VI
В Бюиссоне Людо теперь жил как в гостинице: никому ни в чем не отчитываясь и сожалея о своих прежних обязанностях, которые выполнял по четвергам. Иногда он случайно встречался с матерью, и она сухо, словно соседа по лестничной площадке, приветствовала его. По воскресеньям он уже не ходил на мессу, однако нередко после обеда заходил в церковь, присаживался на скамью и дремал. Татав втюрился в местную крестьяночку и, надушившись, уходил на целый день. С полудня Людо оставался один. Он слонялся по дому, извлекал немыслимые звуки из фисгармонии, затем брал несколько яблок и отправлялся бродить по берегу океана.
Не обращая внимания на колючую проволоку и предупредительные знаки с черепами, он прогуливался по пристани - гигантскому сооружению, включавшему в себя общественный коллектор, выбрасывающий далеко в море канализационные воды. Нередко он ложился и засыпал в тени огромной, покрытой битумом трубы, которую решил обследовать до самого конца.
Он редко спускался на пляж; его отпугивали распластанные купальщики, завладевшие прибрежной полосой, по которой он расхаживал зимой как единоличный хозяин. Он предпочитал безлюдные опасные места, закрытые для публики; любил лежать, не раздеваясь, в залитых солнцем ложбинах, где голова находится на уровне распушенных сердитым ветром песчаных гребней, дожидаться прилива, превращавшего песок в топкую зыбь, и уходишь лишь тогда, когда возникала нешуточная опасность быть затянутым в песчаную ловушку. Он расхаживал вдоль берега, чертил палкой на песке огромные рисунки, которые затем слизывали языки прибоя. Тогда он поднимался выше и снова рисовал, обескураженный настойчивостью, с которой прибывающее море набрасывалось на его фрески. Скитаясь так, без видимой цели, забыв о времени и о палящем солнце, он жевал сухие водоросли, время от времени подбирал осколок раковины, представлял, как из–за ближайшего холма вдруг[ появляется Николь, разговаривал с морем на каком–то тарабарском языке или же что есть духу бросался бежать; иногда он забредал на стрельбище и. оказавшись среди торчащих мишеней, слышал, как свистят пули, и даже видел вдали целящихся в его сторону солдат. Это для его же пользы сказала она… его надо лечить пока не поздно… он несчастен потому что все делает наоборот он чокнутый… когда он моет посуду у него тарелки бьются… неправда я разбил только одну тарелку и та была треснутая… неизвестно где он ходит целыми днями из-за него у нас могут быть неприятности он сам видит что он не такой как мы… мама говорит что он сам упал… и я не хочу чтобы у меня родился ребенок когда в доме живет псих он должен жить где-нибудь в другом месте… но я не хочу жить в другом месте и я не чокнутый. Он возвращался, когда солнце клонилось к западу, и ему казалось, что он шагает в полном одиночестве.
Однажды утром, ближе к полудню, в небольшой бухте близ причала Людо нашел утонувшего купальщика, выброшенного приливом на песок. Это был молодой загорелый мужчина. На нем были зеленые плавки, на пальце - обручальное кольцо, на запястье - часы с еще двигавшейся секундной стрелкой. Людо присел возле утопленника, левый глаз которого был широко открыт, провел ладонью по его руке, теплой от высоко стоявшего солнца. Человека принесло море, море его и унесет. Море - это его иглу, его убежище, он просто потерялся. Увидев, как мухи облепили побагровевшие губы мужчины, Людо оттащил его подальше в море и, удовлетворенный, стал смотреть, как покачивающийся труп относит волной. О своей находке он никому не рассказал.
*
- Эй, помоги–ка мне! Никак не могу закатить мопед. Хоть убей, не хочет ехать прямо, приходится направлять.
Опускался вечер; в сумраке Людо встретил до полусмерти пьяного Татава, нетвердо стоявшего у ворот.
- Сволочная девка!.. Говорит, я–де не путаюсь с жирными. Л я, мол, жирный. И некрасивый. Весь шнобель в прыщах. И кто говорит? Страшила Берту! По–моему, уродина и толстяк могли бы поладить.
- Я тоже некрасивый. И потом… я вроде того… с приветом.
- А еще ты жид!
- Да ну, - ответил Людо, не знавший такого слова.
- Да–да, настоящая жидовская морда, да к тому же настоящий фриц! Уж не помню, то ли фриц обязательно жид, то ли жид не бывает фрицем, но уж точно, что ты настоящий мудак и придурок.
- Настоящий жидовский мудак, - шепотом повторил Людо. с удовольствием вслушиваясь в новые слова.
- Ну и каково?
Людо посмотрел на него с удивлением.
- Да–да, каково быть жидом? Правда, что вам член обрезают?
- Да нет, неправда.
- Спорим, он у тебя короткий. Правда, мне наплевать, все равно я толстый.
- Бывают потолще тебя. И потом, ты не такой толстый, как раньше.
- Не утруждайся, - усмехнулся Татав, разлегшись на лужайке. - Я прекрасно вижу все свое сало, все окорока. Это болезнь такая. Я произвожу воду. Мои вздутия - это вода. Зови меня оазисом. Господин Оазис. Черт, если так будет продолжаться, на мне вырастет пальма. Я совсем не как Иисус. Наоборот, я пью вино и превращаю его в воду. А где твоя мамаша?
- Не знаю.
- Все у своих стариков. Впрочем, я не верю. Когда папаша подвозит ее вечером на тачке, мне смешно. Ну ладно, пошли. Проверим ее.
- Кого?
- Да не твою мамашу, чудило. Проверим канаву. Мадемуазель Канаву. Все спокойно, никого нет, отец в церкви вместе с хором.
- Не хочу.
- Да хочешь! А еще давай–ка выпьем, ты мало пьешь для своего возраста.
- Мне тринадцать лет. - гордо ответил Людо. - У меня рост метр восемьдесят.
- Здоровая дубина, только и всего, - сказал Татав, который был на десять сантиметров ниже.
Они прошли через весь дом. Людо поддерживал Татава, которому вздумалось заглянуть в винный погреб; там, опрокинув несколько бутылок, он наугад взял штоф банановой водки. Они вышли через кухню, прошли вдоль закрытых мастерских, при этом Татав то и дело колотил в их стены ногами:
- Чертовы мастерские, могли бы построить их в другом месте!
Матовый полумрак окутывал окрестности, и до звезд, казалось, было подать рукой. Они вышли к пустоши, поросшей буйной крапивой.
- Приехали, - объявил Татав, зажимая нос.
Среди травы можно было различить прямоугольный деревянный щит наподобие люка, а посреди него - крышку от компостного бака. Татав приподнял крышку, и из ямы резко потянуло вонью. Затем, стоя на люке, он взял бутылку и принялся пить прямо из горлышка.
- Теперь твоя очередь.
Первый же глоток привел Людо в необычное состояние. Запрокинув голову, он увидел, как мир закружился в бешеном вихре, и почувствовал, что падает в какую–то гигантскую бутыль, наполненную густыми чернилами, в которых безнадежно тонет его память.
Татав, откинув крышку, гарцевал вокруг ямы.
- Куда же оно подевалось? Не вижу, помоги–ка мне. Наклонившись вперед и опираясь на колени, он вглядывался в черную бездну. Вокруг летали здоровенные мухи, привлеченные зловонными испарениями.
- Чего ты не видишь?
- Привидения!.. В хорошую погоду его можно увидеть.
- А что такое привидение?
- Стой, кажется, это оно, смотри!
В тот же миг Татав крепко схватил Людо и притянул его к краю ямы, собираясь туда столкнуть. Испугавшись, Людо рванулся прочь от края, но поскользнулся и, пытаясь подняться, задел Татава. и тот, не удержавшись, с громким воплем покатился вниз.
- Татав. Татав, ты жив?
- Вытащи меня отсюда. Людо, вытащи скорее…
Людо лег на живот и протянул руку. Он почти достал до руки неудачливого шутника, едва различимого посреди черной ямы.
- Я сейчас, только схожу за палкой.
- Не бросай меня, Людо. Помоги мне вылезти, не уходи!
Преследуемый криками Татава, Людо добежал до мастерских. Ни одной палки. Он вспомнил, что Мишо запер их на ключ, ругаясь, что ему надоело видеть, как его сын изображает из себя ассенизатора. Это он виноват… опять он… это он его убил… мама говорит что он упал сам. Людо добежал до ярко освещенного дома. Никого. Он не замечал, что натыкается на мебель, что задел и разбил вазу, стоявшую у него на пути. Когда он снова выбежал во двор, крики Татава прекратились. Охваченный ужасом, Людо со всех ног бросился к яме.
- Татав, Татав, ты здесь?
Он стоял над самой ямой. Из нее доносилось только жужжание мух. Нужно было найти Мишо. В растерянности Людо вышел на дорогу. Алкоголь и тревога притупили его сознание. Он бросился направо, поскольку единственное смутное воспоминание подсказывало ему, что церковь расположена справа от виллы, да, справа, а дальше начинается Пейлак, а еще дальше - дюны и море, а потом… но как вспомнить, когда кругом столько звезд?
Помещение церкви, где заседало благотворительное общество, предстало перед ним в смешении огней и рева фисгармонии. Наголо стриженные мальчики из церковного хора, девочки из хорового кружка, священник и Мишо, гордо восседавший за фисгармонией, как пилот за штурвалом самолета, увидели, как в их собрание ворвался испуганный до полусмерти высокий и нескладный подросток и, не глядя на присутствующих, устремив неподвижный взгляд на сводчатый потолок, где раскачивались в такт музыке бумажные ангелочки, оставшиеся с прошлого Рождества, завопил: "Татав… Татав провалился в сточную яму!"
Пожарные из Бордо прибыли только через двадцать минут. За это время Мишо уже достал своего сына из ямы с помощью лестницы и новенького автокрана, который был выставлен у него для демонстрации. Лежа на траве, дрожащий, совершенно голый, Татав медленно приходил в сознание после обморока, вызванного ушибом и зловонными испарениями.
Едва придя в себя, он принялся уверять, что это Людо наверняка столкнул его в яму и что рано или поздно он ему отомстит.
Капралу полиции, прибывшему для составления протокола, Николь так усердно строила глазки, что тот возбужденно заговорил:
- Можно только посочувствовать вашей милой супруге, господин Боссар! Ведь могут случиться и другие неприятности, вам нужно отдать пацана в лечебницу…
Полицейский устроил Людо допрос с пристрастием. Паренек рассказал, что пил банановую водку с привидением и что привидение толкнуло Татава.
Наутро пострадавший предпринял слабую попытку отказаться от своих обвинений, жалуясь, что это Николь сбила всех с толку, хотя сама ничего не видела.
- Так ты говорил или нет, что он тебя толкнул?
- В темноте не разберешь…
- Ты просто не хочешь, чтобы его наказали!
- Брось, - вступился Мишо, - в конце концов, ничего страшного не произошло.
- А тебе надо, чтобы случилась трагедия! Вот уж тогда всем достанется! И тебе, и ему - всем! Вот что бывает, когда в доме псих!
В конце концов механик и сам задумался. А что, если парень и в самом деле опасен?.. Что, если он действительно чокнутый и его надо изолировать?…
Людо посадили на хлеб и воду, но Татав потихоньку подкармливал его, принося то остатки обеда, то старый гранулированный корм для кроликов, который наказанный принимал за печенье.
*
В последующие дни Николь дулась.
- Все просто. - говорила она Мишо. - Тебе только нужно принять решение насчет этого психа. Ты же мужчина.
- Какое решение?
- Ты сам прекрасно знаешь. Ты же обещал.
По воскресеньям за завтраком семья собиралась за столом. Несмотря на усилия Мишо, напряженность возрастала.
Людо теперь работал на уборке урожая. Вот уже десять дней, как он спал на сеновале, вязал копны, таскал мешки с зерном, а однажды одним прыжком поймал зайца. Одна молодая сезонная работница - студентка юридического факультета, - приходившая каждый вечер якобы для того, чтобы помериться с ним в силе рук, пыталась заигрывать с ним, но он этого не понял. Людо было тринадцать лет. Он был крепким парнем, закаленным морскими ветрами. Благодаря работе в поле и по хозяйству, у него сформировалась атлетическая фигура. Его широкая, как у пловца, спина была, однако, немного сутуловатой, как если бы он стеснялся дышать. Длинные мускулистые ноги ступали с кошачьим проворством. Мощные грудь и шея излучали дикую силу, плохо сочетавшуюся с его омраченными тревогой чертами, беспокойными складками губ, трагическим взглядом глаз цвета океана. Щеки и подбородок его все еще оставались гладкими к великой радости Татава, атаковавшего бритвой свой едва заметный пушок.
Николь получила водительские права с первой попытки. Поскольку местный мясник ездил на "мерседесе", она пожелала купить белую "Флориду" с откидным верхом, кожаными сиденьями, прикуривателем и радиоприемником. После обеда она уезжала в Пейлак, сбегая от Мишо с его фисгармонией, от Татава и Людо, которого она нагружала все новыми работами по хозяйству.
- А, это ты, - говорила госпожа Бланшар.
Мать и дочь устраивались в комнате позади лавки и до самого вечера пили кофе с молоком. Не то, чтобы их мучила жажда, скорее, они топили горечь и создавали видимость некоей близости.
- Да, надо признать, не повезло тебе. Сначала история с этим… а теперь идиот ребенок. А ведь это не от нас. У нас в роду идиотов нет. Ах. ты и в самом деле невезучая… Послушай… отец будет рад, если ты поужинаешь с нами.
Госпожа Бланшар готовила суп. Николь шла в свою комнату и с бьющимся сердцем смотрела в сторону чердака, куда она так и не решалась подняться. Один раз. всего один раз, испытывая какое–то болезненное наслаждение, она зашла туда. То было проклятое место, целиком преданное забвению. Запах остался прежним. Запах дохлой собаки, смешанный с запахом плесени. В щель между рамой и створкой окна сквозил ветер. Зеленоватый налет запорошил, будто снегом, беспорядочно разбросанные вещи последнего обитателя чердака. Одежда бесформенной массой лежала прямо перед открытым шкафом. Наблюдательный пункт из прогнившей мешковины, словно привидение, по–прежнему свешивался со стропил. Убогая утварь, таз, детская коляска, стенной шкаф, долгие годы страха, все воспоминания проклятого детства - все было здесь, живое и злобное, все, что смешало ей карты в игре с судьбой, все, что ее погубило.
Охваченная этими слишком живыми воспоминаниями, Николь ждала, когда рассеются видения, смолкнут крики, когда перестанет саднить душевная рана, когда схлынет стыд - но стыд не утихал, он, подобно язвительным укорам совести, будил ее по ночам и вот уже тринадцать лет, как если и ослабевал, то лишь для того, чтобы овладеть ею с новой силой.
Ничего не объясняя, Николь села в машину и едва не врезалась в пекарню, когда выруливала за ворота. Она торопилась вернуться как можно скорее в Бюиссоне. Сына дома не оказалось. Она достала початую бутылку сотерна, выпила стаканчик, затем другой и, допив ее до конца, спустилась в сад. Людо она нашла в его иглу.
- Выходи. Немного проедемся.
Людо впервые сел с ней в машину. Выезжая на дорогу, Николь задела каменные столбы ворот. На полной скорости они понеслись по шоссе, ведущему к Пейлаку, потом по береговой дороге вдоль пляжей, проехали мимо маленького порта, промелькнувшего за песчаной косой, почти не сбавляя скорости пересекли деревню, выехали к дюнам и покатили по холмистой пустынной местности, заканчивающейся крутым каменистым спуском. Перед самым обрывом Николь резко затормозила. У нее перехватило дыхание.
- Выходи.
Людо подошел к краю пропасти. Мать следовала за ним, зябко скрестив руки. Внизу, под ними, высокие волны с шумом ударяли о скалы.
- Ты был здесь когда–нибудь?
- Нет. - ответил он.
- Раньше здесь была только одна дорога для машин. Как, впрочем, и для пешеходов. Но они приходили сюда нечасто.
Людо стоял молча и щурился. Прямо в лицо ему били лучи садящегося за горизонт солнца.
- Это место было не очень спокойным, здесь устраивались ярмарки… Но люди чаще всего приходили сюда, чтобы посмотреть на маяки. Сейчас они пока не горят, мы приехали слишком рано… Вон там - Кордуан… А рядом - Сен–Пьер… Когда видимость хорошая, можно разглядеть спасательный буй…
- А там, что это? - вдруг спросил Людо, показывая вправо на ограду из нескольких рядов проволоки, туго натянутой между частыми столбиками, терявшимися в туманной дали.
Николь не отвечала.
- Что это? - не унимался Людо. Николь вздохнула с видимым раздражением.
- Военная база, неужели не видно!..
- Там даже есть французский флаг, - воскликнул он, махая рукой. - И белые домики…
- Ну и что с того! - отрезала Николь хриплым голосом. - Давай, поехали. Мне холодно.
Они снова сели в машину. Николь нервно дергала рычаг скоростей, который так и не научилась плавно переключать, и раздраженно постукивала по рулю.
- Пить хочется. Давай чего–нибудь выпьем. Здесь недалеко есть кафе "Ле Шеналь"… знаешь?
- Где это?
- Около порта, в пяти минутах езды.
Они снова выехали на тянущуюся вдоль обрыва дорогу, ведущую в Пейлак.
- Удобная машина, правда?..
- А я на ферме управлял трактором…
- Как же. знаю. Ты так резко повернул, что заднее колесо опрокинуло прицеп и все зерно высыпалось в канаву.
- Неправда!
Кафе "Ле Шеналь" располагалось напротив порта на пыльной террасе, где летом собирался народ пропустить по стаканчику и потанцевать. Николь не поехала на стоянку, а поставила машину наискосок прямо у входа в кафе. Надев солнечные очки, она высадила Людо.
- Ну и жара сегодня!
Голосе ее звучал неестественно.
- Иди вперед, - приказала она.
Поравнявшись с дверью, она сунула руки в карманы своего жилета. Прячась за спиной сына, она шепотом направляла его между столиками, взвинченная и потерявшая ощущение времени от нахлынувших воспоминаний. Они прошли через большой зал, в котором столики стояли у широких окон. По танцевальной площадке медленно плыли две обнимающиеся парочки, из динамиков доносились стенания Глории Лассо. Бездельничающие юнцы курили и потягивали вино, машинально наблюдая за тем, как двое незнакомцев усаживаются за столик. Николь пребывала, казалось, в восторженном состоянии, делая заказ:
- Бокал сотерна и кружку пива…
Официантка, на вид лет шестидесяти, была сухой и смуглой, как старая индианка. В кафе раздавался звон электрического бильярда, от грохота боулинга закладывало уши. В окно виднелись возвращающиеся из плавания и спешащие к причалу суда. Подперев подбородок, Николь наблюдала за Людо. Ему было не по себе из–за ее темных очков, за которыми, казалось, не было глаз. Официантка принесла напитки.
- Пиво для тебя, - оживилась Николь. - Я знаю, ты его любишь.
Людо никогда его не пробовал. Он с трудом допил до конца горький напиток и закашлялся. Николь залпом выпила свое вино.
- А здесь все изменилось. Раньше не было никаких автоматов и всего этого шума. Можно было разговаривать, не повышая голоса. Тебе здесь нравится?
- Здесь хорошо, - рассеянно ответил Людо, слушавший песни.
- Это мать хозяина нас обслуживает. Она совсем не изменилась. Только раньше ее все боялись. Пьянчуг она выставляла вон, никто не смел и пикнуть. А меня она любила, называла "солнышко мое". Правда, я не часто заходила, разве что летом после пляжа. Мы заказывали лимонад с гранатовым сиропом. Теперь этот напиток называют "дьяболо". И родители мои ее знали. Когда здесь устраивались танцы или праздновали свадьбу, мне с Мари–Жо разрешалось станцевать один тур.
- А Мари–Жо это кто?
Николь умолкла, будто увидела призрак.
- Я о тебе забыла, - заговорила она голосом, в котором звучало разочарование, - думала, что забыла… Что–то жарко здесь.