Чародей усиленно навострил уши и раз за разом пытался проникнуть сквозь возбужденный бугнев галдеж и уловить хоть какие-то признаки того, что они не ошибаются, что де Шене действительно попался и сейчас находится с ними… Но ни голоса, ни звуков сопротивления шевалье слышно не было: если он и находился в плену у гаваровых приспешников, то или был без сознания, или затаился, выжидая удобный момент… для чего? Побега? Но, судя по коротко мелькнувшим за приоткрытой створкой заломленным за спину и скрученным кожаным ремнем человеческим рукам, такой момент мог не наступить никогда. А само "никогда" могло завершиться на разделочном столе бугней уже через десять минут.
Содрогаясь от отвращения и гнева, товарищи рыцаря застыли вдоль стен чулана, стиснув зубы и сжимая немудрящее оружие. Казалось, еще одно слово, один удар, один взрыв самодовольного гогота, больше похожего на рыгание – и они выскочат из безопасности своего укрытия и набросятся на мерзких тварей очертя голову, и провались тогда земля и небо…
И пополнят меню бугней еще на четыре блюда.
– Ну, сделайте, сделайте же вы хоть что-нибудь!!!.. – бессильно сжимая свое бесполезное оружие, принцесса шипела сквозь сведенные яростью зубы. – Вы, трусы, бахвалы, ничтожества, бабы!!!.. Надутые индюки! Крысы, зарывшиеся в свои норы…
Она говорила "вы", но Лес превосходно понимал, кого Изабелла имела в виду. Ядовитые слова принцессы в своей несправедливой запальчивости хлестали и жгли почище любой плети, углубляя и без того воспаленные и кровоточащие раны, в изобилии покрывающие смятенную, растерянную, сконфуженную душу Лесли уже почти полдня.
Казавшиеся ему половиной жизни.
Самой ужасной ее половиной.
Лесоруб, вздрогнув и сморщившись, тихо застонал, словно от физической боли. Может, он и впрямь был трусом, бахвалом, ничтожеством и бабой – после десятого повторения этой песни в свой адрес он уже ни в чем не был уверен. Но даже такое никчемное и забитое существо иногда понимает, что если вывалиться наобум в самую гущу приспешников Гавара с тупым топором, кочергой и булыжником, то к своре кусачих и рвущих эпитетов, горстями швыряемых ему в затылок, можно будет прибавить еще один.
"Полный дурак".
Если они потащат шевалье на убой, то пропади всё пропадом, стратегия и тактика, он выбежит и погибнет – с чистой совестью. Но вот если бы только у них был шанс, всего лишь один, маленький, пусть даже самый крошечный шанс на победу…
Дверь кухни заскрипела, отворяясь.
– Они ведут его резать!..
Агафон положил руку на изогнутую ручку двери, выставляя другой волшебную палочку прямо перед собой, подобно копью, вдохнул рвано, бросил крестнику "Выскакиваем на счет "три"…
– И чего это глупые бугни тут делать? – донесся из глубины кухни знакомый голос брюзгливого повара, и шестое чувство чародея дало подножку всем остальным, ухватило стоп-кран и рвануло, что было сил: "Стоять!!!"
– Стой!!! – рука волшебника слетела с ручки двери и, что было сил, вцепилась в плечо крестника, взбугрившееся напряженными мускулами. – Погодим!
– Чего годить? – нетерпеливо прорычал дровосек, но потная от волнения ладонь чародея прикрыла ему рот.
– Тс-с-с… Сейчас увидишь.
– Гдддр, смотреть, человек мужик поймать! – возбужденно и радостно похвастался тем временем хрипатый бас.
– Вкусный!
– С поющей плесенью!
– Со слизью семирука!
– С желчью змееконя!
– Вку-усно, – одобрительно промычал кулинар, но тут же спохватился: – Хозяин видеть?
Градус энтузиазма в рядах зеленых гурманов упал.
– Хозяину не надо…
– Хозяину неинтересно…
– Хозяин человек мужик не есть!
– Дурень Гмммр! Хозяин должен знать! А если хозяин человек мужик призвать?
– Кому человек мужик, кроме нас, нужен?! Хозяину не нужен!
– У хозяина человек женщина есть!
– Да и ту он не есть…
– Не твоего брюха дело, Грррм! – повар сурово пресек попытку бунта на корабле. – Хозяину лучше знать!
Бугни, сознавая правоту кашевара, поникли.
– И чего теперь? Человек мужик не есть?
– К хозяину отвести. Хозяин сказать есть – бугни есть.
– Вести к хозяину!!!
– Хозяин сейчас делами заниматься, в раболатори, – кулинар сурово оборвал высунувшиеся было ростки оптимизма. – Не беспокоить. Не отрывать.
– Но человек мужик…
– Гнннр хотеть семируком стать? Иди к хозяину, когда хозяин некогда!
Конечно, Гнннр хотел этим утром многого, но стать семируком не входило даже в первую тысячу его немудрящих желаний. Поэтому обиженный бугень насупился и отступил.
– Куда человек мужик девать? – рассеянно пнув пленника, с горьким недоумением вопросил Гнннр.
– На кухню! – радостно предложил Грррм.
– Еще не хватать! – пресек покушение на свою законную территорию кашевар. – Вон кладовка, туда и девать.
Агафон мгновенно и с ужасом понял, какую кладовку имеет в виду повар и сдавленно охнул.
– Живым не дамся… – прошипел лесоруб и схватился за ручку двери…
Но тут Грррм уперся.
– Кладовка темно, человек мужик не видно, – капризно пробасил обжора.
– Комната есть с окном, там! – обрадованно воскликнул тот, кого называли Гмммром. – Бугни сидеть, кости играть, на человек мужик смотреть, аппетит нагонять!
– Гнннр аппетит нагонять не надо – надо аппетит разгонять… Скоро Гнннр семирука есть…
– Гнннр семирука есть – Грррм человек мужик кушать! – радостно провозгласил бас и довольный своим остроумием загоготал.
Два голоса скрипуче поддержали его, а один просто пробормотал:
– Грррм опять сострить, опять удачно…
– Ладно. Валить отсюда, дармоеды, – отсмеявшись, сурово провещал кулинар. – А у Гдддр нет времени – тушу разделывать надо, соус готовить. Или семирука принести?
Под возобновившийся скрежещущий гогот дверь кухни скрипнула, открываясь и закрываясь, а топот трех пар нечеловеческих ног стал медленно откатываться вправо по коридору, и вдруг пропал.
– Зашли, злыдни зеленые, – прошептала Грета.
Его премудрие с тихим стоном выдохнул, прикрыл глаза и медленно осел по стенке.
– Испугался? – снисходительно пробормотал лесоруб.
– Это ты про себя? – огрызнулся маг.
Лесли по обретенной за полдня нервозной инерции хотел сказать в ответ что-нибудь язвительное или выспренное, чтобы произвести впечатление на избранницу, но призадумался на секунду, опустил глаза и смущенно хмыкнул:
– И про себя тоже.
– Снаружи бугни, внутри зайцы… – пробормотала с отвращением еле – но слышно – принцесса, словно хлестнула кнутом, и во мраке чулана повисла напряженная колючая тишина. Лес вздрогнул, покачнулся, как будто настоящая плеть наотмашь стегнула его по лицу, и замер.
Кто-кто, а уж он-то знал, что при поединке человека даже с самым могучим деревом рано или поздно настает момент для решительного удара, после которого столетний дуб или упрямая лиственница рухнут, заламывая ветки как руки и панически шумя поверженными кронами. Как лесоруб, он знал и чувствовал, когда и какой удар станет для дерева последним.
Как человек, он знал и чувствовал, какой удар станет последним для него, и когда простой деревенский парень, вдруг возомнивший себя будущим королем, упадет и больше не встанет.
Было дерево – и нет дерева. Есть ветки, кора, корни где-то в земле, живая еще и зеленая листва, куча щепы и кремовая, с темными кольцами лет, сердцевина… А дерево умерло.
Был лесоруб – душа-парень, рассудительный, добрый, надежный – и нет его. Останется только согнувшийся под каблуком сварливой королевской дочери альфонс и лизоблюд, забывший собственные корни и собственное имя. Она же права, принцесса! Как же она права! Я – заяц! Трусливый дурак, опасающийся и слово поперек ей сказать! Пустоголовый, надутый болван, замороченный россказнями про какую-то куму Уню, собственную необычайность и эту идиотскую корону, которая не на мою голову была выкована! И которая мне не нужна, если хорошо-то дурным котелком подумать! Зачем?! Зачем дровосеку и сыну дровосека королевство, роскошь и придворные?! Дома, в своей деревне, я был по-настоящему счастлив – хоть и понял это только теперь, когда до трона осталась всего пара шагов. Как же, оказывается, всё просто! Каждый должен заниматься своим делом: короли – править, а не хамить, волшебники – колдовать, а не сводничать, а дровосеки…
Дровосеки для начала должны расставить всё по местам.
И всех.
Начиная с себя.
– Я не заяц, ваше высочество, – неожиданно серьезно и сухо прошептал лесоруб, – не индюк и не крыса. Я – человек.
Изабелла презрительно фыркнула:
– Человек бы был уже на полпути к логову этих тварей с топором наперевес! Но, похоже, твой топор, принц Агафон, гораздо больше твоей отваги, как бы ты ни пыжился. У тебя только слова льва – а сердце мыши!
– Это еще ничего, – прошептала Грета. – У одной моей знакомой слова соловья, а мозги курицы.
– Что?… – Изабелла ахнула от столь неслыханной дерзости.
– Кума Уня. Из дома напротив. С пионами в палисаднике. Я про нее говорю. Помнишь ее… а-а-а… э-э-э… Агафоникус?
– Конечно, – уверенным шепотом сообщил студиозус. – Кума Уня. Кто же еще. Как же ее не помнить… заразу… А ваше высочество, если не секрет, про кого подумало?
Холодная, кипящая льдом тишина была ему ответом.
– Ну, так что делать будем? – нарушила молчание дочка бондаря минуту спустя.
– Надо поглядеть, куда они его забросили, – не задумываясь, словно ожидал этого вопроса, выдохнул Лесли. – Я пойду.
– Куда ты пойдешь в своих бахилах! – тут же вскинулся маг. – Неслышнее тебя ступает только пьяный медведь на протезах! А там же красться надо! Пойду я!
– У вас у всех обувь на ногах, а у меня – портянки, – ни с того, ни с сего сообщила вдруг Грета, и не успел никто ничего понять, как она приоткрыла дверь и ловко выскользнула наружу, как злополучный Люсьен за полчаса до нее.
– Грета!!! – рванулся за ней Лесли.
– Тихо!!! – рыкнул на него маг, вцепляясь в запястье обеими руками. – Не ее услышат, так тебя!
– Грета…
– Тихо, парень… тихо… Она молодец. У нее получится, – успокаивая не находящего себе места лесоруба, говорил чародей, но так мало, так катастрофически мало верил своим же словам…
Озадаченная новым, непонятным для нее раскладом Изабелла хмыкнула, нахмурилась, но тут же дернула дровосека за рукав:
– А тебе не кажется, принц Агафон, суженый мой-ряженый, что ты не в ту сторону поглядывать начал? И это еще до свадьбы.
Еще час… да что там – час, полчаса назад вид ревнующей его принцессы пролился бы сладчайшим бальзамом на измученную душу Лесли, и он возрадовался бы, воспрянул духом и с готовностью бы повинился во всех грехах – мыслимых и немыслимых, даже если бы ни в чем и не был виноват… Но не теперь. Сейчас выбор его был сделан. И пусть оскорбленная и преданная Грета никогда не взглянет в его сторону, и плеваться будет при виде своего бывшего приятеля каждый раз, но и игрушкой он больше не будет – ни для вздорной королевской дочери, ни для непутевого фея.
– Я… – отважно собравшись с духом, проговорил Лес. – Я…
И тут в коридоре послышались тяжелые шаркающие шаги. Они приближались со стороны, противоположной той, куда ушла Грета – неспешно, вразвалочку, вальяжно шествуя по гладкому камню холодного пола, и с каждым неторопливым шагом напряжение в затихшем чуланчике росло и умножалось, кристаллизуясь в страх, отчаяние и слепую отвагу.
Топ-топ-шварк-топ-шварк…
Топ-топ-шварк…
Топ…
Стоп.
Шаги остановились прямо напротив их двери.
Агафон побледнел как полотно и выставил палочку перед собой.
Лесли, не издав ни звука, занес над головой топор и отступил на полшага, чтобы сподручнее было бить.
Принцесса замахнулась кочергой.
Дверь скрипнула, приоткрываясь…
Топор, кочерга и палочка просвистели в воздухе одновременно.
Если бы у розовых валенок с рыбными калошами была голова, шея или хотя бы туловище…
– Ч-что это?… – пискнула ее высочество, потрясенно разглядывая остановившееся в проходе чудо современной магии. На случай, если принцесса от переживаний ослабела зрением, студиозус любезно проинформировал:
– Обувь Греты накупалась.
Непонятно как, но у всех троих создалось впечатление, что довольные, истекающие розовой водицей валенки близоруко оглядывали темноту чулана, выискивая хозяйку.
– Она… э-э-э… вышла, – едва понимая, что и, самое главное, зачем он делает, вежливо прошептал Агафон. – Скоро будет.
Валенки, причавкивая налитыми грязной водой калошами, неуверенно потоптались на месте.
– Вошли бы вы, что ли? – ворчливо пробормотал лесоруб. – Или топали бы отсюда. А то понабежит сейчас всякой твари по две пары…
Его премудрие мог бы поклясться, что в ответ на эти слова сотворенная им в лесу обувка грустно вздохнула и пожала отсутствующими вместе с головой, шеей и туловищем плечами. После чего аккуратно протиснулась в расширенную ей же щель и скромно встала у дальней стены.
Стоять в ожидании им долго не пришлось: совершенно неожиданно для застывших в молчаливом и сконфуженном удивлении людей дверь приотворилась снова, и на этот раз в чулан вбежала та, кого все ждали.
– Грета!..
– За тобой не гонятся?
– Тебя видели?
– Ты видела?…
– Да, видела, – дрожащим голоском шепнула крестьянка. – Там, направо, есть комнатка… вроде подсобки… на одно окно… дверь на той стороне… Так вот они в ней пристроились… Сидят за столом, в кости играют… а Люсьен у окна лежит… связанный… И руки, и ноги…
– Оружие далеко у них? – спросил Лесли.
– На ремнях висит… на них же самих… ножи… рядом топоры лежат… и мечи… доспехи… тоже есть… хоть и на груди только…
– Шлемы?
– Нет…
– Значит, если всадить им в спину топор, или огреть по голове… – задумчиво проговорила принцесса.
– Угу… господа бугни, не толпитесь… поворачивайтесь… всаживание топоров в спины – дело индивидуальное… ждите своей очереди… подходите по одному… – тут же оптимистично пробормотал школяр.
– А что? – откликнулся дровосек. – Если бы по одному – так я бы, поди, и тупым топором с ними справился.
– По одному-то мы их вызывать будем, что ли? – волшебник взорвался, как целый склад сарказма. – Или номерки выдадим?
– Н-да… – почесал в затылке перед лицом неразрешимой проблемы Лесли. – А хорошо бы было…
– А если… – хватая воздух ртом, чтобы восстановить нервно сбивающееся дыхание, прошептала Грета. – Если мы их сможем по одному выманить?
– Как? – угрюмо процедил маг.
– Ну… двое спинами к двери сидят, один мордой. И вот если бы нам сначала того, что мордой к нам, выманить… а потом тех двух… по очереди…
– Женщина!!! Не надо объяснять мне, в каком порядке мы должны выманивать бугней, когда я спросил, как мы их должны выманить!!!
– Не ори на Грету! – сурово прицыкнул Лес.
– Я не ору, я выражаюсь, – хмуро оправдался маг.
– И не выражайся! – не прошла отговорка.
– А слушай, Агафон…никус, – было слышно, как дыхание крестьянки снова прервалось, но уже не от волнения, а озарения. – А если бы выманивали его не мы… а, скажем, повар?
– Повар? – не понял идеи студент. – Ты хочешь перетянуть его на нашу сторону?
– Да нет же!!! – дочка бондаря нетерпеливо притопнула замотанной в тряпку ногой. – Никого я перетягивать не хочу! Тем более, его. Просто… помнишь, ты же смог наложить на нас чары этой… илюси… когда все на нас смотрели, а видели кого-то другого?
– Н-ну? – настороженно протянул волшебник, косясь с подозрением в сторону принцессы – не сообразила ли дамочка, когда и по какому конкретно поводу такие чары накладывались.
– Ну так вот! – радостно продолжила Грета. – Ты наложил бы снова на кого-нибудь такие чары, будто это повар, и он подошел бы тихонько к двери той комнаты и поманил одного! А Лес… То есть, как только бы тот вылез, я хотела сказать… принц дал бы ему топором по башке!
– М-м-да?… – задумался Агафон, и почти физически ощутил на себе нетерпеливые вопросительные взгляды троих товарищей и одной пары обуви.
– Ну?… – не выдержал затянувшегося молчания лесоруб.
– Пожалуй… я смогу. Попробовать, – торопливо договорил маг, пока у его аудитории не сложилось неверного впечатления. – На тебе.
– На мне?… – смешалась дочка бондаря. – Н-ну, я готова… конечно… но рост…
– Для магии иллюзии ни рост, ни вес, ни отпечатки пальцев значения не имеют, – выспренно фыркнул студиозус, засунул палочку в карман и в предвкушении возвращения к истокам профессионального мастерства потер руки. – А тебя я выбрал потому, что с момента последнего наложения такого заклинания суток еще не прошло, поэтому процесс по накатанной колее должен пойти скорее. Ну а теперь стой смирно и молчи…
Заклинание на этот раз и впрямь сработало раза в три быстрее, чем в городе, и через несколько минут довольный плодами трудов своих Агафон утомленно вздохнул и опустил руки.
– Готово.
– Точно готово? – въедливо поинтересовалась крестьянка, ощупывая себя со всех сторон и даже похлопывая по макушке и ушам. – А я ничего не…
– Грета, а чем, по твоему мнению, иллюзия отличается от трансформации? – усталым скучным голосом вопросил маг.
– И…люся… от… трасфомации?… – озадаченно повторила дочка бондаря.
– Ты ей зубы-то не заговаривай, ведун, – строго прозвучал в темноте голос крестника. – А то сначала Уня, потом Люся…
– А ты не лезь туда, в чем ничего не смыслишь, – брюзгливо посоветовал маг и решительно потянул створку двери на себя. – Все разуваемся, чтобы не топать, и идем!
Розовые валенки, с энтузиазмом рванувшиеся было вослед хозяйке, остановились, словно налетев на стену, и жалобно чавкнули накопившейся водой.
– А кто разуться не может, остается здесь – прикрывать тылы, – строго проговорил маг.
Вздохнув калошами, верная обувь Греты печально потопталась на месте и замерла, покорная слову создателя и неказистой судьбинушке. Успокоенный отряд осторожно выглянул наружу.
Мутный серый свет слабо освещенного коридора пролился на выступившую первой дочку бондаря, и спутники ее ахнули. Всё – начиная от двухметрового роста и заканчивая бесчисленными кольцами, бусами, браслетами, серьгами и диадемами, нашитыми на кожаную куртку, было точь-в-точь как у настоящего повара. Близнецы-братья. Поставь их рядом – не отличить.
Было бы.
Если бы не цвет кожи.
Белый, как у самой избалованной королевской дочери.
– Бугень-альбинос? – скривилась презрительно Изабелла.
– Кабуча!.. – схватился за голову маг, сделал несколько шагов назад, потом снова вперед, ожидая, что вот-вот поля их срезонируют, как во дворце, и окраска иллюзии станет такой, какой надо – не мытьем, так катаньем…