– О Боже! Мы совсем забыли о времени. Лимит исчерпан. Пора бежать.
– Останься! – Коломнин почувствовал, как разом покидает его умиротворение. – Сколько можно прятаться, Ларочка? Давай я поговорю с Фархадовым. Один раз и – снимем проблему!
– А если не снимем? – она поспешно одевалась. – Если наоборот, один раз и – всё? Не забывай, у него совершенно изношенное сердце.
"А у меня?"
– Лара! Понимаю, что выгляжу отчаянным занудой. Но согласись, так не может продолжаться вечно!
– Не может.
– Пойми, я не приспособлен для таких вот, как говорят, двойных стандартов. Надо выбирать.
– Пожалуй, надо. Что ж, тогда давай присядем, – поколебавшись, предложила одетая уже Лариса.
Предчувствуя недоброе, Коломнин сел, укутавшись в одеяло.
– Сережка! Если называть вещи своими именами, мы оба нищие, – Лариса отколупнула ноготком отклеивающиеся ветхие обои, скользнула взглядом, будто ненароком, по убогой наборной мебели. – А я не умею жить нищей. И не хочу, чтоб дочь привыкала. Я на самом деле привязана к своему свекру. Но есть и другое: у него деньги. Не станет Салмана Курбадовича, не станет и денег. Потому что положение таково, что месторождение сразу растащат. А мы с дочкой останемся ни с чем.
– Я прилично зарабатываю.
– Господи! Разве я об этом нищенстве? Не хватало еще, чтоб мы по помойкам побирались! По мне бедность, если не имеешь денег купить вещь, которая приглянулась тебе в магазине. То есть я могу обойтись и без этого. Привыкнуть экономить. Но – зачем, если можно себе не отказывать? Что ты опять заулыбался?
– Это не улыбка. Это гримаса. Просто по мне бедность и нищета не одно и то же. Как говаривал все тот же мой друг: "Бедность – состояние кошелька. Нищета – состояние души".
– Фразы! Фразы! Что-то тебя не к месту потянуло на афоризмы, – в голосе Ларисы проявилось ожесточение. – Как же ты меня не понимаешь?
– Пытаюсь.
– Правда?! Ведь все так просто. Сейчас нет ничего важнее, чем вытянуть компанию. Это – будущее. Для всех. Сколько у нас на это времени?
– Месяц до срока плюс три месяца пролонгации. Итого: до принятия окончательного, командирского решения – четыре месяца.
– То есть… – она пошевелила губами. – Конец июня. За это время мы обязаны очистить компанию и, главное, достроить нитку. Разве это не задача?
– Я так понял, что ты предлагаешь расстаться? – безысходно произнес Коломнин.
– Расстаться? Расстаться?! – Лариса подскочила к нему. Обхватила. – Дурачок! Но ты же дурачок. Не нужен мне никто, кроме тебя. Я о другом. Есть цель. Мы должны ее достичь. И разве ради этого мы не можем подождать? Скажи – можем?
– Наверное. Но для чего?
– Потому что если Фархадов узнает о нас, то – я даже не знаю. Он способен в гневе все разрушить. А желающих проинформировать теперь, когда я стала финансовым директором, можешь не сомневаться, достанет. Да тот же Мясоедов!
– Его гнать надо!
– Еще чего? Размахался. Выгнать человека, у которого в руках все финансовые связи. Вот мы сначала эти связи на себя перезамкнем. А уж тогда!.. – с хитренькой улыбочкой она сделала пальцами перерезающее движение. – Ну же, Сережка! Стабилизируем производство. Поставим нормальную команду. Фархадов собирается переоформить на внучку часть акций "Нафты". Я хочу, чтоб это были акции процветающей компании. И тогда мы с ней станем независимыми.
– И после этого ты согласишься уехать со мной в Москву? – Коломнин заставил себя освободиться от ласкающих пальцев. Требовательно взглянул.
– Да! Тогда – да! – глухо подтвердила Лариса. – Господи! Целых четыре месяца без тебя. Знаешь хоть, что это такое?
– Это ты меня спрашиваешь?!
Она ошарашенно закрутила головой, будто только теперь осознав безмерность этих предстоящих четырех месяцев, и, решительно стянув джемпер, – прыгнула на него сверху.
– Ты боялась опоздать, – напомнил Коломнин.
– Плевать! Сегодня – плевать!
Перед самым отъездом Коломнину позвонил Лавренцов и между прочими новостями сообщил, что его сына Дмитрия по протекции Ознобихина перевели помощником Маковея. Лавренцов сделал предвкушающую паузу в ожидании комментария, но его ждало разочарование: на новость Коломнин не отреагировал. Говорить собственно было не о чем. Те, кто лишил его любимой работы, теперь пригрели его сына. Коля Ознобихин явно готовил козыри на случай дальнейших столкновений по "Руссойлу".
Большая стирка
Едва самолет приземлился в Томильске, московские "болячки" отступили под напором множества сибирских "язв".
В первый же день по прилете Коломнина остановил в коридоре сумрачный Мамедов.
– Думаешь, самый умный, да? Дядя Салман большой человек, потому наивный. Он вам поверил. Но я тебе не верю. Хочешь из-под него месторождение "вымыть", потому и Мясоедова сдвинули. Правильно. Лариса кто? Женщина, и больше никто. И меня от безопасности отстранить задумали. Понимаете, что при мне к дяде не подступитесь. Так вот чтоб знал: я дядю Салмана не брошу. Простым охранником пойду, а не брошу. И, если предашь, я тебя сам лично загрызу, – он значительно отогнул край пиджака, из-под которого выглянула рукоятка пистолета "Макаров". Маленький кавказец обожал оружие. – Понял, нет?
– Понял, да! Спасибо, Казбек.
– Не понял? – изготовившийся к жесткому отпору Мамедов опешил.
– За то, что прямо сказал, спасибо. А прочее – жизнь определит. Нам сейчас не воевать время, а в одну связку впрягаться. И твоя помощь мне очень бы кстати была. Как и дяде Салману.
Коломнин протянул руку.
– Хитрый, да? Все равно не верю. И следить буду, – буркнул Мамедов. Но руку, поколебавшись, пожал.
Из дорогого отеля Коломнин и Богаченков перебрались в принадлежащий "Нафте" уютненький пансионат под Томильском, использовавшийся для размещения элитных гостей, прилетавших в нефтяную компанию.
Теперь пустующее здание с полным штатом обслуги оказалось в распоряжении двух холостякующих москвичей. Коломнину нравился пансион и особенно тайга вокруг. Иногда удавалось выбраться на лыжах. Внутри оказалось все необходимое, чтоб разгрузиться после затяжного рабочего дня. Бильярд, пинг-понг. Особенно кстати пришлась сауна, где они с Богаченковым стряхивали усталость и одновременно под пиво подводили итоги дня. Правда, попадали туда все больше за полночь.
Засиживался на работе Коломнин допоздна. Спешить ему было некуда. Дома, увы, не ждала его истомившаяся любимая. Как раз напротив, Лариса трудилась здесь же, без всяких скидок на женскую слабость. Да и не было этой слабости вовсе. Может, привиделась когда-то в тайском зное. Коломнин то и дело, скрываясь, следил за ней с нарастающим беспокойством. Эта новая, напористая женщина порой казалась ему совсем чужой. Если прежде самая мысль отвечать за кого-то, кроме собственного ребенка, вызывала в Ларисе досаду, то теперь она охотно взваливала на себя новые и новые направления. И даже сердилась, если какие-то вопросы решались без ее участия. Так что очень скоро самым привычным в компании вопросом стало: "Когда освободится Лариса Ивановна?" Тем более, что Фархадов появлялся в офисе не каждый день. Очевидно, удовлетворялся докладами невестки прямо на дому. Правда, новый имидж Ларисы Шараевой влек и издержки: стремясь закрепить за собой репутацию энергичного руководителя, она порой на ходу принимала поспешные, непродуманные решения. Но рядом всегда был негромкий Богаченков, успевавший тактично и незаметно подправлять допускаемые промахи. Надо отдать должное – Лариса оказалась очень обучаемой. Промахов становилось все меньше.
Лариса и сама чувствовала, что поведение ее стремительно меняется. Порой на планерках, уловив на себе испытующий взгляд Коломнина, она улыбалась чуть извиняющейся, заговорщической улыбкой. Но – тут же, увлекшись, с прежней страстью окуналась в производственные проблемы. Даже оставшись вдвоем, они говорили почти исключительно о делах компании. И Коломнин начал теряться в догадках, следует ли Лариса согласованной меж ними линии поведения на эти четыре месяца, или сама договоренность осталась для нее где-то в прошлом, наивная, как юношеские клятвы в вечной любви.
Работы меж тем хватало. И чем далее разбирали они накопившиеся завалы, тем больше проблем извлекалось.
Основное, что предстояло решить за эти четыре месяца, было:
– "заморозить" долги компании;
– взыскать деньги с "Руссойла";
– пресечь повальное воровство;
– и, наконец, самое важное, – взять под контроль реализацию конденсата с тем, чтобы за счет получаемых денег возобновить строительство "нитки".
Относительно несложным оказалось решение первой задачи. Собранные вместе, поставщики покричали, поматерились от души. Но – на самом деле такого предложения давно ждали. Тем более, что первым поддержал его самый авторитетный из всех – Резуненко. И уже через несколько дней был подписан протокол, в соответствии с которым поставщики соглашаются с консервацией накопившихся за последние годы долгов, а компания "Нафта" гарантирует своевременную выплату долгов текущих. И хоть документ этот не имел юридической силы, а носил скорее характер джентльменского соглашения, для перегруженной долгами "Нафты" он стал отдушиной. Для контроля за выполнением принятого решения с согласия Фархадова в Совет "Нафты" был временно введен Резуненко. Согласились потерпеть и буровики: для них возобновление строительства "нитки" давало надежду на стабильный заработок. Все эти дни воздух в головном офисе сотрясался от непрерывных матерных проклятий и жалоб. Но выкрикивались они – если вслушаться – с бодрой надеждой.
Стронулась с места и проблема с долгом "Руссойла". По поручению "Нафты" банковские юристы подали в Мюнхенский суд иск о взыскании долга с фирмы "Руссойл". Впрочем, значение этого события Коломнин, имевший печальный опыт "судилищ" против Острового, не переоценивал. Неспешная западная юстиция могла заниматься исковым производством и год, и два, – срок, за который российские компании успевали родиться, обрасти капиталом и скоропостижно скончаться. Главный расчет Коломнина был в другом: скандал для респектабельной западной фирмы – это всегда ущерб для репутации, а значит, убытки.
Потому руководитель "Руссойла" Бурлюк был просто обязан выйти на переговоры. По предположению Коломнина, максимум через месяц-другой. Конечно, сразу возместить весь двадцатипятимиллионный долг Бурлюк не согласится. Да и не сможет. Но даже частичное погашение оказалось бы кстати: все финансовые возможности надлежало саккумулировать на решении главной задачи – достройку "нитки" к магистральному трубопроводу. Но опять же: когда это еще будет? А деньги нужны сейчас.
Необходимо было извести практику повсеместных хищений. – Они люди, слушай. Как остановишь, кроме как головы рубить? – Мамедов, к которому он обратился за помощью, был исполнен скепсиса. – Думаешь, не пытался, нет? Но помогать он не отказался.
– А куда денешься? Надо – будем рубить. Как в старое время, поймали – каждый десятый из ряда – на увольнение.
Коломнин, не столь кровожадный, поступил иначе. Бывший оперативник, он первым делом установил тесные контакты с райотделами, на территории которых находились филиалы "Нафты". За короткое время имя его стало популярным среди Томильских милиционеров. Встречаясь с руководителями служб, приватно договаривался о размерах вознаграждения за помощь в пресечении разворовывания компании. Были определены таксы за все: и за профилактику мелких хищений, и за вскрытие крупных, замаскированных. С теми из исполнителей, в ком был он постоянно заинтересован, Коломнин рассчитывался из рук в руки – без ведома остальных. Результаты не замедлили сказаться: если поначалу приходилось уговаривать возбудить уголовное дело или провести простенькую розыскную комбинацию, которую сам же Коломнин и готовил, то теперь он едва успевал управляться с сыплющейся со всех сторон информацией, – "замотивированные" оперативники вошли во вкус и беспрерывно "теребили" агентуру. Спешно готовилось несколько показательных судебных процессов. Троих наиболее увлекшихся бригадиров попросту уволили, огласив приказ по всем точкам компании. И скоро фамилию Коломнина хорошо запомнили и на буровых. Зачастую это теперь избавляло от необходимости "резать по живому". Сама угроза увольнения, превратившаяся из гипотетической в весьма осязаемую, останавливала любителей разговеться за счет владельца. Впрочем и "резали". Неприятную эту обязанность взвалил на себя Мамедов. Увидев, что начинание Коломнина действует, он, отбросив амбиции, теперь носился по тайге, азартно учиняя разносы и подписывая бесчисленные приказы о наказаниях.
Но и Лариса, и Коломнин, и тот же Мамедов, и активно включившийся в общую работу Резуненко отлично понимали, что успех этот может оказаться кратковременным. Если не будет выполнено обещание о выплате зарплат, повальное воровство возобновится с прежней отчаянной силой. И остановить его станет невозможно.
Потому первым и важнейшим, отчего зависел успех всего дела, становилось "поломать" сложившуюся систему продажи добываемого конденсата.
Но это же оказалось и самым трудным. За поставки отвечали службы, подчинявшиеся непосредственно Мясоедову. А, стало быть, попытка изменить сбытовую политику натолкнется на яростное его сопротивление. Позиции Мясоедова оставались очень серьезными. Во-первых, в компании работало множество лиц, обязанных своим преуспеванием лично ему. А главное – несмотря на формальное понижение, Мясоедов продолжал пользоваться доверием Фархадова и нередко ездил к нему с докладами – через голову Ларисы. Влияние это определялось прежде всего тем, что именно через него к Фархадову приходили "живые" деньги. Своенравный старик, как подметил Коломнин, не был корыстен. Он был честолюбив. "Левый" нал за конденсат, что регулярно передавался Мясоедовым, служил для него властным инструментом. С его помощью он привычно решал частные проблемы: подкидывал деньги в бригады, премировал послушных, поддерживал дружбу с власть имущими. То, что основная наличная масса под этим прикрытием хлещет "налево", старик, очевидно, не хотел задумываться.
Меж тем первые же изученные документы показали доподлинно: компанию попросту "сливают". Явно – с ведома Мясоедова. Стало быть, необходимо немедленно приостановить все действующие договоры. А самого Мясоедова отстранить от реализации газоконденсата. Сделать это без санкции Фархадова было немыслимо. Предвидеть его реакцию – невозможно.
Потому к первому ежемесячному оперативному совещанию при президенте готовились тщательно – всей командой, еще и еще раз перепроверяя выявленные факты.
Докладывал на совещании о результатах продажи конденсата за истекший месяц сам Мясоедов. Докладывал бодро, чередуя прибаутками. Сыпал радужными цифрами и графиками. Но – несколько взвинченно. О том, что команда Шараевой пристально изучает документацию, ему, конечно, было известно. И теперь он явно торопился проскочить опасный участок.
Тем более, что нетерпеливый Резуненко, стрямясь привлечь внимание Фархадова, то и дело издавал многозначительное хмыкание. Но атаку начал Коломнин.
– Скажите, – с трудом вклинился он в непрерывное журчание. – Почему ряду компаний конденсат отгружается ниже себестоимости? "Нафте" нужны деньги для строительства "нитки". Позарез нужны. А вместо этого мы грузим ее новыми долгами.
– Какие еще компании? – неприязненно сбился Мясоедов. – Что вы выдумываете?
– Вот перечень, – Коломнин положил перед ним список. – Особенно большие объемы идут через акционерное общесто "Магнезит". Объяснитесь.
– Объясниться?! – возмутился Мясоедов. – Вы кто такой вообще, чтоб здесь допросы устраивать? Что Вы в нашем нефтяном деле понимаете?! Это не банк, где все по полочкам раскладывается. Здесь как раз обратная специфика.
– Так объясните. Может, пойму, – кротко попросил Коломнин.
– Я еще объяснять должен?! Здесь что, оперативное совещание или ликбез?! – вскинулся Мясоедов, ища поддержки в Фархадове. Но Фархадов не вмешивался. – Хорошо! Не для вас! Для других. Контролер тоже нашелся на нашу голову. Цифирьку увидел и бросился грязь на меня копать. А общую картину не догадался взять? Сверь, что получится!
– Сверил, – Коломнин принял от Богаченкова следующий лист. – Каждым месяцем по продажам идет маленький плюсик.
– Тогда в чем дело?
– Хочу понять то, о чем спросил. Вот графики двухлетней давности. Продажа конденсата давала многомиллионную прибыль. Соответственно видно, как эти деньги шли на строительство нитки. Сейчас эта прибыль выражается в жалких десятках тысяч. Куда делось остальное? Или конденсат иссяк?
– Как разговариваешь? Почему его обижаешь?! – Мамедов недоуменно закрутил головой, требовательно оглядывая остальных. – Совести у тебя нет, слушай! Он при Салман Курбадыче три года состоит. Под Тимуром работал. А ты здесь – приехал-уехал. И сразу учить? Как это может быть, дядя Салман, чтобы выскочки специалиста учили?
– А я тебе скажу, как это может быть, – голос Мясоедова аж побулькивал от обиды. – Если компания начнет показывать реальные прибыли, как думаете, что у нее останется? Похоже, господин Коломнин не знаком с таким понятием, как минимизация налогообложения.
– За Коломнина говорить не буду! Зато я понимаю преотлично! – прогремел Резуненко. Он вскочил – сидеть уже не мог, – слишком долго сдерживался. Резко отодвинутый стул обрушился на пол. – В одной кухне варимся. И что такое налоговые прибабахи, тоже в курсах! Но тогда объясни, куда "левый" нал деваешь. Может, мы им долги перекроем?
Наступила внезапная тишина, – витавший в воздухе вопрос прозвучал.
– Мальчика для битья нашли?! "Стрелку" мне решили устроить? – дико вскричал Мясоедов. – Салман Курбадович, как отцу, – от вас все стерплю. Но не от этих! Не доверяете мне, скажите, – подымусь уйду. Слова не скажу! Но чтоб от вас! Не от них. Вы-то сами всё знаете! А чужим зачем?
В последней, бессвязной вроде фразе заключалась главная опасность, – казначей через головы собравшихся напоминал президенту о ежемесячных наличных вливаниях, которые с его, Мясоедова, отставкой неизбежно иссякнут.
И Лариса, до того молча сидевшая подле Фархадова, отреагировала мгновенно.
– Хватит воздух сотрясать! "Вы-то знаете!" Никто, к сожалению, ничего толком не знает. И Салман Курбадович тоже. Объясните, почему отдаете конденсат за бесценок, и куда деньги уходят! А не сможете оправдаться – и впрямь сами уйдете! – к общему изумлению, отчеканила она.
Мясоедов аж задохнулся.
– Салман Курбадович! Что слышу? Чтоб какая-то баба командовала. При вас?!
Едва выговорив, он поперхнулся, поняв, что совершил непоправимую ошибку.
– Кто баба?! – прохрипел Фархадов. – Моя невестка тебе баба? Она тебе теперь начальник. Потому что она умная, а ты глупый. Хоть и хитрый. И будешь делать, что скажет. Понял?!
Мясоедов неловко повел головой, как бы ища высшей защиты от безмерного унижения.
– И для начала, – Лариса благодарно кивнула свекру, – извольте объясниться, почему мы продаем за бесценок конденсат на корню, из отстойников, а не везем сами на нефтеперерабатывающий завод? По предварительным подсчетам, получается трехразовая выгода.
– Выгода?! Это если из кабинета смотреть! А ты попробуй: наполни бензовозы, отвези за сорок километров до одноколейки, залей "вертушки", сформируй состав. Да еще договорись с хозяевами малой "железки", чтоб не ободрали.