* * *
Недавно мне понадобилась справка из домоуправления за подписью начальника конторы. Я за этим начальником гонялся целую неделю. В приемные часы его нет, он присутствует на каких-то совещаниях и конференциях, а в остальное время - нет приема. Хоть на стенку лезь с отчаяния!
В общем, получать справки в домоуправлении - это не занятие для живых людей. Тут нужны стальные нервы. И вообще, мне кажется, в домоуправлении сидят механические куклы, их заводят, и они двигаются. Но двигаются по своему замкнутому бюрократическому кругу, куда простым смертным доступа нет.
Но у меня нет нервов, и ждать я могу бесконечно. Короче говоря, наконец-то я застал начальничка. Мне неведомо, что он делал в прежней жизни, но я его сразу узнал по носу, огромному шишковатому носу, второго которого не существует. Так вот где ты укрылся, дорогой покойничек!
Через месяц мы случайно столкнулись с начальником конторы на городской конференции служащих коммунального хозяйства. Меня послали туда делегатом. Федор объяснил: "Ты у нас личность представительная, заметная фигура. Вот и заседай". Мы мило поздоровались с начальничком и завели разговор о Ближнем Востоке.
ГЛАВА 5
Я знал, что когда-нибудь меня потянет посетить старые места, эту улицу, этот дом, где прошли последние годы моей жизни.
И вот как-то вечером, в конце октября, когда выпал первый снег, я оказался на знакомой улице. И мне даже почудилось, что я просто возвращаюсь домой с работы, из главного управления.
В неоновой рекламе над угловым домом по-прежнему не горели две первые буквы, и получалось: "...рите сигареты "Прима". На углу, как и раньше, стояло несколько одиноких фигурок, этот угол всегда был местом для свиданий.
Я остановился около освещенной витрины булочной, здесь я покупал батоны за 1 рубль 35. За прилавком суетилась все та же продавщица. В воздухе танцевали снежинки и таяли под ногами пешеходов, превращаясь в грязь.
Мимо прокатил автобус, и лицо шофера показалось мне тоже знакомым. Неудивительно, я же ездил по этой линии.
Зажглись уличные фонари, толпа на тротуарах густела, все куда-то спешили, толкали друг друга, весело переговаривались или проклинали погоду, кто-то наступил мне на ногу. И все это казалось мне таким родным и привычным...
Я поднял воротник пальто, надвинул шапку на лоб и свернул в свой переулок. Но внезапно я замер. На противоположном тротуаре появился молодой человек в модном ратиновом пальто с широкими плечами. Он шел, чуть раскачиваясь, и на его узких губах я угадывал насмешливую улыбку.
Я пропустил его и последовал за ним в некотором отдалении. Я знал этого парня, жениха моей дочери. Интересно, что же ее привлекло в нем? Наверно, бойкий характер, наглая самоуверенность, плохо скрытое пренебрежение к людям старшего поколения. Он утверждал, что "предки" - мы для него тоже были "предками" - не в состоянии понять современную молодежь. Возможно, у него были достоинства. Он с отличием окончил МАИ и уже устроился в каком-то "ящике". Но я его не любил. Не любил за вызывающее поведение, меня раздражали его совиные глаза и хищный, с горбинкой нос. Я прозвал его "стервятник". Правда, ко мне он относился вежливо и с уважением, но про себя, конечно, догадывался, что я про него думаю, ведь не дурак был. И, разумеется, платил мне той же монетой. Они с Иркой хотели пожениться, но я ей сразу же сказал: "Свадьбы не будет, пока ты не закончишь институт".
Жалко, что во время похорон я не видел лица этого типа. Теперь-то мне ясно, что моя смерть была ему на руку.
У меня возникло побуждение догнать "стервятника", схватить ею за шиворот, тряхнуть...
Но ярко горят фонари и окна домов, по тротуару шастает народ. И потом, парень может не испугаться, а спокойно, полувопросом со мной поздороваться: "Здравствуйте".
И что мне отвечать, мол, впрямь здравствую? А на следующий день он расскажет своим дружкам: "Вот какую глупую шутку отколол Иркин предок!"
И потом, имею ли я право сейчас вмешиваться в личную жизнь своей дочери? И потом, вдруг они уже поженились? Мое возникновение из небытия плохой подарок для семьи. Мало ли что? Возьмут и отменят мою пенсию. А у Ирки еще нет собственной зарплаты. Ладно, пусть идет своей дорогой.
Парень исчез в подъезде, в моем подъезде. Я остановился на тротуаре напротив.
Здесь каждый камень должен был меня помнить. Мой дом нависал надо мной темной огромной глыбой. В окне моей комнаты горел свет. В другом окне приоткрыта форточка и желтая занавеска чуть сдвинута влево.
Я вспомнил последние часы своей жизни: непрекращающиеся боли в сердце, потом провал, потом лицо врача, тревожное озабоченное лицо, на котором я читаю свой приговор - конец! И я еще тогда подумал: "Вот как оно происходит". Люди почему-то уверены, что перед глазами умирающих проносится вся их жизнь! Глупости! Я видел перед собой только желтую занавеску. Я не смотрел на жену, я боялся ее испугать. Я смотрел на темное пятно на занавеске и считал минуты - одна, две... Сколько еще минут мне осталось смотреть на это пятно?
Дом, где меня любили, где когда-то проливали надо мной слезы, где должны меня вспоминать...
Снежинки планировали на карниз окна и не таяли. Снежинки опускались на мое лицо и не таяли. А что произойдет, если я сейчас поднимусь, войду в свою комнату, полистаю бумаги на столе, погляжу на свою фотографию в черной рамке на стене? Рукавом я вытер снег с лица. Еще раз взглянул на желтую занавеску за окном, на которой отпечаталась тень чьей-то головы. На один миг я сосредоточенно прислушался и облегченно улыбнулся: нет, мое сердце не билось.
Твердым шагом я пошел дальше, но внезапно остановился. Послышалась знакомая мелодия. Кто-то включил проигрыватель на полную мощность. Я обернулся - из форточки моего окна на улицу лились звуки веселой итальянской песенки: "Чао, чао, бамбино..."
* * *
На столике дымится чашка кофе и блики верхней лампы застыли в начатой бутылке коньяка. Неторопливо кружится пластинка, наполняя комнату глухими раскатами траурного марша Вагнера "Гибель богов". Я перебираю китайские фарфоровые безделушки.
Итак, я побывал в гостях у прошлого, побывал там не в своих воспоминаниях, а наяву. Прошелся по реальным улицам. Вон еще ботинки не высохли...
Грустно? Нисколько. И это самое удивительное. Мне совсем не захотелось возвращаться в жизнь. А ведь были времена, когда я был полон жажды жизни, отчаянно цеплялся за нее. Сегодня в это верится с трудом.
Когда я еще работал в райкоме комсомола и проводил коллективизацию, мне однажды приснился сон, который я навсегда запомнил.
Мы с Сашкой Пахомовым идем по лесной дороге в деревню Березки. Ветер шелестит в листве, птицы поют, солнце припекает... Словом, все как наяву. Тем более ходили мы в Березки по той же дороге много раз. Но мы почему-то останавливаемся на маленькой полянке, которая вся покрыта содранной березовой корой, а из-за сломанной березы навстречу нам выходят четверо парней. Парни загорелые, широкоплечие. Они идут на нас, как будто нас не видят, но они идут точно на нас. Когда первый поравнялся со мною, я узнал его - это был Семка, в принципе, тихий, робкий парень, сын кулака Комарова, но сейчас он казался почти в два раза выше меня. И вот дальше все куда-то исчезают, а мы остаемся с Семкой, и он мне начинает подробно рассказывать, как меня убивали:
- Ну, с тобой мы быстро покончили. При первом же ударе ты упал, мы чуть добавили, и ты уже не шевелился. Но вот Сашка оказался крепким парнем. Он дрался отчаянно, как бешеный, но мы его окружили и били со всех сторон. А наши девушки смотрели из-за кустов. Это была, наверно, забавная картинка. Он перелетал от одного к другому, он кричал, он задыхался, мы умирали со смеху. В конце концов, затих голубчик.
- Какие девушки? - спрашиваю я.
- Ну, моя сестра Марфа с подругой.
Я хорошо знал его сестру Марфу, красивую крепкую девицу. Может быть, я бы за ней всерьез и приударил, если бы она не была дочерью кулака. И вот тут меня охватили горечь и обида: значит, она смеялась, когда видела, как меня сбили, как валили Сашку, как он обливался кровью...
- Вас будут судить, - говорю я. - Вас всех арестуют и расстреляют.
- Не пойман - не вор, - отвечает Семка. - Нет свидетелей. Никто не докажет, что это мы вас убили.
- А если я пойду в милицию и все сам расскажу?
- Ты? Как ты пойдешь? Ты же мертвый.
- Ну ладно, хватит мне сказки рассказывать.
- Нет, голубчик, все правда. Сам убедишься. И все-таки это было забавно. К сожалению, ты сразу свалился. Но Сашка, тот прыгал, словно его кусали шершни. А теперь мы отсюда уматываем к моему брату в Ярославль.
Все это Семен рассказывал тихо, монотонным голосом. Я смотрю в его глаза, они светло-голубые, добрые, и чуть не вою от беспомощности.
Я не могу рассказать на суде, что это они нас убили, я не смогу отомстить ни за себя, ни за Сашку. А он ведь издевается над нами, ведь он хвастается передо мной...
- Семен, - спрашиваю я, - но почему меня? Ведь я же хотел жениться на твоей сестре.
Семен отвечает все так же спокойно и меланхолично:
- Знаешь, я лично против тебя ничего не имею, мне даже тебя было жалко, но ведь ты работаешь в райкоме комсомола, и именно ты приехал в нашу деревню на раскулачивание. Как ты сам не понимаешь, что ты несешь нам смерть?
И вот Семен исчезает, а я думаю - нет, это не может быть, я наверно жив, просто в следующий раз, когда мы пойдем в Березки, надо будет позвать на помощь милицию или надо взять с собой оружие. Но ведь мы часто ходим в Березки. Когда же нас будут ждать с засадой? Угадать трудно. А если каждый раз приходить в Березки с милицией, это глупо, и потом, нас засмеют деревенские девки.
А может, вообще мне просто никогда не ходить в Березки, придумать что-нибудь, чтобы никогда больше там не появляться... И вот большего отчаяния, страха и стыда, которые я в тот момент чувствовал, я не переживал никогда.
Когда я проснулся, когда я осознал, что это был только сон, помню, я встал, выпил воды из ведра, закурил папироску и начал хладнокровно рассуждать - почему это все мне приснилось? Вечером, перед тем как лечь, я долго думал о Марфе, даже строил волнующие планы о "свиданке" за околицей. Понятно, что Марфа появилась во сне, а за ней ее брат. Но ведь брат пришел не как сват, а как убийца. Я вспомнил, что недавно на сельском сходе в Березках я выступал с речью, громил кулаков, высмеивал богатеев. Я говорил, кажется, удачно, крестьяне смеялись, но я услышал голос из угла, где сидели сыновья кулаков: "Посмотрим, кто посмеется последним!" А в этой группе как раз и был Семен. Потом - еще раньше, - именно в Березках мне подложили два угрожающих анонимных письма, а в соседнем районе с месяц назад уже убили комсомольца, убили в лесу. Кто? Поди догадайся.
Конечно, надо было бы забыть этот сон, как кошмар, но я решил, что это судьба подает мне знак, предупреждает. Ну, хорошо, можно не верить в судьбу, но есть реальные приметы. Надо трезво просчитать варианты. (Это выражение я услышал недавно, и оно мне очень понравилось: просчитать варианты.) Пути жизни вроде бы непредсказуемы, но есть математика. На развилке двух дорог, продолжал рассуждать я, написано: "Налево пойдешь - полено найдешь, направо пойдешь - голову сложишь". Надпись из сказки. Но если из десяти человек, пошедших направо, вернулось лишь два, то при помощи простой арифметики становится ясно: лучше свернуть налево за дровами.
И вот после этой ночи я совершил свой первый рациональный поступок. Но с тех пор, кажется, что-то во мне надломилось, погасло.
* * *
В последние годы моей жизни я стал бояться одиночества. Дни у меня были заполнены работой, общественными поручениями, конференциями и прочей суетой, вечером - домашние хлопоты, телевизор.
Я старался днем как можно больше уставать, чтобы ночью скорее засыпать и спать как убитый. Раньше этому помогали алкоголь и любовные утехи с женой, но потом, когда по состоянию здоровья мне стало нельзя ни того ни другого, когда часами лежишь с открытыми глазами, смотришь в темноту и видишь только самого себя, чувствуешь ноющую боль под правой лопаткой и прислушиваешься к собственному сердцебиению - тогда страшно. Ведь именно в часы бессонницы ты остаешься наедине с самим собой, ты один в этом мире, чувствуешь себя совершенно изношенным, измотанным, как старая кляча, и понимаешь, что жизнь твоя на исходе и никто не в силах тебе помочь, и скоро тебя вообще не будет.
Говорят, на Западе люди в 60 лет еще бодры, женятся, играют в теннис, ходят в бассейн, путешествуют. Там другая жизнь, что ли? А я, не достигнув 50 лет, был уже живым трупом. Почему? Мне кажется, все дело в том, что все устои нашего общества противоречат нормальному человеческому существованию. Мы привыкли делать одно, а говорить другое, совершать поступки, противоположные нашему желанию, подавлять порывы, лицемерить, понимая, что лицемерим, казня себя за это, продолжать врать. Наша жизнь - это борьба с бесконечными табу. Например, есть одна вечная истина: своя рубашка ближе к телу. Но попробуй об этом где-нибудь заикнись - тебя заклеймят, раздавят. Человек инстинктивно живет согласно этой истине. Но ему от этого стыдно, он сам себя презирает и, занимаясь самоедством, сам себя разрушает как личность. Человек по природе собственник. Мне всегда хотелось иметь свой домик, сад, огород, машину. И ни от кого не зависеть! Однако советский человек не имеет права об этом даже мечтать, иначе тебя всенародно объявят мещанином. А попробуйте работать в так называемом советском коллективе с ярлыком мещанина! Заклюют! Правда, среди моих сослуживцев были такие, которые незаконно построили себе дачи за государственный счет. Но никто из них никогда честно не признался - мол, хочу иметь свой участок земли, свою крышу над головой. Нет, они прятались за пышными фразами - мол, лишь высшие интересы заставляют их обносить свою дачку штакетником. Они делали карьеру, бесцеремонно расталкивая других локтями, а прикрывались словами о бескорыстном служении Партии и Отечеству. Впрочем, чего уж мне валить все на идеологию - я сам был хорош. Когда мне после войны дали ордер на двухкомнатную квартиру, вдруг выяснилось, что есть еще один очередник, Иванов, который живет в подвале с тремя детьми. Мне намекнули, что я должен уступить одну из комнат Иванову. Будь я совершенно искренним, я бы ответил, что я понимаю - у Иванова трое детей, но я не хочу опять скандалов на коммунальной кухне. Хватит, я всю жизнь прожил в коммуналке, я ждал долго своей квартиры, и пусть Иванов тоже подождет. Во всяком случае, я был бы честен. Но я знал хорошо правила игры, и я сказал другое. Я сказал, что я беру много работы домой. Я имею второй допуск. На бумагах, которые я приношу домой, стоит гриф "Секретно". А Иванов не имеет этого допуска. Так что, дорогие товарищи, смотрите сами, не произошла бы утечка государственных тайн. Вот этот довод подействовал, с ним все согласились. И так я въехал в двухкомнатную квартиру.
Признаюсь, какое-то время мне было стыдно смотреть Иванову в глаза, но потом я нашел для себя утешение. Ну представьте себе, что тонет в ледяной воде человек. И вы - этому свидетель. Что вы сделаете? Ну, конечно, только последний подлец уйдет, спокойно насвистывая. Нет, вы будете бегать по берегу, давать утопающему советы, может быть, бросите ему веревку, если найдете, или протянете ему длинный шест, если найдется на берегу что-нибудь подходящее. Или вы побежите к телефонной будке звонить в милицию. Только одного вы не сделаете - сами не прыгнете в ледяную воду. Почему? Да потому, что прыгать в ледяную воду - это чистое самоубийство.
А ведь я не самоубийца. Я ведь простой, нормальный человек, воспитанный в определенной системе, умеющий рассчитывать варианты. В этом отношении меня многому научил тридцать седьмой год. Как раз тогда я заканчивал университет, и нашего декана объявили врагом народа. Собирали подписи под соответствующим заявлением. И меня попросили подписать. Я не спал несколько ночей. Я знал, что декан порядочный человек и никакой не враг, не троцкист, не шпион, не убийца, но я уже понял, что нельзя переть против системы. Система - это как асфальтовый каток, попадешь под нее - раздавит. А вот мой товарищ Юрка Щукин не поставил свою подпись. Более того - выступил на собрании. Ну и что? В 54-м году Щукина реабилитировали, но он вернулся из лагерей больным человеком, с хроническим туберкулезом. Может быть, он поступил как герой, но кому польза от этого геройства? А я, оставаясь в Москве, я работал, приносил пользу стране. Убежден, что на лесоповале от меня было бы меньше толку.
Нет, великое дело - правильно рассчитать варианты. Я не думаю, что я жил как мещанин. Я не увиливал от работы, я просто делал то, что делали все. И когда все кричали "ура", я тоже кричал "ура". И когда все проявляли "трудовой героизм", я тоже его проявлял. Но при этом я не старался выходить вперед. Я предпочитаю быть где-то в серединке. И вообще, лучше жить обыкновенным, средним человеком, чем умереть героем.
ГЛАВА 6
Вчера я познакомился с очень живым, очень подвижным, любящим жизнь человеком. Произошло это так. В разговоре с банщиками я сказал, что хочу купить хорошую норковую шапку. Конечно, мне сейчас уже не нужна теплая шапка, наоборот, чем холоднее моя голова, тем лучше. Но когда я еще жил, я часто мечтал о такой шапке. И вот случайно вспомнил об этом. Федор покосился на меня своим единственным глазом и сказал, что знает кое-кого, кто сможет мне достать такую вещь, и дал мне адрес.
Вечером я пошел к этому человеку. Он мне сразу же понравился. Насколько я понял, он работал в меховой артели. Его квартира была похожа на музей. В комнате, в которую он меня ввел, мне сразу же бросились в глаза две высокие тахты, покрытые пестрыми восточными коврами. Я долго к ним присматривался, что-то меня заинтересовало в них, и потом догадался, что под коврами и постелями скрываются два больших сундука.
Насчет шапки мы быстро сговорились. Я не стал торговаться, и это понравилось меховщику. Он сказал, что много слышал об мне от Федора и уже давно хотел со мной познакомиться.
Слово за слово он стал рассказывать о себе. Когда-то он был инженером на большом заводе, но это было давно. С тех пор он работает в артели, причем в отличие от других меховщиков, он действительно понимает свое дело. Он достал из шкафчика бутылку коньяка и соорудил на столе довольно изысканную закуску. Мы выпили по одной, потом по другой. Я заметил, что он хотел меня напоить. Напрасное старанье. Но сам он несколько опьянел и говорил со мной весьма откровенно. Согласитесь, довольно странно в наши дни слышать от малознакомого человека такие признания: "Моя работа - не бей лежачего. Мех - он и в Африке мех, и цена на него только растет. Я делаю ровный, аккуратный шов - и нет отбоя от клиентов. Все хотят иметь красивые, теплые шубы, начальство в первую очередь. Мне смешно, когда ругают чиновников, бюрократию, когда говорят, что начальники - сволочи, что власть прижимает. Кого, когда? У меня всегда будут деньги, а на начальство мне плевать, да и на подчиненных тоже. Лучшие времена - они никогда не наступят, надо жить, как живется. Хватит лозунгов. И не говорите мне про борьбу, про жертвы... Я хочу жить спокойно, и чужие слезы - это меня не касается. Сказками о светлом будущем пускай кормятся те, кто не умеет зарабатывать деньги".