялся он. - Ихняя, ихняя. Вот. Ну и я, человек с двумя высшими образованиями, работал на кирпичном заводе. Не только, правда, но в основном - лепил кирпичи. Вот. И уже потом, ближе к освобождению попал на блатное место, на кухню. А в этой зоне, будь она неладна, одно плохо - слишком маленькая. Всего двести два человека. Ну и она нужна-то особо никому. Сидят там за экономические преступления средней тяжести, так сказать. Срока большие. Люди серьезные, спокойные. Не беспредельничают, не чифирят, в побеги не уходят. И снабжение - отвратительное. Ну и, в общем, за эти семь лет каждый день я ел одно и то же - похлебку из конины. Лошадиный суп, как мы называли. Там рядом большой конный завод, ну и выбракованных лошадей - к нам в котел.
Он усмехнулся и посмотрел в окно.
- А что… в этом супе еще было? - спросила Витка.
- Пшено, рис или мука, - улыбаясь, заговорил Бурмистров. - Когда что. Но - конина, главный, так сказать, субпродукт, была всегда. Ежедневно. Каждый день наш лагерек съедал целую лошадь.
- Где же они столько лошадей взяли? - спросил Володя.
- Чего-чего, а лошадей в Казахстане полным-полно. Больше, чем в Москве! - засмеялся Бурмистров, и Витка с Олей улыбнулись.
- А это не вредно - каждый день конину? - спросил Володя.
- Нет. Конское мясо - самое здоровое. Полезнее свинины и говядины.
- И вы все эти семь лет ели одно и то же? - Оля разглядывала его беспокойный лоб с тонущими в загаре веснушками.
- Трудно поверить? - заглянул он ей в глаза.
- Трудно, - серьезно произнесла она.
- Мне тоже - трудно. Но вот… - он развел руками, - семь лет как не бывало, два конных полка съедены, а я живой!
- Но это ж жутко муторно - каждый день одно и то же! - покачала головой Витка. - Если бы мне вот этот бифштекс каждый день пихали - я бы с ума съехала.
- Ну, у меня за эти годы разные состояния были, разные… - покачал головой Бурмистров. - Поначалу ел все, потом не мог мясо есть, выбрасывал, хлебал одну юшку, потом наоборот - стал мясо всухую есть, с хлебом. Потом вообще как-то плюнул и молотил все подряд, а под конец… это трудно объяснить.
Он задумался.
"Если он не врет - это в умат", - налил себе пива Володя.